Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

Глава 2

В какой-то момент вечера, я задумался, глядя на опустевшую тарелку перед собой, — тут же должна быть распространена репа?

Мой голос в полутьме прозвучал громче, чем я ожидал. Видать, я это сказал вслух. Головы повернулись в мою сторону, и я продолжил, уже увереннее:

— Из неё же делают много разных блюд, причём… — я порылся в памяти, вспоминая скучные уроки истории, где сонный учитель монотонно рассказывал о пищевых привычках наших предков, — вкусно же?

Степан, сидевший у края стола, вытер рукавом бороду, на которой блестели капли кваса, и усмехнулся.

— Вкусно-то вкусно, барин, — кивнул он, — да только не разгуляешься нынче.

— А сколько посадили репы? — я задал свой вопрос, не обращаясь конкретно ни к кому.

Степан вздохнул, и в этом вздохе слышалась вековая крестьянская печаль.

— В этом году немного, — он покачал головой, и свет от лучины скользнул по его лицу. — Клятый староста зажал семена. Говорил, всему свой черед, а семян на всех не хватает. — Степан сплюнул в сторону, показывая свое отношение к старосте. — Поэтому в лучшем случае хватит до Рождества. А там… — он развел руками, словно показывая пустоту, которая ждала нас после праздников.

Я задумался, машинально постукивая пальцами по деревянной столешнице. Звук получался глухой, как будто я отстукивал ритм какой-то старинной песни, которую никто уже не помнил.

— А что если… — начал я, и глаза присутствующих снова обратились ко мне. — Что если сейчас посадить репу? В достаточном количестве? А собрать перед первыми заморозками…

Фома, сидевший справа от меня, хмыкнул, но ничего не сказал. Его широкое лицо, обрамленное густой бородой, выражало скептицизм, но не откровенное неверие.

— Наоборот, хранить будет легче, — закончил я свою мысль, чувствуя, как в голове складывается план.

Я повернулся к Фоме. В его глубоко посаженных глазах отражался огонь от факела, делая взгляд пронзительным.

— Надо бы в город съездить, — сказал я ему, — обязательно купишь семена. Сколько сможешь найти.

Фома кивнул, не говоря ни слова.

Я обратился к Степану:

— И неплохо бы посадить ещё редиски. — Мысли лились потоком, — Теплицу видел, как я делал? Пара недель — и будем кушать свежую.

— Сделаем, барин, — уважительно кивнул он.

Ужин подходил к концу. Миски опустели, кувшины с квасом опорожнились. Люди начали зевать, прикрывая рты ладонями. Кто-то уже поднялся, чтобы идти спать, благодарно кивнув хозяину дома.

Я оглядел стол, и внезапная мысль кольнула меня:

— А знаете, чего не хватает? — спросил я, и головы снова повернулись ко мне. — Наливочки. Или вина.

Прохор, сидевший в дальнем углу, закашлялся от неожиданности. Его фигура затряслась в приступе смеха или кашля — трудно было различить.

— Вина, говорите? — прохрипел он, когда снова смог говорить. — Это по праздникам разве что у боярина на столе бывает.

Я кивнул, вспоминая, что из всех уроков истории, вино было упомянуто как достаточно дорогой напиток, доступный лишь знати или в особые дни.

— Но наливку-то можно сделать, — заметил я. — Ягоды есть?

— Ягоды-то есть, — медленно проговорил Степан, поглаживая бороду. — В лесу много чего растет, Бог не обидел.

— Вот и славно, — я хлопнул ладонью по столу, заставив подпрыгнуть пустые миски. — Завтра и обсудим.

Люди стали расходиться. Я тоже поднялся и направился в дом.

Засыпая, я несколько раз прокручивал мысли о репе, редиске и наливке.

Но Машка не дала погрузиться в сон так легко. Она тихо проскользнула ко мне под одеяло.

— Не спишь, Егорушка? — шепнула она, и в её голосе слышалась улыбка.

Я приподнялся на локте, вглядываясь в темноту. Лунный свет, проникавший через ставни, выхватывал из мрака лишь часть её лица — изгиб скулы, мягкую линию губ, блеск глаз.

— Теперь уже нет, — ответил я, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.

— А о чем думаешь? — спросила она, наклонившись ко мне так близко, что я чувствовал тепло её дыхания.

— О репе, — честно ответил я, и она тихо рассмеялась — звук, похожий на перезвон маленьких серебряных колокольчиков.

— О репе, значит, — в её голосе слышалось притворное разочарование. — А я-то думала…

Она не закончила фразу, но её рука легла на мою грудь — теплая, мягкая и такая приятная.

Я хотел что-то ответить, но она приложила палец к моим губам.

— Не говори ничего, — шепнула она.

Машка дала уснуть только глубоко заполночь, когда звезды уже начали бледнеть на предрассветном небе. Я провалился в сон, как в глубокий колодец, с улыбкой на губах. И даже во сне чувствовал тепло её тела рядом, слышал её ровное дыхание, ощущал мягкость её волос на своем плече.

Проснулся утром с первыми лучами солнца. Комната медленно наполнялась золотистым светом, проникающим сквозь неплотно закрытые ставни. Машкино тепло грело бок, её рука обвивала мою шею. Аккуратно, стараясь не потревожить её сон, выскользнул из-под одеяла.

Но не тут-то было. Едва мои ноги коснулись прохладного деревянного пола, как Машка подскочила, словно и не спала вовсе, а только притворялась.

— Егорушка! Уже проснулся? — её голос звенел утренней свежестью, а в глазах плясали весёлые искорки. — Сейчас, миленький, сейчас я завтрак приготовлю.

Она засуетилась по избе, как маленький вихрь — тут подмела, там протёрла, загремела горшками и плошками. Длинная рубаха до пят не мешала ей ловко двигаться. Русая коса, ещё не расплетённая после ночи, раскачивалась в такт движениям, словно маятник.

— Да не хлопочи ты так, — попытался я её остановить, но куда там.

— Как же не хлопотать? — отмахнулась она, уже расставляя на столе нехитрую снедь.

Я только головой покачал, наблюдая за этим домашним танцем.

Завтрак был простым, но сытным — холодное молоко, пирог с лесными ягодами, собранными вчера детворой, мёд в деревянной плошке. Ел жадно, с аппетитом, чувствуя, как с каждым глотком в теле прибавляется сил. Машка сидела напротив, подперев подбородок ладонью, и смотрела на меня с такой нежностью, что становилось неловко.

— Что? — спросил я, вытирая рукавом молочные усы.

— Ничего, — улыбнулась она. — Глядеть на тебя люблю.

Покончив с завтраком, вышел на крыльцо. Утро обдало свежестью, запахом травы и влажной земли. Солнце уже поднялось над лесом, но ещё не успело растопить росу, и она сверкала на каждой травинке, словно россыпь мелких бриллиантов. Где-то мычала корова, скрипело колесо телеги, слышались голоса людей, начинающих свой трудовой день.

Набрав полную грудь воздуха, я крикнул, глядя в никуда:

— Степан!

Эхо разнесло имя по деревне. И не успело оно затихнуть, как из-за угла амбара вынырнула коренастая фигура. Степан шёл быстрым шагом, на ходу вытирая руки о штаны. Его появление, словно по щелчку пальцев, абсолютно меня не удивило — за время, проведённое здесь, я привык к его удивительной способности материализоваться ровно там, где нужно, и ровно тогда, когда требуется.

— Звали, Егор Андреевич? — спросил он, остановившись у крыльца. На его обветренном лице читалась готовность выполнить любое поручение.

— А скажи-ка мне, Степан, где у вас тут растёт вишня? — спросил я, глядя на него сверху вниз.

Степан задумчиво почесал затылок, сдвинув шапку на лоб. Его лицо приняло сосредоточенное выражение, словно решал сложную задачу.

— В нескольких верстах растёт, в лесу, — наконец ответил он. — Дикая вишня, сладкая как мёд.

— Это хорошо, — кивнул я. — А когда там поспеет?

— Мы когда на прошлой неделе траву косили, она ещё зелёной была, — Степан прищурился, словно видел перед собой те вишнёвые деревья. — Я думаю, ещё пару недель, и будет в самый раз. Сочная станет, аж лопаться будет.

— Как раз отлично, — я спустился с крыльца, похлопал его по плечу. — Организуешь ребятню да баб, пусть насобирают и чтоб много. Вёдер десять-пятнадцать, не меньше, а там будет видно.

Степан кивнул с серьёзным видом, принимая задание. Я же, не давая ему времени задуматься над моими планами, продолжил:

— А сейчас, Степан, возьми мешок зерна и давай сделаем солод. Как раз за это время будет готов.

Он моментально развернулся и пошёл к ангару, где хранились запасы и инструменты. Через пару минут вернулся, легко неся на плече мешок зерна, который весил не меньше трех пудов.

— Куда нести прикажете? — спросил он, даже не запыхавшись.

В его глазах читался интерес — он догадывался, что я затеваю что-то новое, необычное для их деревни. И эта мысль ему явно нравилась. Вокруг нас уже собрались любопытные.

— Всё, мужики! — объявил я, хлопая в ладоши, чтобы перекрыть гомон голосов. — Гулять — хорошо, но пора и делом заняться. Будем солод готовить!

Лица присутствующих вытянулись, как у школьников, которым вместо обещанной прогулки объявили контрольную по алгебре.

— Чего замолчали? — я обвел взглядом собравшихся. — Пиво сами себе варить будем или как? Или, может, хотите за каждую кружку по десять монет платить?

Этот аргумент сработал как волшебство. Мужики зашевелились, заулыбались. А вот бабы, подозрительно переглянулись.

— Ну-ка, ну-ка, — подала голос Настасья. — А бабьего участия, значит, не требуется?

Я улыбнулся самой хитрой улыбкой, на которую был способен.

— Как же не требуется? Очень даже требуется! — я выдержал паузу. — Только учтите, кто солод делать научится, тот потом и сам дома сможет. А там, глядишь, и пиво варить начнет…

Настасья сощурилась, явно просчитывая выгоду. Домашнее пиво — это не только экономия, но и власть над мужем, который за кружечку-другую и крышу перекроет, и забор починит.

— А показывайте свою науку, — решительно заявила она, закатывая рукава.

За ней потянулись и другие женщины. Мужики тоже не отставали — солод для пива был вещью серьезной, почти сакральной.

— И так, берём зерно, — объявил я.

— Первым делом его нужно промыть. И не как-нибудь, а тщательно! Кто не промоет — получит пиво с привкусом пыли и мышиного помета!

Бабы охнули, а мужики заухмылялись.

Мы вытащили большие деревянные корыта, и я высыпал в каждое по пол меры зерна. Настасья уже командовала бабами, которые таскали ведра с чистой колодезной водой.

— Так, — я закатал рукава и погрузил руки в первое корыто, — смотрите и запоминайте. Зерно нужно промыть два-три раза. Вот так, аккуратно перемешиваем…

Руки погрузились в прохладную воду, пальцы ощутили твердые зернышки. Я начал методично перемешивать, показывая всем процесс.

— Видите, какая вода мутная стала? В ней пыль, шелуха, может даже жучки какие-нибудь. Всё это нам ни к чему.

Желающих помочь оказалось больше, чем нужно. Каждому хотелось попробовать, и скоро вокруг корыт столпилась целая очередь. Бабы оттеснили мужиков и взяли дело в свои руки.

— Не так, Дарья! — наставляла Настасья молодуху. — Ты не бельё полощешь! Нежнее надо, нежнее!

Дарья, покраснев до корней волос, стала аккуратнее перебирать зерно в воде.

Когда первая промывка закончилась, мы слили мутную воду и залили чистую. Процесс повторили еще дважды, пока вода не стала почти прозрачной.

— Теперь, — объявил я, когда последняя порция грязной воды была слита, — начинается самое интересное. Замачивание!

Я снова наполнил корыта чистой водой, на этот раз с запасом, чтобы уровень был сантиметров на пять выше зерна.

— Вода должна быть не холодной и не горячей, — объяснял я, пока бабы рассматривали плавающие зёрна. — Летней температуры, чтобы зерно проснулось, но не сварилось.

— Как мужик после бани, — хохотнул кто-то.

— Именно! — я подхватил шутку. — Не разморенный до беспамятства, а бодрый и готовый к правильным подвигам!

Бабы захихикали, прикрывая рты ладонями.

— И сколько так держать? — деловито поинтересовался Степан, который тихо подошел и теперь внимательно наблюдал за процессом.

— Восемь-двенадцать часов, — ответил я. — Потом воду сливаем, зерно снова промываем и заливаем свежей водой еще на столько же.

— Почему дважды? — нахмурился Степан.

Потому что зерно — как упрямая девка, — вмешалась Настасья, прежде чем я успел ответить. — С первого раза не разговоришь, нужно время.

Все засмеялись, а я уважительно кивнул Настасье:

— Истинно так! Зерно должно напитаться водой, размягчиться, проснуться от спячки. Один раз замочишь — только-только просыпаться начнет. А второй раз — уже подготовится к росту.

— А если дольше держать? — поинтересовалась Дарья.

— Закиснет, — я покачал головой. — Всему своё время. Как там Захар говорит? Поспешишь — людей насмешишь, а промедлишь — врага потешишь.

— Это точно, — кивнул Степан. — А дальше что?

— А дальше, — я выдержал интригующую паузу, — самая важная часть. Проращивание!

Я подошел к сараю, и поманил к себе Степана.

— Берешь доски и делаешь штук пять широких деревянных подносов с низкими бортиками. Чтоб до завтра сделал.

— Справлюсь барин.

— Так вот, после второго замачивания воду сливаем, и зерно выкладываем на те самые подносы, которые сделает Степан — я провел рукой по гладкой поверхности доски. — Слоем в палец-два толщиной, не больше. Если навалить горой — задохнется, заплесневеет.

— Как в тесноте на печи, — понимающе кивнула одна из женщин. — Дышать нечем, когда много народу.

— Именно! — я обрадовался точному сравнению. — Зерну нужно дышать. И еще ему нужна влага. Поэтому сверху накрываем влажной тканью.

Я демонстративно взял приготовленный кусок чистой ткани, намочил его в ведре и слегка отжал.

— Вот так, чтобы капель не было, но влажная. И ставим в теплое место.

— А как часто поливать? — деловито уточнила Настасья, явно прикидывая, как организовать работу.

— Каждые шесть-восемь часов ткань смачиваем заново, а зерно аккуратно перемешиваем, — я показал движение руками. — Не как тесто месить, а нежно, бережно. Перевернуть, чтобы нижние зерна наверх попали, верхние — вниз.

— А сколько дней так держать? — спросил Степан.

— Три-пять дней, — ответил я. — Всё зависит от температуры и самого зерна. Главное — следить за ростками.

— А как понять, что готово? — спросила Дарья, которая, кажется, всерьез заинтересовалась процессом.

Я улыбнулся:

— Когда росточки будут длиной примерно с ноготь мизинца, вот такие, — я показал пальцами расстояние около трех миллиметров. — Не больше! Если перерастут — солод будет горьким.

— А если недорастут? — не унималась любопытная Дарья.

— Тогда сладость не проявится, — я подмигнул девушке. — Как с человеком — недоспит, злой ходит, переспит — вялый. Всему своя мера нужна.

Настасья хмыкнула, оценив сравнение:

— А потом что? На солнце сушить?

— Можно и на солнце, если погода хорошая, — кивнул я. — Но лучше в печи. Только не в горячей! Температура должна быть такая, чтобы руку можно было держать и не обжечься.

— Это после того, как хлеб испекли, — понимающе кивнула пожилая женщина. — Когда жар спал.

— Верно! Градусов сорок-пятьдесят, не больше. Раскладываем пророщенную пшеницу тонким слоем и сушим часов шесть-восемь. Печь приоткрытой оставляем, чтобы влага выходила.

Степан внимательно слушал запоминая и изредка кивая сам себе.

— А как понять, что высох правильно? — задал он практичный вопрос.

— Правильно высушенное зерно хрустит на зубах, но не твердое, как камень, — объяснил я. — И запах… — я зажмурился, пытаясь подобрать слова. — Запах особенный. Сладковатый, хлебный, с ноткой… свежести, что ли.

— Как хлебная корка, только нежнее, — неожиданно вставила Дарья и тут же смутилась от всеобщего внимания.

А Настасья окинула её оценивающим взглядом, словно впервые увидела.

— Так, — я хлопнул в ладоши, возвращая внимание к делу. — Замачиваем зерно прямо сейчас. Через двенадцать часов, значит…

— К закату, — быстро подсчитал Степан.

— Верно, к закату промываем и заливаем снова. А утром, часов в восемь, уже выкладываем на проращивание.

— Я последнюю смену возьму, — вызвалась Настасья. — Всё равно встаю рано, хозяйство.

— А я ночью могу, — неожиданно сказал Степан. — Мне часто не спится.

Я благодарно кивнул:

— Отлично! Значит, так и порешим. Настасья с бабами первую смену берут, Степан — ночную, а утром я подключусь.

Пока мы говорили, работа уже кипела. Бабы, как заведенные, промывали и замачивали зерно, попутно обсуждая, кто и когда будет приходить проверять.

— А теперь можно и отдохнуть немного, — объявил я, когда последнее корыто было наполнено. — Следующие хлопоты через двенадцать часов.

— Отдыхать — это дело хорошее, — хмыкнул Степан. — Но, может, для начала по кружечке… ну, чтобы процесс лучше запомнился?

Я рассмеялся:

— Хитрый ты, Степан! Но правильно говоришь. По кружечке кваса — для закрепления науки — самое то будет!

Мужики радостно потянулись к бочонку с квасом. Что-то подсказывало мне, что солод у нас получится. Обязательно получится…

Степан подошел ко мне:

— Я всё запомнил, что вы говорили. И что хотел спросить… Если росточки достигли нужной длины, как дальше сушить, а то меня Марфа отвлекла⁈

— А вот об этом, — я понизил голос до заговорщического шепота, — поговорим позже. Это уже целая наука — сушка солода. От неё зависит, какой вкус у пива будет.

Глаза Степана загорелись интересом:

— А разный бывает?

— Еще какой разный! — я кивнул. — От светлого и легкого до темного и крепкого. Но об этом — после того, как первую партию солода сделаем.

Настасья, которая, оказывается, прислушивалась к нашему разговору, решительно вмешалась:

— Ну уж нет, барин! Раз начали учить — договаривайте до конца. А то мужики всё самое интересное себе оставят!

Все дружно рассмеялись на такое заявление.

Я же развел руками, признавая поражение:

— Хорошо, хорошо! Вот как первую смену отстоим — расскажу и про сушку, и даже про то, как определить готовность солода по запаху и вкусу.

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно кивнула Настасья и, повернувшись к другим женщинам, громко объявила: — Слыхали? Всем быть тут к закату! Барин дальше учить будет.

Я посмотрел на замоченное зерно и почувствовал странное удовлетворение. Может, в другом мире я был бы офисным планктоном, сидящим перед компьютером. А здесь я учу людей делать солод и варить пиво, и в этом есть что-то… правильное. Что-то настоящее.

Степан протянул мне кружку с квасом:

— За будущий урожай солода!

— За урожай! — поднял я кружку. — И за тех, кто его вырастит!

Мой взгляд невольно скользнул в сторону Машки, которая мелькнула в окне, явно поглядывая за мной.