Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

Глава 21

Машка, в приподнятом настроении от удачной сделки, взяла у торговки пригоршню хлебных крошек и принялась кормить голубей, которые стаями вились над площадью.

— Смотри, Егорушка, какие они красивые, — восхищалась она, протягивая руку с крошками. — И совсем не боятся!

Действительно, птицы, почуяв угощение, начали слетаться к нам. Сначала их было всего несколько, но очень скоро к Машкиной руке слетелись десятки голубей. Они толкались, хлопали крыльями, ворковали, требуя ещё и ещё.

— Машенька, может, хватит? — забеспокоился я, видя, как растёт птичья стая. — Их что-то многовато становится.

Но было поздно. Голуби, видя, что крошки заканчиваются, взвились в воздух и принялись кружить над нами, норовя сесть то на плечи, то на голову. Один особенно наглый экземпляр даже ухватил клювом ленту в Машкиных волосах.

— Ай! — вскрикнула она, отмахиваясь. — Отстань, разбойник!

Прохожие, видя нашу комичную борьбу с птицами, останавливались, указывая пальцами и хохоча. Мы и сами не могли удержаться от смеха, хотя ситуация была довольно нелепой.

Наконец, голуби, поняв, что поживиться больше нечем, разлетелись, а мы, отряхиваясь от перьев, двинулись дальше.

— Ну и задала ты переполох, — шутливо пожурил я Машку. — Чуть без ленты не осталась.

— Зато какие они красивые, — не унималась она. — А как доверчиво едят с руки!

В этот момент я заметил, как какой-то оборванец в потрёпанной одежде слишком уж близко подобрался к Митяю, который зазевался у лотка с пряниками. Рука бродяги ловко скользнула к карману нашего парня, где тот хранил кошелёк.

— Митяй, берегись! — крикнул я, но Никифор, оказавшийся рядом, среагировал быстрее.

Он схватил вора за шиворот и оттащил от Митяя:

— Ты что ж это, сукин сын, чужое брать вздумал?

Карманник извивался, пытаясь вырваться, но хватка у Никифора была железная.

— Отпусти, дядька! — верещал оборванец. — Я ничего не сделал!

— Ещё бы успел сделать, — пробасил Никифор, встряхивая его, как котёнка. — Я тебя, ворюгу, насквозь вижу.

Вокруг нас снова собралась толпа зевак. Кто-то советовал сдать вора страже, кто-то предлагал проучить его на месте. Я решил не затягивать этот спектакль:

— Отпусти его, Никифор. Пусть катится, пока цел.

— Да как же так, Егор Андреич? — возмутился Митяй, только сейчас осознавший, что едва не лишился денег. — Его проучить надо!

— Отпустите, говорю, — повторил я твёрдо. — Нечего нам тут с ворами связываться, со стражей объясняйся — только время терять.

Никифор нехотя разжал пальцы, и карманник, пулей вылетев из его хватки, скрылся в толпе.

— Вот так-то, — удовлетворённо кивнул я, затем обратился к нашим: — И впредь будьте осторожнее. Тут на ярмарке всякого народу хватает, не зевайте.

После этого происшествия мы ещё немного побродили по рядам, накупили гостинцев — и себе, и тем, кто остался в Уваровке. Особенно Машка радовалась отрезу ярко-синей ткани на платье и нитке стеклянных бус, которые я еще купил ей.

К вечеру, нагруженные покупками и уставшие от ярмарочной суеты, мы вернулись на постоялый двор. Я снова, как и вчера, заказал ужин в комнату для нас с Машкой, а мужикам дал денег, чтобы отметили удачную сделку, но строго-настрого наказал не переусердствовать с выпивкой.

Мы с удовольствием поужинали, попробовали заморский чай — он оказался и вправду необыкновенно ароматным, с какими-то незнакомыми пряными нотками.

После ужина я достал записную книжку и принялся подсчитывать прибыль от продажи досок, прикидывать расходы на кузнеца и другие покупки, планировать будущие траты на стеклоделие.

Машка подсела ко мне и благодарно сжала мою руку:

— Спасибо тебе за сегодняшний день. Такая красивая ярмарка, столько всего интересного… Не помню когда такое последний раз видела.

— Завтра ещё к кузнецу сходим, проверим, как наш заказ продвигается. А потом можно и город осмотреть как следует. Говорят, в Туле есть места, которые непременно стоит увидеть.

Мы улеглись, и Машка почти сразу заснула, утомлённая впечатлениями. А я ещё некоторое время лежал, прислушиваясь к ночным звукам города за окном.

На следующее утро сразу после завтрака пошли к кузнецу. Утро выдалось ясное, свежее — в такую погоду и дышится легче, и на душе светлее. Машка с нами пошла, уж очень ей все было интересно. Когда я предложил ей остаться на постоялом дворе, она даже руками всплеснула:

— Что ты, Егорушка! Что я тут буду делать? А пока вы будете с кузнецом решать дела, я просто посмотрю на город. Здесь каждый уголок интересный, каждая лавка диковинная.

Спорить я не стал — пусть порадуется.

Кузница встретила нас жаром и грохотом — работа там кипела вовсю. Савелий Кузьмич, завидев нас на пороге, отложил молот и вытер пот со лба широкой ладонью.

— А, господа хорошие, пожаловали! — прогудел он. — Вовремя, как раз есть что показать.

Мастер подвёл нас к верстаку, на котором лежала уже готовая нижняя часть формы — тяжёлая чугунная плита с двумя идеально ровными выемками, которые потом будут соединяться вместе, образуя полость для отливки бутылок.

— Вот, гляньте, — с гордостью показывал кузнец. — Нижняя часть уже готова, а за верхнюю только взялся. К вечеру завтрашнего дня, как договаривались, всё будет сделано.

Я наклонился, внимательно рассматривая работу. Выемки были идеально гладкими, точно такими, как на деревянной форме, но прочность, конечно, несравнимая. Кузнец, видя мой интерес, с готовностью пустился в объяснения:

— Сперва я снял мерки с вашей деревянной формы, — Савелий Кузьмич говорил с такой любовью о своём деле, что невольно заслушаешься. — Потом отлил заготовку из чугуна — вон в том горне, видите? Для такой работы особый чугун нужен, не всякий подойдёт.

Мастер указал на дальний угол кузницы, где в полумраке угадывались очертания большого горна с клубящимся над ним жаром.

— А потом, — продолжал он, — начал обработку. Тут, понимаете ли, тонкость большая. Сперва грубо обтесал, потом мелким зубилом прошёлся, а после уж шлифовал. Вот, потрогайте, какая гладкость.

Я провёл пальцем по внутренней поверхности выемки — и впрямь, гладкая, будто масло.

— А теперь смотрите, как верхнюю часть делаю, — кузнец с азартом поманил нас к наковальне.

Там лежала заготовка для верхней части формы — пока ещё грубая, но уже угадывались контуры будущих выемок.

— Сперва вот так, молотом, основную форму придаю, — Савелий Кузьмич взял молот и несколькими точными ударами наметил углубление в металле. — Потом зубилом вот так, видите?

Его руки двигались с удивительной точностью — казалось, грубые пальцы мастера чувствуют металл тоньше, чем иной художник — кисть. Зубило в его руках оставляло идеально ровные следы, постепенно формируя нужную выемку.

— А вот когда грубую работу закончу, — продолжал кузнец, — тогда уж за тонкую примусь. Вот этими приспособлениями, — он указал на стол, заставленный разнообразными инструментами, — буду шлифовать до гладкости. Чтоб стекло потом не прилипало, понимаете?

Машка стояла рядом, разинув рот от изумления. Ещё бы — не каждый день видишь, как из бесформенного куска металла рождается такая точная вещь.

Я посмотрел на работу и остался доволен. В общем-то, добавить было нечего — мастер знал своё дело куда лучше меня. Единственное попросил, чтоб формы отполировал до зеркального состояния. Тот задумчиво потёр бороду:

— До зеркального, говорите? Ну, можно и до зеркального. Только это, сами понимаете, работа кропотливая, но постараюсь успеть.

— Ничего, — кивнул я. — Если что, один день погоды не сделает. Зато потом бутылки будут выходить гладкие, без единой шероховатости.

— Это верно, — согласился кузнец. — Сделаю, как просите. Будете довольны.

Мы ещё немного поговорили о деталях работы, о том, как форма будет скрепляться, как будет работать пресс.

— Ну что ж, не будем вам мешать, — сказал я наконец. — Продолжайте работу, а мы зайдём послезавтра, как договаривались.

Мастер кивнул, вновь берясь за молот:

— Всё будет в лучшем виде, барин. Не сомневайтесь.

Покинув кузницу, мы прошлись по мостовой. День был в самом разгаре, и Тула кипела жизнью. Машка то и дело останавливалась перед лавками, разглядывая товары, а я только улыбался её детскому восторгу.

Потом зашли в таверну пообедать. Внутри было чисто и уютно: деревянные столы, накрытые белыми скатертями, на стенах — начищенные до блеска медные кастрюли и сковородки, в углу — большой камин, в котором потрескивали поленья, хоть день был и тёплый.

— Прошу вас, господа, — поклонился нам трактирщик, дородный мужчина с пышными усами. — Выбирайте любой стол, сейчас подам меню.

Мы устроились у окна, выходящего на главную улицу. Фома, который всё это время был с нами, вдруг засуетился:

— Егор Андреич, вы уж извините, но мне нужно отлучиться ненадолго. Дельце одно есть, купеческое.

— Ступай, — кивнул я. — Мы с Машенькой пока пообедаем.

Фома убежал по каким-то своим делам, а мы заказали вкусную еду и вскоре трактирщик сам принес нам блюда. Аромат от них шёл такой, что живот сводило от предвкушения.

— Вот, извольте, — с гордостью объявил он, расставляя тарелки. — Жаркое из телятины с овощами, свежий хлеб из нашей пекарни, моченые яблоки и квас домашний, холодный.

Жаркое и впрямь оказалось выше всяких похвал: нежная телятина таяла во рту, а овощи — морковь, репа, лук — пропитались мясным соком и приобрели удивительный вкус. Машка ела с таким аппетитом, что любо-дорого было смотреть.

— Егорушка, — проговорила она, отправляя в рот очередной кусочек мяса, — никогда такой вкуснятины не ела! А ты знаешь как такое же приготовить?

— В городе свои премудрости, — важно заметил я, хотя и сам был поражён искусством здешнего повара. — Но да, знаю. Домой как приедем — расскажу тебе рецепт.

Когда с основным блюдом было покончено, трактирщик предложил нам десерт.

— А что у вас есть сладенького? — поинтересовалась Машка, сияя глазами.

— Пирожные медовые с орехами, — с готовностью ответил трактирщик. — Плюшки с маком, ватрушки с творогом и изюмом, пряники наши, тульские, знаменитые.

— Пирожное! — не раздумывая, выбрала Маша. — Медовое с орехами.

И когда трактирщик принёс ей заказанное — пышное, золотистое пирожное, щедро посыпанное толчёными орехами и политое мёдом — она вдруг замерла, глядя на него с каким-то странным выражением лица.

— Что такое? — спросил я. — Не нравится?

— Нет, что ты, — она моргнула, прогоняя набежавшую слезинку. — Просто… В детстве папенька такое всегда мне покупал. На ярмарке, в праздники. Помню, как он держал меня за руку, и мы ходили по рядам, а потом он обязательно покупал мне такое пирожное. И приговаривал: «Кушай, Машенька, расти большая».

Она улыбнулась, но глаза её подозрительно блестели.

— Ну вот, Машенька, теперь я тебе купил, — сказал я мягко. — Кушай на здоровье.

Она благодарно кивнула и принялась за пирожное, смакуя каждый кусочек, словно возвращаясь в те давние, счастливые дни своего детства.

Мы сидели так, неторопливо беседуя и наслаждаясь едой, когда я вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Неприятное ощущение, будто кто-то сверлит тебя глазами. Я оглянулся, но так никого и не заметил — за соседними столами сидели мирные посетители, занятые своей трапезой и разговорами.

— Что такое, Егорушка? — заметила моё беспокойство Машка.

— Да нет, ничего, — отмахнулся я. — Показалось.

После обеда решили просто пройтись по городу. Тула, несмотря на шум и суету, была по-своему красива: аккуратные дома с резными наличниками, мощёные улицы, скверы с деревьями, дающими тень в жаркий день. Мы шли неспешно, останавливаясь то перед одной лавкой, то перед другой. Машка восторгалась всем, что видела, а я… я еще несколько раз чувствовал, что кто-то явно на меня смотрит.

Ощущение было таким острым, что иногда я резко оборачивался, пытаясь поймать соглядатая. Один раз, резко развернувшись, мне показалось, что в тени здания напротив я увидел какого-то мужика, который, заметив, что я развернулся, быстро скрылся за углом. Он был в тёмном кафтане и широкополой шляпе, надвинутой на глаза — лица я не разглядел.

— Что случилось, Егорушка? — встревожилась Машка, заметив моё напряжение.

Я помедлил, раздумывая, стоит ли её пугать. Потом всё же решил сказать:

— Да впечатление такое, что кто-то следит за нами.

— Следит? — она испуганно огляделась. — Кто? Зачем?

— Не знаю, — признался я. — Может, показалось. А может, и нет.

Машка придвинулась ко мне поближе, обхватив мою руку:

— Страшно как, Егорушка. Может, домой пойдём, на постоялый двор?

Я задумался. С одной стороны, не хотелось портить прогулку из-за непонятного ощущения — мало ли, может, и впрямь померещилось. С другой — если за нами действительно кто-то следит, лучше не рисковать.

— Пожалуй, ты права, — решил я наконец. — Вернёмся на постоялый двор. А завтра ещё погуляем, если захочешь.

Машка с облегчением кивнула, и мы повернули обратно. Всю дорогу я то и дело оглядывался, высматривая преследователя, но больше ничего подозрительного не заметил. Может, и впрямь почудилось? А может, тот человек, поняв, что я его заметил, оставил свою слежку?

Как бы то ни было, на душе у меня было неспокойно. Зачем кому-то следить за нами? Что им от нас нужно? И главное — кто они такие? Вопросы крутились в голове, не находя ответа.

Когда мы вернулись на постоялый двор, там уже были Захар и Фома, вернувшийся со своих дел. Они сидели в общей зале за столом, потягивая квас и о чём-то негромко беседуя.

— А, Егор Андреич! — обрадовался Фома, увидев нас. — А мы вас заждались. Как прогулка? Как город — понравился?

Я хотел было рассказать им о своих подозрениях, но, глянув на Машку, решил повременить. Незачем её лишний раз пугать разговорами о слежке.

— Город хорош, — ответил я. — Есть на что посмотреть. Да и кузнец наш работает исправно — скоро будут готовы формы.

— Вот и славно, — кивнул Захар. — Значит, дня через два можно будет домой собираться, коли всё по плану пойдёт.

— Да, — подтвердил я, бросив взгляд в окно, выходящее на улицу. — Дня через два.

Но на душе у меня было неспокойно. Кто этот человек в тёмном кафтане? Зачем он следил за нами? И — самое главное — увидим ли мы его снова?

Эти вопросы не давали мне покоя даже тогда, когда мы с Машкой, поднявшись в свою комнату, стали готовиться ко сну. Она, кажется, уже позабыла о нашем странном «преследователе» и весело щебетала о том, что видела в городе, о пирожном, которое ей так понравилось, о кузнеце и его удивительном мастерстве. А я слушал вполуха, то и дело поглядывая в окно на темнеющую улицу.

Что-то подсказывало мне: наше пребывание в Туле не будет таким безоблачным, как мы рассчитывали. Что-то ждёт нас впереди, и это «что-то» связано с тем человеком в тёмном кафтане, который так внимательно следил за каждым нашим шагом.

Утром, когда солнце уже поднялось над крышами, мы с мужиками направились на рынок. После вчерашней удачной продажи досок настроение было приподнятое. Я составил в уме список необходимого: сода, поташ, известь, — все для стеклоделия. Но главное — хотелось найти трубки для выдувания стекла, с ними можно было бы гораздо расширить возможности по производству.

— Захар, как думаешь, где тут можно трубки для выдувания стекла сыскать? — спросил я.

Захар почесал затылок:

— Сложный вопрос, барин. Стеклодувов в Туле не так много. Может, у оружейников спросить? Они с металлом дело имеют, всякие трубки, стволы куют.

— А я слыхал, — подал голос Никифор, — что на восточном краю есть лавка одна. Хозяин — немец. У него всякие диковины для ремесел. Может, и трубки стеклодувные найдутся.

— Вот с него и начнем, — решил я. — А потом уж за припасами.

Мы шли по узким улочкам, пробираясь сквозь утреннюю суету. Город уже проснулся и бурлил жизнью: торговцы раскладывали товар, служанки спешили за покупками, ремесленники открывали мастерские. Воздух наполнялся запахами свежего хлеба, дыма от жаровен, кожи и металла.

Проходя мимо трактира при постоялом дворе, я вдруг услышал знакомый голос — резкий, с характерными начальственными нотками. Сердце ёкнуло — не может быть! Я замедлил шаг, вглядываясь в посетителей, сидевших за дальним столом.

И точно: там, потягивая чай из большого стакана, сидел мой отец — Андрей Петрович Воронцов. Все такой же прямой, подтянутый, с аккуратно подстриженными усами и цепким взглядом. Только морщин на лбу прибавилось, да в волосах серебра больше, чем я помнил.

Я хотел было проскользнуть незамеченным, но было поздно — отец поднял глаза и наши взгляды встретились. На мгновение в его взоре мелькнуло удивление, а затем лицо приняло привычное саркастическое выражение.

— Захар, — тихо сказал я, — идите пока без меня. Встретимся через час у лавки немца, о которой говорил Никифор.

Мужики, заметив моё замешательство и переглянувшись, кивнули и пошли дальше, а я, выпрямившись и расправив плечи, направился к отцовскому столу.

— Здравствуй, батюшка, — поклонился я, останавливаясь перед ним.