Весь Роберт Шекли в двух томах. Том 1. Все рассказы и повести

Доктор, способный помочь

Я шагаю по нью-йоркской улице. И вдруг, неизвестно с какой стати, оказываюсь на грязном проселке.

Впереди город, множество каменных — в том числе даже мраморных — домиков сгрудилось на склоне холма.

По дороге идет много людей. С виду крестьяне, одеты во что-то вроде халатов, распахнутых и приспущенных на плечах, потому что жарко. Хотя, кажется, уже вечереет. Люди все загорелые, кожа оливково-смуглая, в руках то ли посохи, то ли длинные дубины. Кое-кто гонит коз. Их меканье — самый громкий звук в окрестности.

И что ж мне делать?

Я схожу с дороги и усаживаюсь на валун пораскинуть мозгами. Честно говоря, мне страшно до дрожи. И что же такое со мной приключилось?

Только что я был на углу Вест-Энд-авеню и Девяносто шестой улицы. И вдруг стою на холмистой равнине и вижу явно древний город, россыпь каменных коробочек на склоне горы.

«Тото, мне кажется, мы больше не в Канзасе», — думаю я.

Правда, песика Тото со мной как раз и нет.

Я один-одинешенек, на мне овчинная безрукавка, вместо кроссовок «Найк» — кожаные сандалии. Из прежней одежды ничего не осталось, бумажника тоже нет, но на кожаном ремешке с шеи свисает кошель.

Открываю его и вижу несколько разнокалиберных, неправильной формы монет. Вроде на них греческие буквы.

Тут я решаю, что случайно проскочил через портал в прошлое.

Почему я, а не кто-то другой? Мысли так и скачут, и ничего толком не придумывается. Может, у меня уникальная группа крови, а мне про то и не сказали в больнице на Пятой авеню? Или особое устройство мозга? Да черт его знает, в общем.

И спросить-то некого. По дороге бредут типы, одетые вроде меня, кое-кто с ослом в поводу. Гонят коз.

Не помню точно, что же я делал перед тем, как случилась эта катавасия. Наверное, в метро спускался.

Само собой, у меня шок. Может, я и не понимаю сам, что говорю, но уж поверьте: не вру. Что вижу, то и описываю.

Я нахожусь в прошлом. И, что самое скверное, не пред ставляю себе, что тут можно сделать, чем себе помочь.

Представьте ситуацию: является к вам бог или демон и говорит: «Слушай, парень, мы дарим тебе в яви самую заветную мечту человечества — свободно путешествовать по далеким эпохам, по нашему расчудесному прошлому». А кто-то рангом пониже деловито прибавляет: «Мы обо всем позаботились: ты теперь владеешь местным языком, одет по тогдашней моде и имеешь горсть монеток, чтобы пропустить рюмочку-другую».

Как бы вы на такое отреагировали?

Раньше я бы рассыпался в благодарностях: вот же счастье привалило! Но то раньше. А теперь я вижу, что действительность нисколько не соответствует воображаемым картинкам.

Встаю, иду в город. Слышу за спиной крик:

— Эй, путешественник, подожди!

Я оборачиваюсь. Ко мне спешит запыхавшийся толстячок в овчинной безрукавке и сандалиях.

— Ты впервые здесь? — спрашивает он.

Я киваю.

— И направляешься в Коринф? — Он указывает на город впереди.

— Ну, допустим, и что? — спрашиваю я.

— Так ты же не отсюда.

— Да.

— Значит, тебе нужно место, чтобы переночевать.

— Гм… — мычу я.

— Ты уже нашел ночлег?

Я отрицательно качаю головой.

— Значит, сегодня твой счастливый день! Я помогу тебе!

Я, конечно, не сомневаюсь, что встретил на дороге мошенника, но очень хочется с кем-нибудь поговорить. Правда, говорить приходится мало, я в основном киваю на его тарахтение — что его нисколько не смущает. Он рассказывает про «Мистерии Гермеса», у которых имеются храмы по всей Греции. Все прилично, в рамках главной здешней религии, каковая состоит в почитании олимпийских богов и вождя их Зевса. Ведь Гермес — тоже обитатель Олимпа.

— Присоединиться к «Мистериям» стоит совсем недорого, — уверяет мой новый знакомец. — А взамен жрецы дадут тебе ночлег в любом храме страны.

По мне, это смахивает на рекламу членства в клубе «Элкс». Мол, вступи, и сможешь ночевать в любом приюте «Элкс» по всем Штатам. Просто мечта бродяги.

Я киваю.

— В Коринфе главный храм рядышком с рынком. Удобно для дел!

Я киваю снова. Похоже, эти «Мистерии» — клуб не из последних.

Как отделаться от агента «Мистерий», я не знаю, а он ковыляет рядом. К тому же мне и вправду требуется ночлег.

Пилас — так он себя назвал — приглашает на постоялый двор, обещает угостить миской чечевицы. Я соглашаюсь. Это заведение невысокого пошиба — наверное, древний эквивалент нашего кафе для водителей-дальнобойщиков. У Пиласа при себе снасть для еды. И я, заглянув в свой кошель, обнаруживаю деревянную ложку.

Все-таки здорово побывать в Древней Греции! Если бы я не нервничал так, размышляя о том, что меня ждет, обязательно расспросил бы о Платоне и Аристотеле. Выведал бы, как их найти. Но я не задаю таких вопросов, потому что не считаю себя туристом.

Пилас все трещит и трещит о выгодах членства в «Мистериях». Он находит для меня местечко в портике храма Гермеса.

Но плату взять не успевает — я исчезаю до его пробуждения. Не убегаю, как несостоятельный должник. Просто я просыпаюсь уже в другом месте.

В городе, выстроенном из дерева и камня, с широкими мощеными улицами. На площади впереди виднеется церковь в византийском стиле.

На мне балахон из грубой материи вроде халата, на ногах какие-то лыковые корзинки.

Вокруг много народу. На площади толчея. Большинство мужчин бородатые, многие в меховых шапках. Небо над головой серое, ветер ледяной.

Большого ума не надо, чтобы понять: я в России. Люди вокруг говорят на языке, похожем на русский. Я его понимаю. Кажется, я только его и понимаю сейчас — как вчера понимал греческий.

Точно, я попал в Россию. И не в сегодняшнюю — машин не видно. Только лошади и повозки.

Так, нужно держаться потише, не привлекать к себе внимания. Лучше найти самый дешевый постоялый двор, купить миску борща с ломтем хлеба и дотянуть до ночи — а завтра, глядишь, окажусь где-нибудь еще.

Кто бы — или что бы — меня ни бросал по временам, он это сделал уже дважды. Есть надежда, что сделает и в третий раз.

Увы, я слишком сильно задумался о том, чтобы избежать неприятностей, — и сам напросился. Не заметив, шагаю прямо наперерез конному офицеру.

Шарахаюсь в сторону — и лошадь шарахается в ту же. Я точно угодил бы под копыта, если бы офицер не осадил кобылу.

Военный спешивается, подходит и глядит свирепо:

— Ослеп? Чего прешь под лошадь?

Я, понурившись, бормочу извинения.

— Такой растяпа долго в Петербурге не протянет! Откуда ты?

— Из Одессы, — мямлю первое пришедшее на ум название.

— Откуда? Что-то выговор не похож. А ну, подорожную и паспорт сюда!

Сердце мое уходит в пятки. Офицер такой роскошный и грозный. Молодой еще — чуть за тридцать. Форма в облипку, все синее, красное, шитье золотое. Усы черные к подбородку свисают.

— Ну? — говорит он угрожающе.

Я гляжу в свою суму. Бумаг там нет, только пригоршня копеек. Как раз на обед и ночлег — если бы не рассеянность.

Надо импровизировать.

— Украли у меня, — лепечу растерянно. — Я на постоялом дворе был, вот и стибрили…

Глаза у офицера голубые и безжалостные.

— Нет бумаг?

— Никак нет, ваше благородие! Я ж работу пришел искать. Я и мухи не обижу…

Мои заверения в безобидности только усугубляют подозрения.

— Мухи он не обидит, надо же, — хмыкает офицер. Затем прикрикивает на кобылу, не желающую спокойно стоять: — Сонька, цыц! — А для меня добавляет: — Сейчас с тобой разберутся как следует.

Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Офицер осматривается. Из толпы выступает длинный тощий человек в черной шинели:

— Господин капитан, позвольте осведомиться, в чем дело?

— У этого субъекта бумаг нет. Говорит, из Одессы — а выговор не тот. Одет как нищий крестьянин, а не похож.

— В самом деле? — удивляется тощий и машет рукой.

Ко мне подступают двое в черных шинелях. Толпа тут же теряет интерес и быстро расходится.

А я оказываюсь в знаменитой петербургской тюрьме, в Петропавловской крепости.

Черношинельники ведут меня сквозь несколько ворот. Из угрюмого разговора конвоиров я понимаю, что направляюсь к Трубецкому бастиону, выходящему на Неву. Меня радуют известием, что там сидел Бакунин, а до него — Кропоткин.

Я спрашиваю, за что меня арестовали, но не получаю ответа. Человек в шинели лишь ворчит, что со временем я узнаю.

Охранник отпирает железную дверь, впускает нас в коридор. Там ряды дверей по обеим сторонам, рядом печки, обогревающие камеры.

Меня запихивают в камеру, и я оказываюсь один в просторной комнате, футов десять на пятнадцать, жарко натопленной. Свет льется сквозь забранное железной решеткой окошко, похожее на тоннель в толстенной крепостной стене. Футах в двадцати за ним — другая стена. Над ней серое небо Петербурга.

Я присаживаюсь на койку, полный отчаяния. Похоже, офицер счел меня подрывным элементом. Кто бы ни хозяйничал в России, такое подозрение не предвещает ничего хорошего.

Час с небольшим спустя бородатый охранник, одетый в мешковатый темный мундир, приносит мне чернильницу, бумагу и перо и советует написать чистосердечное признание, если я надеюсь на милость властей.

Что писать, я не знаю. Правда бы смотрелась невероятней, чем похождения барона Мюнхаузена. Конечно, от меня ждут признаний в политических злодействах. Но я ничего не знаю о политике того периода. Наверное, еще не было Первой мировой войны. И никто не поверит, что я верный слуга царю.

В совершеннейшем отчаянии я ложусь на железную койку. И вопреки удушающей жаре засыпаю. А просыпаюсь совсем в другом месте.

Интересно, что никакого особого ощущения я в момент переноса не испытал. Вот я лежу в каземате Петропавловской крепости, в России, скорее всего, где-то на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков — и вот стою на городской улице, а рядом несутся автомобили.

Автомобили!

Я снова в современности.

Голова идет кругом от внезапной смены обстановки, перед глазами все плывет. Я опираюсь о стену дома, чтобы не упасть.

Наверное, коп стоял неподалеку и за мной наблюдал. Увидел, что мне нехорошо, подошел и спросил:

— Эй, приятель, ты в порядке?

— Да, в порядке. Но только…

— Что «только»?

Вроде не злой. Сочувствующий коп. Само собой, я хочу узнать только одно. Это ведь вполне естественное, совершенно логичное желание. И недолго думая выпаливаю:

— А который сейчас год?

Понимаете, знать, в каком ты времени, куда важнее, чем знать, в каком ты месте. Если определить эпоху, считайте, полдела сделано. Уже понятно, как реагировать.

Но такой вопрос обязательно покажется странным.

Коп не отвечает и расспрашивает меня сам. Где живу, я не могу ответить, как и объяснить, кто я такой. В карманах моего костюмчика из жатого ситца обнаруживается пятидолларовая купюра — и ничего больше.

— Так откуда же вы явились? — спрашивает коп с неприкрытым подозрением.

— Последняя моя остановка была в Санкт-Петербурге.

— Санкт-Петербург, Флорида?

— Санкт-Петербург, Россия. И насколько я могу судить, вблизи года одна тысяча девятисотого от Рождества Христова. Но я не историк, так что за точность не поручусь.

Он свирепо пялится на меня. Наверное, не стоило говорить про Россию. Я же не пытался на него впечатление произвести, честное слово. Я сочувствия искал, помощи. Это ведь не преступление, правда? Но коп сделался совсем уж подозрительным. Требует удостоверение личности или права — а у меня нет ничего. Думаю, полицейский посчитал меня психом.

— Откуда ты родом? — вопрошает он.

— Не знаю. Хотя постойте, знаю. Из Нью-Йорка. Из города, похожего на этот.

— Пойдешь со мной, — заключает он. — Я знаю хорошее место, где ты сможешь с комфортом провести ночь. И не одну. Говоришь, в последний раз останавливался в Санкт-Петербурге, в России? Уверен, здесь тебе понравится больше.

Он ведет меня — практически силой — через несколько кварталов к большому серому зданию, похожему на больницу. Клерк в приемном покое делает запись о моем прибытии. Несколько медиков прикатывают кресло на колесиках, пристегивают меня ремнями и везут по коридору. Я оказываюсь в комнате с кроватью, двумя стульями и конторкой. Там меня отстегивают и просят сесть на стул.

Я встаю, подхожу к двери и дергаю за ручку.

Заперто.

Сажусь и велю себе успокоиться. Ведь правда, как бы они ни старались меня тут запереть, наверняка я очень скоро окажусь в другом месте? Судя по уже происходившему, это через день или два. Если ничего не изменится, я ночью перенесусь в иное время и встречусь с новыми бедами.

Час уходит за часом. Я и вздремнул уже, сидя на стуле. Внезапно дверь отворяется, я вижу высокого мужчину чуть за сорок, с темными курчавыми волосами, в длинном белом халате. На шее болтается стетоскоп, под мышкой блокнот для записей с металлическим кантом. На груди пластиковый жетон с надписью: «Др. Ирвин Шварц, доктор медицины и философии».

— Доброе утро! — говорит он. — В вашей истории, кажется, забыли проставить имя.

— Я Джонатан Вайс.

— Мистер Вайс, как настроение?

— Меня же заперли тут!

— Да, конечно. Но могу я поинтересоваться вашим… гм… самочувствием?

— Я нормально дышу, живу и могу думать. Но, честно говоря, я весь не тут.

К блокноту прикреплена шариковая ручка. Доктор хватает ее, записывает, смотрит на меня пытливо, задумчиво.

— Какое любопытное выражение: «весь не тут». Вас не затруднит пояснить?

Я смотрю на него — тоже пытливо. Лицо угловатое, честное. Ухоженная темная бородка. Симпатичный, деликатный, интеллигентный. Может, рассказать ему?

— Сегодня у меня трудный день, — решаюсь я.

— Вот как? — Он делает пометку в блокноте. — И что же это за трудности?

— Я только сейчас прибыл в город.

— На поезде? На самолете?

— Ничего подобного. Я просто появился. Проще говоря, недавно я открываю глаза и вижу, что очутился в незнакомом месте, в вашем городе. Меня допросил полицейский и, должно быть, решил, что я веду себя странно. Потому и привел сюда.

— Хорошо, я позволю себе пару прямых вопросов. Скажите, вы просто открыли глаза и обнаружили себя здесь? Где же вы были вчера вечером?

— Думаю, в Петербурге, в России, на стыке девятнадцатого и двадцатого столетий. А до того — в Древней Греции, близ трехсотого года до нашей эры. Хотя не уверен, я не специалист в этих делах. Греческие буквы едва различаю. Думаю, я побывал в постгомеровской Греции, но точно в доплатоновской.

— Древняя Греция, говорите… А откуда вы про нее узнали? Кино посмотрели или в книжке вычитали?

— Да вовсе нет! Я же рассказываю о том, что со мной на самом деле произошло!

Звенит звонок, на стене зажигается зеленая лампа. Доктор Шварц захлопывает блокнот:

— К сожалению, у меня срочные дела. Хотелось бы немного позже поговорить с вами еще. Надеюсь, вы не против? Возможно, я способен помочь с объяснением вашего удивительного случая.

Я пожимаю плечами:

— Конечно. Похоже, я тут надолго.

— До скорого. — И доктор Шварц удаляется.

Честное слово, я нечасто рассказываю людям, что со мной произошло на самом деле. Они думают, что я сумасшедший, и торопятся посадить под замок.

Конечно, я всего лишь человек, притом не слишком образованный. Не могу доказать, что на самом деле был там и сям, не могу предоставить историкам детали, — мол, вот так оно обстояло в Вавилоне, Риме или халдейском Уре. Но почему-то я всегда наблюдаю достопримечательности, а не обычные, ничем не выдающиеся места.

Честно говоря, меня сильно тревожит, почему я постоянно оказываюсь именно в знаменитых краях. Меня заносит в Рим, а не в Пизу, в Лондон, а не в Бирмингем, в Нью-Йорк, а не на Белые равнины. Почему? Ведь на земле всегда было гораздо больше темных медвежьих дыр, чем популярных городов и пейзажей. Отчего же меня непременно бросает в исторически известные места? Может, я их сам как-то выбираю? Или здесь другие принципы работают? Да, рассуждать можно сколько угодно — наверняка все равно не узнаешь.

Когда доктор Шварц возвращается, я рассказываю ему об этом.

— Прямого и простого ответа я не дам, — говорит он. — Алгоритм перемещений неочевиден. Но я могу сказать кое-что о причине ваших неприятностей. Пространственно-временная дислокация, получившая название «синдром Дженкинса — Штайнера», сейчас у всех на слуху, чему немало способствовала публикация весьма авторитетной работы Дженкинса и Штайнера о дислокации. Однако это явление редкое, и обычно его принимают за расстройства психики другого рода. Синдром многократно упомянут в литературе. Каспар Хаузер, дикий мальчик из Аверона, британский дипломат Бенджамин Батерст… «Семь отроков эфесских» были бы отличным ранним примером, но, увы, их история сугубо легендарна, и в наш список ее включать нельзя. Забавен случай так называемого человека с Марса, бродившего по улицам Москвы в начале двадцатого столетия. О нем писали в газетах, даже фотографировали. Человека с Марса посчитали мошенником, грубой фальшивкой, но время показало: то был действительный, прекрасно документированный случай появления человека — а вернее, гуманоидного существа, — страдающего от так называемого чужеродного синдрома Дженкинса — Штайнера, разновидность «А». Я мог бы долго рассказывать о прецедентах, но, возможно, вы предпочтете сами просмотреть наши материалы.

— Обязательно! — заверяю я. — Но, скажите, есть ли способ излечиться от синдрома Дженкинса — Штайнера? Хоть мой случай, безусловно, очень интересный, я уже сыт по горло. Устал болтаться по странам и столетиям, редко оставаясь на одном месте дольше чем на день. Устал не иметь друзей, жены, семьи, работы, доходов, даже увлечений. Я буквально ничего не могу!

— Вы хотите избавиться от синдрома Дженкинса — Штайнера?

— Всем сердцем!

— Какая ирония. Иные люди отдали бы что угодно за такие возможности. Путешествие во времени — старейшая мечта человечества. Но если вы в самом деле готовы…

— Да!!!

— Тогда позволю себе вас обнадежить. Ваш случай вполне излечим. Нынешний прогресс в темпорально-гуманитарной инженерии поистине удивителен. И если вы тверды в своем решении…

— Я тверд!!!

Договорить доктор Шварц не успевает. Дверь с грохотом распахнулась, вбегают двое смуглых мужчин в белых шортах и теннисках, за ними медсестра, тоже в белом.

— Вот он! — кричит медсестра.

Смуглые медбратья подступают, и я сжимаюсь. Но хватают не меня, а доктора Шварца. Тот обмякает в их руках, словно тряпичная кукла.

— Мистер Лепски! — восклицает медсестра укоризненно. — Вы же обещали, что не будете так делать! Но украли блокнот и халат доктора Шварца и теперь выдаете себя за врача!

— Это я-то выдаю себя за врача?! — возмущенно кричит фальшивый Шварц. — Подождите, я еще пожалуюсь властям, как вы со мной обращаетесь! Там, откуда я прибыл, я светило медицины, у меня лицензия и практика! Сестра, этот человек страдает от синдрома Дженкинса — Штайнера, и я требую…

— Отведите его в блок «Б», — приказывает сестра, и санитары тащат прочь Шварца — или как его там.

— Сестра, пожалуйста! — молю я. — Мне необходимо поговорить с этим человеком. Он обладает знаниями, крайне важными для меня!

— Чем Лепски действительно обладает, так это умением пудрить людям мозги, — возражает медсестра. — Вы сможете с ним встретиться в общей комнате, в позволенное время, — если, конечно, он будет вести себя хорошо.

Я ждал встречи с нетерпением. Но, конечно же, встретиться с Лепски не успел.

Меня перебросило снова.