Танец В Небесах

ГЛАВА 16

Джас, через неделю уже довольно твердо вставший на ноги, взбунтовался, когда Фейх и Юнчи, обследовав его, предложили полечиться ещё дней с десяток.

— Юнчи, ты о чем думаешь, пока я тут разлёживаюсь, а вы с сыном падаете от усталости, у меня силы прибавятся? Нет уж, домой мне надо, пусть я в седло не сяду, но думать-то и делать дело — смогу. — Быстро и зло жестикулировал он.

Юнчи только руками развел. Не стал Джас долго собираться, едва прилетели два грурга, тут же, написав коротенькую записку Вилье, поймав и расцеловав бегущую со всех ног к нему Голубоньку, отдал Лене записку, поцеловал и её в щеку, благодарно поклонился и улетел.

Вилья расстроилась:

— Ну вот, даже ничего не сказал.

— Казал, казал, мама, дай бумажжку Виле!! — тут же выдала маму дочка.

Лена засмеялась:

— Хотела сюрпризом, а разве с этой шпанюшкой что утаишь?

— Лена??

Лена обняла Вилью.

— Девочка, он тебя безумно любит и также безумно боится, что ты его оттолкнешь, вот и струсил твой ничего и никого не боящийся джигит.

— Что такое джигит? — удивилась Вилья.

Лена, посмеявшись, объяснила, а когда рассказала про кепку-аэродром, то тут уже обе долго смеялись.

Во дворе большого отцовского дома (Лена, побывавшая у них, поулыбалась, назвав все пристройки смешным словом «самострой»), никого не было.

Джас поблагодарил молодого грурга, огляделся: везде был порядок, на площадке-стадионе слышались крики, топот и звяканье железа.

— Тренировка идет! — подумал он.

Из-за угла показались мальчишки-племяши, что-то оживленно обсуждавшие, один, самый маленький, запнулся, упал, поднялся, отряхиваясь, увидел Джаса и, взвизгнув как девчонка, побежал к нему. Старшие рванулись за ним, и через минуту обнимались дядя и племшки, и теплело у него на душе — радость пацанов была искренняя, чистая!

На их радостные вопли набежали воины с тренировки, торопливо спускался с высокой лестницы отец, подбежала, тут же начав его целовать, единственная сестрица — Фатма.

Забурлил возле него людской водоворот, всем хотелось приобнять его, пожать руку — прижилось в степи необычное поначалу рукопожатие.

А Джас как-то встряхнулся — не ожидал он, что так будут ему рады все, оказывается, он давно уже не один и много кому нужен.

— Где Сай? — спросил жестами. — Внук мой старший, — важно ответил Джаймис, — скоро будет, он со зверем мифическим на пробежку убежал.

Сын, показавшийся вдалеке, сначала встревожился, почему во дворе толпятся гомонящие люди, потом углядев высокую фигуру — уродился Джас выше почти всех своих земляков — только сын его перерос, ну так не мудрено, в нем кровь грургов, а грурги всегда были на полторы, а то две головы выше кряжистых степняков — прибавил ходу.

Перед набегавшим Саем, особенно зверем мифическим, расступились все, и Сайх с огромным удовольствием обнял отца.

— Отец, я рад, что ты здесь! — они обнялись, а дед Джаймис незаметно утер глаза рукавом халата.

— Признал, признал его старший внук, такой необыкновенный мальчик, своего непутевого отца.

Ох как переживал Джай, видя в глазах сына и любовь, и муку, но что он мог сделать, Сайх сам все решил и, слава Великому, что простил и принял своего отца.

Весь день Джас выслушивал все, что случилось за время его болезни, к вечеру, взяв Сая, пошел к Ахмису, жгло его душу это предательство.

Ахмис… от него осталась только четверть того степняка, устало взглянул на Джаса:

— Казнить пришел? Готов я!

Джас зашевелил пальцами:

— Я тебя простить не могу, за то, что не пришел, не сказал, что эта лихва тебя за горло семьей держит! Вместе бы подумали, все быстрее от них смогли избавиться!

Ахмис горько усмехнулся:

— Испугался я, украли-то их спящими, а младшенький сынок, уже там, в пещерах родился. Не суждено мне его хоть раз увидеть. Знаю, что не могу просить ни о чем, но, Джас, помогите детям. Они-то не виноваты, что я тварью оказался.

Опять заговорил Сай, глядя на руки отца:

— Тот, давний Джас уже бы снес тебе голову, даже не разбираясь, что и как, а теперешний, он думать умеет, сам сына увидел только взрослого. Решил я так… — он кивнул Сайху, и тот, выйдя за дверь, что-то сказал охране, — будешь ты, Ахмис, наказан, строго наказан. Но ты прав, твои пятеро детишек не должны ходить с клеймом отца-предателя. Пять лет будешь служить простым слугою на самой дальней границе, где полно зверья дикого. Если остался человеком — через пять лет вернешься к своим, если же гниль тебя полностью захватила, то там и останешься, и пусть твои кости валяются на земле. Уедешь завтра утром. Сейчас же, — услышав шаги за дверью, кивнул, — мыться, переодеваться и до утра к семье. Семья останется здесь все это время, под моим личным присмотром.

Ахмис упал на колени:

— Джас, благодарю тебя, не за себя, за детей!! Я, я… не буду говорить что-то за себя, но за семью всю оставшуюся жизнь буду просить Великого, чтобы он не оставлял тебя и всех твоих дорогих своей милостью.

Когда пошли назад, Сай молчал, долго молчал, потом негромко сказал.

— Спасибо, отец, за такое мудрое решение, я бы так не сумел!!

Джас приобнял своего мальчика, показав жестами:

— Опыт, он приходит далеко не сразу!

Попросил показать ему семью Ахмиса, пока тот приводит себя в порядок. Худенькая, почти прозрачная женщина с малышом на руках, ещё три мальчика, все худые, но шустрые и славная, лет четырех-пяти девчушка.

— Вот, — показал жестами Джас, — таким хорошим детям нельзя знать, что их отец… им жить в обновленной степи, зачем плодить новых врагов вокруг, пусть они будут друзьями, надежной опорой нашим трем мальчишкам. Ты же не передумаешь?

— Нет, отец, я твердо решил — быть каким-то правителем не моё.

Утром полетели по степи вестники, созывая людей на суд над жутким чудовищем Наимой. Два дня съезжались обиженные степняки, оказалось их ох, как много.

Когда вывели её к людям, площадь враз замолчала, и Наима, которая шла с вызывающим видом, растерялась — она приготовилась нагло отвечать на все обвинения, а тут полный стадион молчащих людей, и их глаза… Страшно стало Наиме, а дальше было ещё страшнее.

Джас жестикулировал, а его сын говорил:

— Люди степи! Вы все знаете, в чем обвиняется эта женщина, порождение ада! Здесь стоят два прозрачных ящика, рядом камни, у одного белые, у другого черные, что обозначают цвета, знают все. Если кто не сможет рассказать про своих погибших — просто опускайте в ящик камень, черный. Если же кому есть вспомнить что хорошее — то белый.

Старейшие люди, выбранные для справедливого суда, уважаемые и заслуженные степняки, заняли свои места, начался суд. Наима, пытавшаяся в начале что-то ещё выкрикивать, кого-то смешивать с грязью — троих степняков после её злых обвинений сразу же увели для тщательного допроса — они-то уверяли, что были рядовыми воинами — затем сникла и только жадно пила воду.

Народ степной вел себя по-разному. Кто-то — женщины в большинстве, не сдерживали слез и эмоций, плевали в её сторону, плакали, желали ей жутких мучений. Кто-то молча, едва сдерживаясь, подходил к ящикам, и все опускали только черные камни, к белым не было ни одного человека.

Когда подошел её муж, гул, постоянно слышавшийся на стадионе замер, всем было интересно, что скажет человек, имеющий от неё детей. Про них, будущих вождей и преемника Юнчи, знали все.

— Я обвиняю эту… — муж замолчал, подбирая нужное слово, — это чудовище в самом главном — она не мать, она не женщина!! Не рождалось ещё в степи чудовища страшнее её, даже дикая лихва никогда не бросает своих детенышей. Да и у нас в степи такого не было. Я не за себя, за моих детей опускаю сюда эти черные камни! Больше мне сказать нечего!!

Места в ящике для черных камней не хватило, люди укладывали их возле него, и все страшнее становилось Наиме, она-то думала, выведут её, разозлит Джаса, как когда-то, и он убьет её одним взмахом меча, а тут вся степь выступала против неё, жалили её эти взгляды.

Может, впервые она начала понимать, что, кроме ненависти и жажды власти, есть и другие цели и мечты. Когда вышел степняк, бывший когда-то ненавистным мужем — доводила она его до белого каления и попадало плетью ей, как дикой кобылице, ненавидела и его зародившихся в ней детей, она поначалу ухмыльнулась. Едва родив их, тут же забывала про них, да и малыши, едва встав на ноги, торопливо ковыляли в сторону, завидев её. Никогда она так не рассматривала степняка, бывшего ей мужем, а он оказался очень неплохим — статный, раздавшийся в плечах, она-то помнила его вечно нахмуренным и поникшим — сейчас он выглядел достойно!

И пришло к ней осознание, что вот те, ненужные ей и вечно бесящие детки, они-то вырастут, и в каждом из них имеется что-то и её, но … ни один из них никогда не примет этого знания, она действительно им не мать, не была и уже не будет.

Вот тут-то и завыла Наима, Юнчи махнул рукой — и замолчала она теперь уже надолго. Судьбу её решали недолго, всей степи было понятно — такое чудовище жить не должно.

Судьи малость поспорили, что выбрать, но Джас предложил:

— Она не жалела никого, и чтобы мы не выбрали, это будет быстрая, милосердная смерть. Почему бы не выпустить её??

Все заорали, повскакивали с мест…

— Я не закончил, выпустить её там, где водятся лихвы. Пусть пытается отбиться и помучается, точно так же, как она людей мучила.

При оглашении приговора Наима впервые в жизни упала в обморок от страха, но отменять решение никто не собирался. Через день отряд степняков, проехавший по тем местам, нашел обглоданные кости и тряпки одежды, бывшей на ней.

Джаймис, горько вздохнувший при этом известии — мучило его осознание, что была она его дочерью, стыдно было за такую, проговорил:

— Степь избавилась от самых жутких врагов, а лихвы, они не так страшны, как люди.

Не хотели они делать пышного празднества из свадьбы Фатмы, но степь настояла — всем хотелось праздника. Столько горя и бед случилось за последнее время, желали люди порадоваться. Джас отправил Сайха к Людигу. Захотел народ праздника, и кому как не Лене, подсказать что-то иномирское, новое, необычное. И Лена расстаралась, опять же на улице — на вытоптанном уже после суда пустыре, устанавливали столы, по периметру сколотили непривычные арки, которые под чутким руководством Ирлика все, желающие поучаствовать, детишки украшали цветами, сделали небольшой помост. Фатме срочно шили красивое белое платье. Пусть Арай уже имел деток, Фатма-то первый раз замуж выходила. Арая тоже приодели, всех троих сынов нарядили одинаково — в костюмчики, светлые рубашечки и какие-то смешные бабочки. Джас волновался, он так ждал Вилью, боялся, что не захочет — мало ли, он помнил, как она боялась и ненавидела всех степняков из-за него.

Им с Сайхом Лена привезла какие-то новомодные брюки с отстроченными карманами, пришитыми сзади, светлые, почти одинаковые рубашки — у сына нежно-голубая, Джасу потемнее. Когда сын оделся, Джас издал неясный возглас.

— Что, отец?

Джас молча поднял в верх большой палец.

Сайх светло улыбнулся:

— Ты тоже хорош, гляди, уцепит какая-нибудь степнячка, и придется тебя женить!!

Джас отрицательно покачал головой, он жил только Вильей.

А ещё у него утром появилось какое-то непонятное чувство, что-то мешало ему во рту, непонятно что. Но думать об этом было некогда — начали прилетать грурги, восторженно встреченные благодарными степняками, и среди них их с сыном самая лучшая в мире женщина, Вилья.

Степняки все подъезжали-подходили, каждый нес или вез что-то на такой долгожданный праздник, суетящиеся женщины, накрывающие столы, гоняли слуг за новыми столами, которых, как зная, сколотили в запас. Степь примолкла, увидев как Людиг и Джас обнялись, и с большим любопытством рассматривали непривычную внешность жены Людига, особенно вызывали интерес у женщин её необычного для них цвета волосы… А рядом с Джасом и его сыном появилась худенькая, невысокая, светловолосая молодая девушка, и степь в едином порыве поклонилась той, что родила и вырастила замечательного сына, наследника Джаймисовых кровей.

Вилья смутилась, спряталась за своих мужчин.

Но Сайх сказал:

— Мамочка, они ждут твоего слова!!

Вилья тоже глубоко поклонилась и просто сказала:

— Спасибо, люди степи, мой сын — он и ваш сын!