Степан Разин. 2

Глава 2

— Кровавого поноса ещё не было? — спросил я.

Фрол покрутил головой.

— Будет.

— Ну, чего ты опять, Стёпка, пророчишь? — недовольным тоном проговорил Фрол. — Пошли уже!

— Золото где? — спросил я.

— В моей избе, — ответил, случайно в рифму, Фрол.

— А кто в избе?

— Никого.

— Понятно. А сладкую соль с Яика привезли?

— С собой везём. У Никона на струге. Целый бочонок.

— Понятно. Не ели, случаем?

— Не, как можно. Ты же запретил!

— Я и воду некипячёную пить запретил, — буркнул я. — А вы, как кони, из каждой лужи горазды…

Я в сердцах сплюнул.

— Нам здоровые казаки нужны Фролка, а ты их не бережёшь.

— Да, как мне их уберечь, когда они меня не слушаются!

Я посмотрел на брата и вздохнул.

— Ладно! Разберёмся! Пошли к людям!

Казаки, что встречали, стояли на берегу и ждали. И среди них виделись знакомые лица.

— Сотники! Марков, Трохин, Кабызда, Люлька! — крикнул я, ступая на вдруг ударивший в ступню берег. — Качка, мать её! Соберите своих десятников и в круг! Прямо сейчас! Здорово, братцы!

— Здорово, атаман! Привет, атаман! Здрав будь! — послышалось радостная здравница от встречающих нас казаков.

— Как живёте-можете?

— Живём, как можем! — ответил старший Потап.

— Здрав будь, Потап! Не распустил своих товарищей? Не разучились они саблей крутить?

— Твою школу забудешь, — рассмеявшись, проговорил Потап, видимо, вспомнив Измайлово. — Ночами снится!

— Проверю, проверю завтра на утренней зарядке. Или расслабились тут, без атамана? Вольница?

Я тоже разулыбался, увидев ещё знакомые лица.

— Рад вас видеть, братцы, — с искренним чувством высказался я. — Живы, чертяки. Распугали калмыков?

— Распугали, атаман, — крикнул ещё один казак.

— О, Ванятка! — крикнул я. — И ты здесь⁈ А что не на Волге?

— Зацепило стрелой меня. Да, тут почти все подраненные.

— А-а-а, госпиталь у вас тут? Тяжёлые у вас есть?

Ванятка, казак лет тридцати коротышка с растрёпанными волосами и в длинной рубахе без пояса, который он держал в руках, без штанов и босый, посмурнел.

— Уже нет тяжёлых… Помёрли…

— Понятно. А мы лекаря привезли английского. Зря, что ли?

— А, и хорошо, что привезли. Лечить есть кого! У меня рана не заживает уже третий месяц.

Ванятка сунул вперёд левую руку, перевязанную выше локтя почти чёрной от грязи тряпкой.

— Да-а-а… — вздохнул я. — Учить вас ещё и учить… Пошли в круг.

Пошли… Вошли в ворота и продвинулись к центру двора. Десятников вокруг меня встало много. Сотники стояли поодаль. Их я в круг не звал.

— Вот, что, братцы. Слушать меня! Если увижу, что кто-то пьёт сырую воду, сниму с десятка и понижу жалование. Воду варить и пить только такую. Прежде, чем что-то совать в рот, руки мыть с мылом. Если кто в десятке заболеет, пеняйте на себя. Запорю вас! Вы меня знаете. Услышали все?

— Услышали, атаман. Услышали. Знаем, атаман!

— Эти, вон, тоже знали, да видимо, забыли. Грязные ходят, как свиньи.

— В такой реке не помыться, — сказал кто-то.

— Правильно говоришь! А они её сырую пьют!

— Тьфу, — сплюнул снова я, а сам подумал. — Плохое место для городка выбрали. Другое надо искать.

— Устраивайтесь на постой!

Десятники разошлись.

— Теперь вы, — позвал я сотников. — Вода здесь плохая. Её отстаивать в бочках, кипятить и только тогда пить.

— Ты постоянно говоришь нам об этом, Степан Тимофеевич, — недовольно скривившись, буркнул Люлька, казак-сотник, пришедший на Дон из Запорожья. — Мы же не мальки!

— Повторяю и буду повторять, — спокойно произнёс я. — А вам надо слушать и исполнять. Нет? Вот Бог, а вот порог. В сотниках никого не держу. Особенно говорливых. Это мои казаки, а вы мои командиры и на том целовали кресты.

— Да, мы ж за тебя, Степан. Сказано же! — так же спокойно, как и я, произнёс Никола Кабызда.

— Спрашивать с вас за воду буду строго. Вы все про кровавый понос знаете не понаслышке. И теперь знаете, почему от воды люди умирают. Остальное всё по плану. Привал трое суток. Организовать дежурства совместно с городовыми казаками. Приступайте.

Все разошлись.

— Суров ты, брат, — произнёс Фрол. — Я так не могу. А у тебя, как так получается, ума не приложу?

— Ага, — подумал я. — Покомандовал бы ты цехом на судостроительном заводе в Ростове-папе десять лет, научился бы «людями руководить». Особенно, когда денег на зарплату не хватает.

— У меня есть цель, и ты её знаешь, — сказал я. — Пошли в избу. А с водой надо что-то решать. Там дальше в сторону Дербента есть хорошие и чистые реки. Что там не поставили городок?

— Пробовали. Там Сукрай-шевкал хозяйничает. Ни шаху Персии, ни османам не подчиняется. И нам не дал ставить городок у ручья. Хорошая там вода. Даже набирать не даёт. Поставил пост и не даёт.

— Сукрай-шевкал? Это кто такой?

— Тарковский правитель. Он хозяин земель от той реки, на которую ты указал, и почти до самого Дербента.

— Так может, э-э-э, его сначала сломим? — заинтересовался я.

— Крепко сидит в горах. Там, говорят, у него со всех сторон родники льются. Они охраняют их пуще зеницы ока. Ни османы, ни персы не могут сломить.

— Да? — удивился я. — Интересно. Ну, ладно. Посмотрим. Сначала с воеводой царским повстречаемся. Там видно будет.

Я прикинул по «карте», что «сформировал» у себя в голове, и понял, что это именно то место, на которое у меня чешутся руки. Мы с друзьями останавливались на берегу Каспия именно у той речки, про которую я сказал Фролу, а он сказал мне. А та река протекала в горах мимо городка с каким-то замысловатым названием, похожим на «Степанокерт». Что-то типа «Карамурза-керт». И — да, местные говорили про огромный, по их словам, родник. Что такое «огромный родник», я не представлял и особо не обратил на их слова внимание. Друзья ещё что-то рассказывали про те места, но я толком не слушал. Мы загорали и отдыхали на море, катаясь на большом трёхпалубном катере, и отдых был шикарен. Не до того мне было. А зря. Бог, как я сейчас понял, не даром даёт тебе жизнь. За всё надо платить. Да-а-а…

Скоро запахло из казанов жаренным мясом, луком, морковью, чесноком, другими специями… Варили плов. Много плова. Я не скупился. Денег хватало. Что их солить, что ли? Оттого ко мне в команду шли не только с Дона, но и из дальних деревень и городков. Из-под Новгорода шли, когда узнавали, что люди Степана Разина хоть раз в месяц, но едят плов. На запахи в Измайлово поначалу сходились со всей Москвы люди, и нищие, и обычные горожане. Просто понюхать, ибо на сам остров не пускали никого. И нищих тоже не привечали. Без корки хлеба не оставляли, но и не потчевали.

Те черносошные семейства, чьих кормильцев казаки забили до смерти во время бунта, переехали на проживание в Измайловскую деревню, а потом они все поголовно записались в холопы. Бабы-вдовы «переженились» на казаках. Сначала греховным браком, а потом и церковным. Но это было после.

Крестьян я не обирал. Еды нам с казаками хватало. Ловили рыбу, били зверя, птицу, выращивали овощи. Выжгли поруба, на которых заготовляли древесину, под посевы. Одного участка хватало, как говорили крестьяне на три-четыре года. За это время тот участок, что под паром, должен был зарасти кустарником и иной древесной порослью. О так по кругу. Урожай на гари получался богатый. Я, в первый раз увидев пшеницу и рожь, стоящую стеной, сквозь которую собака пробежать не могла, сам остолбенел.

И никакие удобрения не были нужны. Хотя под картошку рыбу крестьяне клать продолжили и следующий урожай ожидался лучше, так как всю мелкую картошку мы поели, оставив самую крупную. Вместо удобрений мы использовали мочевину, которую приказал собирать с каждого семейства и выделил специального человека с телегой и большой бочкой.

Крестьяне, привыкшие собирать селитру, не роптали и собирали «удобрение» и «жидкость для размягчения древесины» исправно. Более тяжёлый продукт пищеварения собирать я не рискнул, но рекомендовал крестьянам сваливать его в компостные ямы и пересыпать торфом, который добывали на местных и Яузовских болотах.

Царь Алексей Михайлович удивился, когда я попросил его дать мне разрешение на землях, не пригодных к пашне, добычу торфа. Торф, между прочим, и в эти века горел и весьма досаждал москвичам.

— Зачем тебе этот «торф»? — спросил государь.

— Но ведь он дымит! А если его выкопать, туда соберётся вода, а значит и гари не будет.

— Э-э-э… Тебе это зачем? Се — земли чужие. Тебе не отойдут.

— Ты, главное — разреши, государь. Даже не разреши, а прикажи сделать в тех землях проотивоогневые полосы. Не… Противопожарные рвы.

Тогда я, глядючи на пофигительское отношение царя к торфяникам, попросил внести в указ не только Яузовские торфяники, но и все другие в Московском округе. Царь согласился, а дьяк вписал.

— Да, пожалуйста, — пожал плечами Алексей.

После этого я настроил работников резать торф брикетами, для чего кузнецы отковали специальные пилы, тяпки, лопаты, и свозить его на особый склад, где торф сушили и использовали для топки изб, землянок и даже кузнечных горнов. Царь потом обозвал меня моим же любимым словечком «ухарь», и это мне было весьма лестно.

Мало того, мы наладили прессовку брикетов и их продажу горожанам. Поначалу, покупали одни голландцы и иные немцы. Потом пошёл слух, что раз немцы покупают, то это — ладное топливо. Торф горел намного жарче дров, но в специальных печах, которые сразу собрали себе сначала голландцы, а потом и высший слой московского общества. Так мы приобщались к Европейской цивилизации.

В измайловском «колхозе» были введена система учета трудодней, на которые потом выдавалась продукция, или деньги после её реализации. Измайловский народ не голодал и слух об этом распространялся, как степной пожар. Тоже стали говорить и про Ахтубинские поселения. Но это уже старались мы, распространяя были и небылицы про тамошнее изобилие. Особенно про изобилие соли.

Сидел, задумавшись над второй миской горячего плова, поглядывая в серебряный кубок с красным вином, что выдавили в том году из нашего винограда на Ахтубе.

Еще когда был жив царь Михаил Фёдорович, я попросил разрешить взять черенки винограда из его сада в Астрахани с целью попробовать посадить его в Измайлово. Черенки обрезали осенью и, связав пучками, заложили в бочки привезли в Москву. Здесь я хранил их до конца февраля, когда замочил их водой на трое суток, прорастил… Хе-хе… И так далее, по списку. Через три года, то есть, в прошлом году, на Ахтубе был такой урожай винограда, что казаки надавили десять бочек вина. В Измайлово виноград зреть отказывался. Кхе-кхе… Ибо, нефиг… Царю и того винограда на стол и вина, что в Астрахани давили, достаточно, а у меня не было. Теперь есть.

Вот его мы с казаками и пили, сидючи в казачьем «круге» в Кизлярском городке. Наползла ночь. Звёзды высыпали, словно небесное просо.

— Спой, Стёпка, — попросил Фрол. — Тоскливо, что-то. Про Стеньки Разина челны…

— Ха! Нашёл весёлую песню! — грустно рассмеялся я. Придавила и меня ночь чужая.

— Другую спою. Неси барабан.

— Так, здесь давно. Как же без него на братчине?

— Тогда начинай.

— Вон, пусть Леший стучит. У него ладно получается. Леший, стучи!

— Как стучать? — тут же откликнулся, словно ждал команды. Я огляделся. И другие казаки притихли. Я всегда пел на братчинах. А товарищи подхватывали. Они уже много моих песен знали, но сами не начинали.

— Лови ритм! — сказал я и запел:

— Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а…

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,

Всё, что было — не было, знали наперёд.

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьёт.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

Из сосны, берёзы ли саван мой соструган.

Не к добру закатная эта тишина.

Только шашка казаку во степи подруга,

Только шашка казаку в степи жена.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

На Ивана холод ждём, в Святки лето снится,

Знай «махнём» не глядя мы на пургу-метель.

Только бурка казаку во степи станица,

Только бурка казаку в степи постель.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

Отложи косу свою, бабка, на немного,

Допоём, чего уж там, было б далеко.

Только песня казаку во степи подмога,

Только с песней казаку помирать легко.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

Потом пели «Ойсу», «Стеньку Разина», «Ой, да не вечер». Долго над заливом раздавались русские песни.

— Они пели!

— Что⁈ — спросил воевода, выпучив глаза.

— Песни!

— Какие песни⁈

— Казачьи. Вроде наши, но и не наши. Наши другие песни. А эти, как мёд сладкие.

— Какой мёд? Ты, что несёшь⁈

— Вкусные песни, воевода. Словно мёд лились. Слушал бы и слушал, такие сладкие.

Венедикт Андреевич нахмурился.

— Значит, там остановились? На Кизляре?

— Там, князь. На Кизляре! Даже разгрузились. Бочки выгрузили, мешки. Плохо было видно. Смеркалось.

— Ладно! Ступай, дурак!

— Слушаюсь! — рыкнул здоровенный детина, одетый в одежду стрелецкого сотника.

— Стой!

Сотник замер.

— Так, много их, говоришь?

— Сотен пять есть.

— Ладно, ступай. Скажи, чтобы стремянной вам по чарке водки выдал.

— Благодарствую, княже!

— Ступай!

Вениамин Андреевич ждал меня уже месяц, а я взял и не поехал сразу сюда, а застрял сначала в Царицыне, а потом в Астахани. И воеводе Горчакову было интересно про Московские дела, и, особенно, про бунт послушать, и наместнику Репнину. В качестве подарка каждому привёз по небольшому портрету молодого государя и его повеление дождаться подмен и ехать в Москву, «где предстать под светлы очи».

Такой же указ я вёз и для Оболенского, но я его ему теперь не отдам, ибо имею но то государево волеизъявление. Появилась у меня шальная идея, на счёт этого царства, как его… Ка-ра-тыр-пыр-кента. Союзников искать надо, а лучшего союзника, чем правитель, который сопротивляется и персам, и османам, по-моему, не найти. Да и вода у него, хе-хе, вправду, хорошая. Лучшая вода в Дагестане, честное слово, понимаешь!

Придётся тебе, князь Оболенский, потерпеть ещё немного. Вот, если не получится, с Ка-ра-тыр-пыр-кентом, тогда я сменю тебя.

К воеводе мы с Фролом и Байрамом поехали с раннего утреца. Солнце над морем в июле встаёт ранёхонько. Во так ранёхонько мы и поплыли на шхуне вверх по течению, затемняя Терек тенью своих парусов. Крепость оказалось, стоит совсем рядом, метрах в ста. Оказалось, что именно там в Терек впадает ещё какая-то река. Тоже довольно обильная, но порожистая. Между Тереком и этой рекой лежало то ли луг, то ли болото, густо поросшее осокой, камышом и другими травами и цветами. Виднелись фиолетовые и жёлто-белые ирисы.

Я «бахнул» пушкой, демонстрируя, что на борту особа, приближённая императору. О том Алексей Михайлович учредил особый указ. Ежели один выстрел — то посланник, сдвоенный — высокий посланник, тройной выстрел — сам государь пожаловали. Всем приседать и делать «ку» три раза.

На холостой выстрел по нам чуть было не ответили боевым, так как у орудий вдруг забегали, засуетились и запалили поджиги. Только ожидание команды воеводы, который команду стрелять не дал, нас спасло. Не было бы воеводы, отстрелялись бы по нам пушкари от всей души. Не привыкли ещё русские воины на выстрел другую щёку подставлять.

Появившийся на стене воевода, замахал руками в сторону артиллеристов и от них наконец-то прозвучало дружественное: «Бах!», окутавшее стену белым дымом.