Степан Разин. 2

Глава 3

— Тут можно купить хорошего коня и дорогое персидское седло и сбрую с каменьями? — спросил я.

— Для чего? — улыбнулся князь-воевода.

— Для подарка.

— Для подарка… — задумчиво произнёс Оболенский. — Так, иного письма от государя у вас для меня нет?

Я отрицательно покрутил головой.

— Тогда, э-э-э, есть у меня и сбруя, и седло. Тоже для подарка берёг, да, когда ещё удастся подарить? Добуду ещё, даст Бог. Однако… Э-э-э… Шахские вещи. Шли персидским караваном в дар турецкому султану.

Воевода замолчал.

— Дары шаха — султану? — удивился я. — Как они оказались у вас?

— Хм! — улыбнулся Оболенский. — Они их потеряли в горах. Сильно спешили обратно.

— Богатые вещи? — я почувствовал удачу. — Я бы все посмотрел. Не только седло и упряжь.

— О-о-о! Всё вместе будет очень дорого стоить.

— Можно посмотреть?

— Отчего же нельзя? Посмотрите. Пойдёмте. Они, естественно, в казне хранятся.

Вещи были царскими. Как такие надевать-то? Каменья осыпали всё. Все свободные и не трущиеся места. Попона была обшита галунами из настоящей золотой нити. В вещах имелся полный шахский наряд, просто усыпанный драгоценностями. И весил он килограмм двадцать. В сундуке лежал меч с богатейшими ножнами.

Сердце моё обмерло, но вида я не подал и продолжал дышать ровно.

— Вы, князь, спокойны, — с удивлением мотнул головой воевода. — Я… Я не могу смотреть на это чудо с холодным сердцем. Именно потому я жажду избавится от него. Таким может владеть только государь.

— Вот и подарите.

— Я готовил для одного, а придётся дарить другому. Это как-то, э-э-э, не правильно, вам не кажется?

— В казне много такого лежит.

— Вы ходили в царскую казну⁈ — удивился Оболенский. — Хотелось бы мне хоть одним глазком заглянуть туда.

— Вы бы ничего не увидели, — улыбнулся я. — Всё лежит в сундуках.

— И это чудо тоже ляжет в сундук, — задумчиво проговорил воевода и посмотрел на меня. — А вы, князь, какому государю хотите подарить? Не Алексею Михайловичу, часом?

— Я и персидский подданный тоже…

— Неужели, шаху Аббасу Второму. Ха-ха! Вот он удивится, если узнает свои подарки!

— Думаю, шах даже и не знает, что намеревались подарить султану. Скорее всего, он сказал: 'Возьмите моё самое дорогое платье, саблю и седло и отправьте султану. Думаете, шах помнит все свои драгоценности? Как и наш государь, кстати.

— Наверное-наверное… Так, возьмёте?

— Боюсь, у меня, и вправду, не хватит на это денег. Если только сейчас вы возьмёте часть, а потом мы рассчитаемся. Готов написать закладную. Хотя… Что это я? Сколько стоит?

— Э-э-э… Если за пятнадцать тысяч и сразу?

— Кхе-кхе… Кто же в поход такую сумму берёт. Если бы я шёл нанимать армию тысяч в десять сабель, тогда — да. У меня с собой только тысяча рублей золотыми английскими фунтами. Э-э-э… Шестьсот пятьдесят фунтов.

— Э-э-э… Прилично, но явно не достаточно. Но и верно! Кто же в поход берёт деньги? Их в походе добывают.

— У меня войско. Моё, прошу заметить, войско. Его надо содержать. Это, по сути, -войсковая казна.

— Вся? — заинтересованно спросил Оболенский.

— Не вся, — усмехнулся я.

— Хорошо живёте, князь. И вам государь позволил вывезти столько золота?

— Нет. Вы же знаете про запрет. Это золото моей семьи, оно было здесь в Персии.

— Хорошо, когда где-то есть семейное золото, которым можно воспользоваться в нужный момент. То есть, если я правильно понял, можно рассчитывать на наш расчёт здесь? Когда я ещё попаду в Московию? А за такие деньги можно купить много чего попроще. Или на Отечестве землицы…

— Конечно можно, — подтвердил я его «догадку». — Тут и рассчитаемся. Думаю, к концу года — точно.

— А пока можно и тысячу взять. На остаток я напишу закладную.

Я прикинул. Шестьсот пятьдесят фунтов, это — десять килограммов золота. С пятидесяти килограммов самородков должно получиться сорок пять килограммов. Херня! И тут меня словно током ударило.

— Э-э-э, князь, а не возьмёте ли вы золотыми самородками. Фунтов у меня осталось не так уж и много, а вот золото есть.

— Персидское золото — хорошее золото, — проговорил, приподняв правую и нахмурив левую брови. — Но, что я буду с ним делать?

— Как это что? Переплавите, хотя бы и в Дербенте. Мои казаки и я сопроводим вас и поохраняем. Чтобы ваши стрельцы ни о чём не догадались. Золото при переплавке теряет десять процентов. Я отсыплю его на сорок процентов больше. А ювелир вам, к тому же, подтвердит чистоту самородков, сам отольет слитки, а может и отчеканить монету.

Меня почти трясло от предвкушения победы. Зачем мне возиться с этой недоделанной бурой, которую казаки насобирали на солёном озере Индер, что находится в пяти километрах от Яика. Это крупнейшее месторождение боратов[1], то есть солей «Бора». Воды озера содержат соли высокого качества с содержанием калия, брома и бора. Добывают и пищевую соль. Сочетание бора с простой солью и даёт, при некоторых манипуляциях нужную мне для расплава золота «буру». Но ведь эти манипуляции ещё надо сделать. А начнёшь делать, — что-то заподозрят казаки. Мне для этого нужна кузня. А что может в кузне делать парень, не стуча молотком. Правильно — колдовать. Или что-то плавить…

— Короче, — сам себе сказал я, а внешне мило улыбнулся.

— Вы очень странный молодой человек. Приезжаете из Москвы с грамотой от царя и царскими полномочиями. Привозите такую парсуну государя, каких мне ещё видеть не доводилось, а, поверьте, приходилось видеть всякие. И я знаю, что эту парсуну написали вы. Вы — наследник шахского трона! И вы сорите золотом. С вами интересно и выгодно иметь дело! И, хотел спросить, вы, часом не планируете стать шахом? Если да, то не возьмёте ли вы меня в воеводы?

Я невозмутимо смотрел и слушал Оболенского, понимая, что у меня всё почти получилось.

— Вы это серьёзно? — спросил я.

— Что, серьёзно? Про трон шаха, или про моё воеводство?

— Про воеводство.

— Кхэ-кхэ-кхэ! — закашлялся Оболенский. — Значит про трон шаха, это — правда?

Я ему не ответил.

— Тогда и про воеводство — правда. Я уже свыкся с этими местами. Вода здесь, правда, — жуткая дрянь. Приходится возить с другой реки, что с гор течёт. Сулак называется. Вот там чистая вода.

— Почему там городок не поставили? Там по всей реке поселения кумыков. Места нет свободного. И она считается владением правителя Карабудахкента Сукрай Шевкал.

— А воду набирать можно?

— Воду набирать можно, но кумыки сильно недовольны. Сухрай зело борз, как говаривали наши пращуры. Пытается договориться с местными, чтобы закрыть наш городок. Обещает им свою защиту от всех. Но местные, слава Богу, ему не верят.

В подарок я передал воеводе своего вина, чем немало удивил Оболенского. Из царских Астраханских виноградников нельзя было взять ни ягодки. Сие было чревато казнью. А тут я привожу с Волги своё. Естественно, воевода угостил меня и местным вином. Оно оказалось более терпким. Честно сказать, мне моё показалось вкуснее.

С поездкой в Дербент решили не откладывать. Воевода попытался переложить «суету» с переплавкой золота на меня, но я сослался на то, что не хочу к себе привлекать внимание персидских властей и готов побыть временно техохронителем. Всё равно, передавать ювелиру сразу весь объём самородков нельзя. Вряд ли он сможет переплавить все четырнадцать килограмм золота. Я полагал, что он сможет за раз переплавить будет максимум пол кило. Плюс чеканка монет…

— А вот после первой партии, я смогу приходить от вашего имени.

— Что ж, — благоразумно, — согласился Оболенский. — Тем более, что меня в Дербенте знают. Покупал я там, кхэ-кхэ, драгоценности у одного, кхэ-кхэ, ювелира.

Глаза Оболенского при этих словах блеснули, а по лицу пробежала странная гримаса.

— Какие-то более тесные контакты связывают вас, — подумал я. — А не сбываешь ли ты через этого ювелира награбленное? Или приобретаешь «бумаги» на нажитое «непосильными трудами»?

Отправиться в Дербент мы с Оболенским решили на следующий день. Этим же днём мы на шхуне сплавали на речку Сулак и дерзко войдя в устье, мы прошли на парусах и вёслах довольно далеко. Ширина и глубина, двести и четыре метра соответственно, позволяла. Течение было совсем слабое, а вода почти пресная.

Кумыки, сбежавшиеся на берега, что-то кричали ругательное, отчаянно махали руками и палками, швырялись камнями и изредка постреливали в нас стрелами из луков, падающими в воду. Мы проплыли вверх по реке метров семьсот, когда глубина сократилась до двух метров, а вода стала совсем пресной, набрали воду в бочки, развернулись и вышли. Я понимал раненых казаков, которых привезли сюда и которым совсем не хотелось конфликтовать с местным населением. Конфликту они предпочли пить грязную воду реки, протекающей многие километры по илистой и глинистой долине через многочисленные селения.

— Постарайся договориться с главой общины, — сказал я вечером Фролу. — Предложи платить им за воду, э-э-э, да хотя бы мёду. Бочка мёда за год водопоя.

— Пробовали, Стёп. Они просят две, а не даём две, просят три.

— Понятно. Недоговороспособные… А может, расхерачить их просто из пушек? Зайти всем флотом и отстреляться бомбами.

— Кумыков много. Они разбегутся, потом соберутся и сами вдарят. У воеводы спроси. С ними лучше жить мирно. Ни османам, ни персам не покоряются, а они много раз пытались. Да и воевода царю пожалуется. Он тебя должен был предупредить, что кумыков задирать запрещено царским указом. Предупреждал?

— Предупреждал.

— Ну, вот! А ты: «вдарим».

Хорошо посидели и в этот вечер. Тоже с вином, но только местным, и тоже с песнями. Казакам нравилось, как я пою. Голос у Стёпки был звонкий, но с уже проявившейся юношеской хрипотцой.

— Ты сходи к ним ещё раз и скажи, что приехал я, наследник шахского престола, и поить меня теми помоями, что текут в Кизляре, — в падлу. И что они видели, какие у меня корабли. И это только три из многих. И вообще, я пришёл здесь править, а не помои пить. Завтра отплывать стану, оденусь в плате шаха и мы снова пройдём вверх по реке, и, якобы, наберём воды. Спросят, куда отправился, скажешь, — на переговоры с шахом Аббасом.

— Одежду ты прикупил дорогую, — без одобрения в голосе сказал Фрол и покрутил головой. — И что тебя повлекло в эту Персию. Торговали бы по тихой…

— Если бы не я, вы бы сейчас рыб в воде, или червей в земле кормили. А так, из серебряных кубков доброе вино пьём. И безо всякой свары. Щиплем купцов, и никто не догадывается, что богатства наши не только из-за торговли. И порядок на Волге и Каспии, это наш порядок, Фрол. Правда на Каспии — это только начало. Много ещё надо сделать. Надо делать так, как я скажу. Ферштейн?

— Ферштейн-ферштейн… А что такое «в падлу»?

Я хмыкнул.

— Не вместно, значит! — пояснил я. — Падла, это — падаль. То есть…

— Понятно-понятно… Плохое какое слово. Польское, наверное. Только у ляхов такие мерзкие слова с языка сходят. Не говори так больше, Стёпушка. Не уподобляйся Ляхам.

— А ты им скажи именно так, как я сказал. Не поймут так и разъясняй по-моему. Скажи им, что если они считают первого наследника шахского престола за падаль то скоро убедятся в обратном. Много не говори. Два-три слова и всё. Главное, чтобы поняли смысл, кто к ним на землю уже пришёл, как гость и друг, и кто говорит с ними пока по доброму. Понятно?

— Понятно, Стёпушка. Но про падаль, это лишнее. Нельзя самому себя так называть. Им только подскажи. Так и прилипнуть слово может. Что они поймут, кто знает?

Я подумал и понял, наговорил чёрте что. Да-а-а, это я, хэ-хэ, погорячился. Спорол, так сказать, чушь. Ага… Штирлиц порол чушь. Чушь, хе-хе, постанывала… Видимо, это вино на юный организм так действует. Туманит разум и будоражит кровь.

— Пьяный я, что ли? — удивился я, разглядывая звёзды в кубке с вином.

— Да! Ты прав! Про падаль не говори. Что-то меня-я-я… Я прямо здесь лягу.

— Комары не заедят? — спросил Фрол.

— Да и пох…

Я прилёг на баранью бурку и ушёл в небытие.

Несколько раз за ночь проблевавшись, утром я был как огурец. В первые я позволил перебрать с вином. Моё послабее будет. Хе-хе… Да-а-а… С почином тебя, Степан Тимофеевич. Эх, молодо-зелено!

Обмывшись в кадке чистой водой, набранной из «хорошей» бочки, я надел маскарадный костюм шаха и предстал пред казаками, у которых отпали челюсти. Все уже были готовы к отплытию и даже десятиметровый кораблик воеводы стоял на якоре в устье Терека.

Мы на утреннем бризе заскочили в Сулак прошлись вдоль берегов, набрали несколько бочек воды, развернулись и степенно выкатились в залив. Я стоял на носу и сверкал драгоценностями в лучах восходящего солнца. И драгоценности аборигенами были замечены, ибо стояли они, в отличие от прошлого раза, совершенно недвижимо и безмолвно, как и я. Они смотрели на меня, а я смотрел на них, разглядывая в подзорную трубу. Когда я смотрел на кого-то, тот словно чувствовал мой взгляд, начинал нервничать, суетиться и убегал. Может аборигены думали, что это у меня такое ружьё? Ну, да… Труба была достаточно длинной, чтобы быть похожей на ружьё.

Когда мы вышли вслед за корабликом под командованием Оболенского из залива, я снял драгоценную чалму и верхний парчовый халат, усыпанный рубинами, сапфирами и изумрудами и уложил вещи в сундук, который на корабле назывался рундуком. Приходилось перенимать британско-голландские, мать их, флотские традиции.

Я узнавал не побережье, а горы, начавшиеся от города Махачкала, который и теперь имел примерно те же размеры, что меня сильно удивило. Далее, через двадцать одну с чем-то милю, я увидел чистейшую, весьма обильную и бурную речку, вытекающую из пологого ущелья и мне вспомнилась фотография, висевшая у меня на стене в шикарной стальной рамке.

Прикинув расстояние от устья до сопок я присвистнул.

— Ни хрена себе сколько грязи с сопок намыло почти за четыреста лет. Да тут километров пять не хватает.

Именно эта река вела к Карабудахкенту, как правильно назвал этот город Оболенский, где сидел Сукрай Шевкал и правил своим, хоть и маленьким, но независимым государством. Как он между тремя силами лавирует? Не понятно. Может, потому, что между трёх сил? Две бы его задавили, а так, третья постоянно мешается.

— Вот туда мне как-то надо попасть, — подумал я. — Ничего, погоним волну, глядишь и докатится до Сукрай Шевкала. Мы плыли вдоль берега и я понимал, что не такие уж и маленькая у этого правителя страна. По побережью восемьдесят миль, а в глубь сколько? Явно больше. Как Приморский край, наверное. А это — до хрена.

Дербент меня тоже поразил отсутствием куска побережья примерно в два километра шириной. Тут Дербент представлял из себя крепость, стоящую на холме, 'частный сектор, раскинувшийся вправо и влево по берегу моря и порт с причалами открытыми складами и амбарами. Однако, масштабом Дербент поражал. Город был разделён стеной, спускавшейся от крепости до самого берега моря. На берегу стояла квадратная крепостная башня.

Мой начальник охраны Байрам встал на колени и стал молиться. Я предлагал ему вернуть его и его семейство — Байрам обзавёлся двумя детьми — в Персию, обещая хорошие «подъёмные». Но он ещё раздумывал. Его жена с детьми плыла вместе с нами и сейчас тоже стояла на палубе и тоже молилась. Дети находились в каюте с одной из молодых персиянок, что мне привёз Тимофей, а я подарил Байраму.

— Знаешь, какая мне пришла мысль, Байрам? — сказал я, когда тот поднялся с колен и повернулся ко мне, ожидая приказаний. — Я куплю в Дербенте дом и мне будет нужен в нём управляющий. В Дербенте можно купить дом?

— Лучше построить новый, — сказал, вздыхая Байрам. — Ты специально заговорил о доме? Чтобы я быстрее сделал выбор?

Я пожал плечами.