Весь Роберт Шекли в двух томах. Том 1. Все рассказы и повести

Увидеть Венецию в 2179-м

Когда К. собирался в Венецию, добрые друзья настоятельно советовали ему соблюдать осторожность. При его-то слабом здоровье пускаться в этакую авантюру? Тут тебе и утомительная дорога, и хлопотное обустройство в иностранных гостиницах, и постоянный соблазн усилить восприимчивость мозга, дабы получить ярчайшие впечатления от вояжа…

С учетом всего этого не лучше ли воздержаться от поездки в Венецию? Не лучше ли остаться в Бруклине, где в любой момент можно получить медицинскую помощь высочайшего качества? Если отказаться от нелепой затеи, угроза здоровью будет сведена практически к нулю.

Да и был ведь уже К. в Венеции, много лет назад. Разумеется, это естественное желание — заново испытать те восхитительные ощущения. Но имеется ли у его организма необходимый ресурс? И если на то пошло, можно совершить вожделенное путешествие, не выходя из дома. Мортимер Гулд предлагает полный доступ к своим собственным воспоминаниям о Венеции, записанным не далее как год назад. Гулд провел в городе каналов две недели и повидал все достопримечательности; его впечатления вполне свежи. К. может подключиться к воспоминаниям приятеля у себя в квартире, а еще лучше в специально оборудованной клинике и насладиться ими, причем у него будет предостаточно времени, чтобы перекусить, освежиться, вздремнуть и даже пройти медицинское экспресс-обследование.

К. вежливо поблагодарил Гулда, но решительно заявил, что в Венецию отправится его собственное бренное тело. Вполне возможно, это будет последняя поездка в жизни, но ему хочется обновить свои собственные воспоминания. Раз уж есть шанс увидеть воочию любимый город, К. воспользуется им. В последнее время здоровье резко пошло на убыль, и неизвестно, сколько осталось жить, — значит тем более надо поторопиться.

Приняв решение, К. безотлагательно вылетел из Нью-Йорка и приземлился в аэропорту Марко Поло. И вот его везет по Гранд-каналу вапоретто, речной трамвай, и память готова вместить все впечатления этого вояжа, чтобы потом снова и снова воспроизводить их в квартирке на Стоун-стрит.

Но суждено ли ему вернуться в Бруклин? Сомнительно, как бы ни пытался он уверить себя в благополучном исходе. А впрочем, разве это важно? Пережитое нужно не только для того, чтобы его вспоминать. Ради чего он сейчас будоражит, стимулирует, усиливает память? Толь ко для того, чтобы подобраться к чему-то очень и очень важному, но безымянному и трудноуловимому. И это совершенно нормально, поскольку смысл жизни — не приз, который можно выиграть в тире.

Был август 2179 года. Никогда еще человеку не жилось так хорошо. В прошлом остались крупные войны, а локальные конфликты теперь быстро и справедливо улаживались международными трибуналами, которым оказывало поддержку большинство наций. Рождаемость держалась на приемлемом уровне. Удалось покончить с растратой мировых ресурсов и даже повернуть вспять процесс техногенного умерщвления планеты. Исчез парниковый эффект. Виды животных и растений, находившиеся на грани исчезновения, восстанавливали свою популяцию. Уплотнился озоновый слой. В океанах вовсю плодился и размножался планктон, а вместе с ним и рыба. По расширившимся заповедникам и национальным паркам Америки бродили огромные стада бизонов. Увеличилась до необходимой численность волков. Белоголовый орлан больше не боялся химических отходов. Инженеры придумали замену гидроэлектростанциям, и теперь осетры беспрепятственно добирались до своих нерестилищ. И этот список можно продолжать и продолжать.

Медицина тоже радовала успехами. Почти искоренен СПИД, а другие бациллы с вирусами и вовсе ушли в историю. Достигнут огромный прогресс в изучении психологии. Благодаря тончайшим технологиям человек теперь может контролировать собственный разум. Его учат усиливать и ослаблять чувства в зависимости от ситуаций, даже гасить их почти полностью, например, когда приходится долго ждать.

Триумф проекта «Геном человека», пусть и запоздалый, дал толчок исследованиям в области продления жизни. Человек теперь живет дольше, чем прежде, и сохранять здоровье ему проще. Но все же он остается смертным. Как ни длинна жизнь, как ни интересна, но обязательно придет день, когда ты поймешь: все, песенка спета.

Само собой, чем слаще жизнь, тем горше с ней расставаться. Но, по крайней мере, ты вправе выбирать форму этого расставания. Можно уйти тихо, а можно на прощание хлопнуть дверью, рассудил К. и предпочел второе.

Он без труда убедил себя, что надо в последний раз посетить Венецию, — если не потому, что жить без нее не может, то хотя бы потому, что скоро не сможет жить вообще. К. снова бросится в объятия итальянской красавицы — и не важно, сколь дорого придется за это заплатить.

Размышляя обо всем этом, он смотрел на девушек, а те махали с моста Риальто — не ему, наверное, а тому мужчине, каким он был когда-то.

Вапоретто остановился у причала, одна толпа устремилась на берег, другая — на палубу. К., сидя в носу речного трамвайчика, на скамье слева от прохода, впитывал как губка все, что видел, слышал, обонял и осязал. На миг проснулись бруклинские воспоминания и обрели четкость ротогравюр. Вот дедушкина ручная тележка. Вот запах свежезаваренного кофе в тесной трехкомнатной квартире. Вот гладкость и жесткость набитого конским волосом дивана.

Но все это тотчас вытеснили венецианские впечатления, прошлые и нынешние. Старые воспоминания прекрасны, но они прячутся в тени новых образов, что проплывают через разум, — а фоном им служат мост Академии и собор Санта-Мария-делла-Салюте.

Это очень важный момент, и хочется пережить его как можно острее. К. дал мысленную команду психоконтролю.

Насчет этого врач предупреждал: «Раз уж вы решили отправиться в путешествие, я отговаривать не стану. Но не обращайтесь слишком вольно с вашей внутренней механикой. Учтите, за все приходится платить, и эти психические способности, с недавних пор открывшиеся человеку, этот доступ к тайным рычагам, позволяющим до крайности обострять чувства, обходятся очень дорого. Конструкция человеческого тела не изменилась, мы живем по древней программе. Психоконтроль способен стимулировать физиологию, но она для этого вовсе не приспособлена. Молодость позволяет выдерживать перегрузки, но ваш организм износится очень быстро, и современные медицинские технологии ничего не исправят. Вы просто ветхая модель с допотопным программным обеспечением. Понимаю, К., вам хочется снова почувствовать себя богом, но это стало бы чересчур сильным испытанием для организма. Будьте спокойны, осторожны и бережливы, довольствуйтесь малым и не требуйте от жизни невозможного».

Спору нет, совет был хорош, и К., несмотря на свою браваду, намеревался ему последовать.

«Я хочу просто увидеть Венецию», — твердил он себе.

Но сейчас, в этот самый миг, когда мягко покачивался вапоретто, с лагуны дул теплый ветер, синело небо над головой и дивные здания казались застывшими в танце фигурами, К. отбросил всяческую осторожность. Он резко повысил мощность восприятия и, не внемля сердцу, заколотившемуся от перегрузки, воспарил духом — снова юный и энергичный, с беспредельной и сверхчуткой памятью, он уподобился богу. И не осталось в нем сомнений Гамлета или горечи Лира.

— «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом» [16], — произнес он вслух.

На него с любопытством взглянули несколько человек и тут же отвернулись. Даже в эту просвещенную эпоху никому не запрещалось разговаривать с собой без видимых причин. Ну, примут за психа — и что с того? Главное, что К. великолепно себя чувствует. Будь человеческий организм устроен поразумней, ему и полагалось бы так себя ощущать в таком возрасте.

Перед кафе «Флориан» играл оркестр, его музыка — подлинный триумф небесных гармоний — бальзамом проливалась на душу, и тихую водную гладь вспенивало весло гондольера, и в маленьком боковом канале одиноко и гордо покачивалась соломенная шляпка, и в небе потрясающей синевы робко плыло белое облачко — и все это казалось тщательно продуманными деталями сцены.

К., подхваченный волшебством усиленной чувственности, смотрел захватывающий спектакль. И видел через арочные проемы далекие дома — они будто плыли по воде, окрашенные в цвета, которые блекли буквально на глазах.

Зачарованный этой красотой, он высадился с вапорет-то и пошел по узким улицам и горбатым мостам. Но экстаз постепенно уступал боли в ногах — ее надо было заглушить мысленным приказом. Колотящееся сердце тоже требовало внимания к себе — и такой же успокаивающей команды. И сердцебиение, и боль К. унял, чтобы не мешали любоваться, как иностранка в футболке с утенком Дональдом отбрасывает с лица волосы цвета бронзы.

Потом он сжевал пиццу искусственными зубами, которые только для этой цели и вставил, и прошелся среди голубей, невозмутимо и безнаказанно снующих на мостовой, и поглядел на мальчика, примеряющего у ларька золотистую карнавальную маску из папье-маше.

И в этот миг К. понял, что одержал победу над временем, болезнями и потерями. Победил — и остался жив. Теперь нужно остыть, замедлиться, спуститься с опасных восхитительных высот, перевести дух, снова принять боль, пройтись до стоянки такси и оттуда поехать в гостиницу, а лучше в больницу.

Да, это было бы самым разумным. Но сверхчеловеческая сущность, которую он то ли создал в себе, то ли возродил, этот всепоглощающий бог безграничной памяти не согласился принять неизбежную развязку, не пожелал стать вновь простым смертным. С одной стороны — предостережение врача, подкрепленное расчетливой мудростью науки, которая в каждом мгновении видит прежде всего возможность прожить мгновение следующее. С другой стороны — звучащий в мозгу голос Ницше, в безумии своем возомнившего себя Заратустрой: «Умри вовремя!»

Если суждено умереть, не лучше ли сделать это, когда ты на пике могущества, когда картины величайшей красоты окружают тебя со всех сторон?

В самой глубине души К. сожалел — но только о неудобствах, которые невольно доставит другим, после того как сердце откажется терпеть надругательство над собой (или принимать щедрую милость, это как посмотреть).

Он замертво рухнул на мостовую.

К. нарушил порядок, но тут уже ничего не поделаешь. В мире, созданном для живых, умирающий всегда доставляет неудобства. Но для него самого смерть может быть триумфом, славным итогом его лучших деяний, запечатленных его разумом картин, нюансов его существования; блистая, они выходят на авансцену, в то время как сам он проваливается в люк, в таинственную мглу — в то единственное, что наполняет человеческую жизнь смыслом.