Степан Разин. 2

Глава 26

— Ты их хотел показать отцу? Эти бумаги?

— Я обещал твоему отцу сегодня их показать, — соврал я. — Достал документы утром после разговора с Алексеем Михайловичем из хранилища и принёс, когда Матвеев позвал меня. Думал, по этому поводу позвал. А тут — целование креста… Растерялся…

— Мне покажешь?

— Не сейчас и не здесь же, — сказал я, глядя на царевича укоризненно.

— Да, не здесь. Пошли к тебе. Тут запах, как в конюшне. От них смрад такой…

Алексей не уточнил, от кого смрад, но и так было понятно. Не все бояре отличались чистоплотностью, а одежды носили тёплые и многослойные. Да и знать в последние годы на Москве стала скатываться к европейским понятиям вредности частого мытья.

— Пошли. Только я заберу завещания с собой, — сказал я и посмотрел на наследника.

— Забирай и спрячь у себя. Отец так и хотел, да с утра не успел. Заговорили мы его, наверное.

Я снова открыл сундук, забрал два пакета с надписями: «Завещание Царя и Его Величества Государя Московского и….» и так далее. На одном пакете было написано: «наследнику престола сыну моему 'Алексею», на другом: «сыну моему Ивашке Морозову».

— Охренеть! — не выдержал я.

Алексей вздохнул.

— В одном экземпляре?

Алексей отрицательно покрутил головой.

— Понятно. Пошли.

Мы вышли из царских спальных покоев, вдруг ставших «усыпальницей» в сакральном смысле слова, и перешли на мою половину дворца. Михаил Черкасский и десятеро казаков сопровождали нас, идя спереди и сзади.

Меня продолжали грызть сомнения о правильности того, что я делаю. И, скорее всего, дождавшись подкрепления из Коломны, я попытался бы перехватить власть, если бы ни вдруг появившиеся субъекты наследования Российского престола. Не субъект, а именно — субъекты. Так как, скорее всего, тайных сыновей у Алексея Михайловича, было несколько. Любил он «это дело», хотя считался мужем верным и не блудливым. Но жена его постоянно рожала и переносила роды тяжело, а потому, мужнины «шалости» не порицала. Только зачем же признавать бастардов и что-то им завещать? Не понятно.

Дворец мы с Алексеем Михайловичем отгрохали огромный в форме «каре» с внутренним двором. Но и его царю не вполне хватало, если собирались все дворяне. Часть из них проживали в стоящем неподалеку «старом» деревянном царском тереме, который был сразу отведён родственникам жены царя Милославским. К терему пристроили дополнительные «клети» и тоже замкнули их квадратом, превратив сооружение в подобие крепости. Мне вообще нравились такие конструкции.

Первые — цокольные — «этажи» обоих дворцов были подняты на высоту четырёх метров и имели лишь духовые окна очень небольшого размера, закрывающиеся ставнями изнутри, и предназначались для хозяйственных нужд. Парадные крытые лестницы вели на второй ярус дворца и, в случае надобности, блокировались тяжёлыми дубовыми дверьми с хитрыми скрытыми стальными петлями и штырями, входившими в дубовый дверной косяк. Другие двери и ворота были защищены так же. Окна этажа второго яруса были узкими, с расширением боковых проёмов вовнутрь, а нижнего с наклоном вниз, как бойницы. Они были подняты над землёй на высоту семь метров. Это я про то, что взять штурмом оба дворца, по-моему, было весьма проблематично.

Об этом я рассказал наследнику и показал свою оружейную комнату, расположенную в дальнем крыле первого этажа второго яруса. В «оружейке» хранились пищали с положенным им боекомплектом. Основное «зелье» в бочках хранилось, естественно, в подвале, расположенном в центре сооружения, то есть под дворцовым внутренним двором. Чтобы, не дай Бог, если рванет, само здание не пострадало.

Как мне не хотелось «прогуляться по Москве» в сторону дома боярыни Морозовой, я убедил себя, что это не моё дело. Пусть заинтересованные больше меня в захвате власти люди подсуетятся. Эту островную крепость мы с казаками удержим, а в Москве у меня имущества нет. Хе-хе… Да и здесь уже оно не моё. А подземный ход, по которому из дворца можно выйти в одну из водяных мельниц, я проверил ещё вчера вечером.

Пока я показывал свои «закрома», пытаясь отвлечь Алексея Алексеевича от моих документов, он к ним интереса не проявлял, но стоило только нам усесться у меня в кабинете за чайным столиком, с установленными на нём горячим чайником, заварником и корзинками со всякими сладостями: щербетом, козинаками из семечек подсолнуха, сахаром, вареньем, мёдом, пряниками и бубликами с баранками, будущий царь посмотрел на меня с ожиданием.

Вздохнув, я вынул из-за пазухи плотный пакет. Черкеска была построена так, чтобы держать форму тела при торжественных случаях и защищать его в случае нападения холодным оружием. Для этого в неё вставляли твёрдые кожаные пластины. Они-то и сохранили мои документы не помятыми. Да и привычка держать тело прямым, сыграла тут не маловажную роль. Как я с ним боролся, со своим телом, стремящимся ссутулиться, кто бы только знал. Да-а-а…

Так вот, вздохнув и вынув пакет с документами, я вскрыл его и, развернув, положил обе бумаги на свой письменный стол.

— Прошу, сказал я, — показывая обеими ладонями на своё рабочее кресло.

Алексей вскинул в недоумении брови, поднялся из кресла, в которое только что уселся, и пересел в другое. Ну, не в казинаки же мне их класть?

— Удобный стул, — похвалил царевич. — У тебя всё удобное, не как на той стороне, почему?

— Это я с собой сейчас привёз. Мы на Ахтубе мебельный завод поставили. Привёз показать. Лес там знатный, вековой, дубовый. Да дуб не такой, как здесь. Из него и бочка особая, душистая, для вина полезная, и мебель хорошая получаются.

— Всё-то у тебя особое и не такое, как здесь. Такого, как у тебя, вообще ни у кого нет. Отец говорил, что ты из какого-то другого мира пришёл, чтобы нас смущать.

— О, как! — подумал я. — Это он про велосипеды?

— И про них тоже.

— Ты знаешь, что велосипед придумали фрязины[1]. То ли Леонардо Да Винчи, то ли Джованни Фонтана двести лет назад. Я ничего не выдумывал. Просто чуть позже сделал особую велосипедную цепь, и то только потому, что ременные передачи в мельницах меня не устраивали. Они проскальзывали и не передавали максимальное усилие дробилкам. Вот я и придумал звёздочки и цепь. Ничего особого.

Мальчишка смотрел на меня удивлённо.

— Хочу, чтобы ты меня научил. Отец рассказывал, что это ты его учил считать. Это правда?

— Да, — не стал отнекиваться я.

— И рисовать? — продолжил пытать меня царевич. Он совсем не смотрел на лежащие перед ним бумаги, как будто они его не интересовали. А я постепенно начинал потеть.

— И рисовать, — обречённо согласился я.

— А ты где научился? И не говори мне, что в Персии. Я видел парсуны принцесс, которые привозили послы. Твои картины лучше. Они живые. У меня много твоих картин на стенах висит. С кораблями, пушками, баталиями. У тебя люди, как живые.

Я пожал плечами, не зная, что ответить, но потом сказал:

— Рисовать каждый учится сам. Можно показать как надо, но каждый рисует по своему. И со счётом тоже самое.

Меня начинало злить, что он не смотрит мои бумаги, но я сдерживал себя, заставляя дышать ровно.

— Э-э-э, я налью себе чай, пока ты будешь документы смотреть? — спросил я, тонко намекая.

Алексей чуть улыбнулся.

— Наливай, конечно, — сказал он, вскинув брови и улыбнувшись шире.

— Ну, откуда у него это коварство в тринадцать лет? — подумал я. — Они с молоком матери всасывают его? На генном уровне это? Нечто звериное? Хотя, я ведь тоже себя воспитывал с детства. Держал себя в узде. Ох, как трудно было сдерживать чувства… За это и казачата ко мне льнули. Силу духа чувствовали. С простой силой тоже стало всё нормально примерно через полгода. Но, главное — сила духа и сила воли. Когда я, не смотря ни на снег, ни на дождь, ни на зной, накачивал своё тело всем, чем знал из прошлой жизни. Мало знал, но и этого хватило, выбиться в вожаки и атаманы. Да-а-а… Молчи — за умного сойдёшь, говорили мудрецы. Вот я и молчал, в основном, доказывая своё превосходство и уникальность делами: фланкировкой, копейным боем, боксом и борьбой. Хотя… Какой там бокс? Хорошо отработанные на макиваре — вкопанном в землю гибком дубовом шесте, обмотанном кожей — три боксёрских удара, да разных ударов ногами.

Алексей погрузился в чтение письма князя Лыкова и лицо его от строчки к строчке хмурилось всё больше и больше. Письмо было длинным. С «дурацкими» отступлениями и междометиями, без знаков препинания, мать их, а кое-где слова были написаны слитно… Никакой культуры письменного изложения. Поэтому, царевич читал долго, а прочитав, откинулся на мягкую спинку кресла и с удивлением посмотрел на меня.

— Кая у тебя интересная жизнь и тяжкая доля, — сказал он и спросил. — Это всё правда?

Я кивнул, а он продолжил.

— Вот оно, как бывает… Был твой отец царевичем, а стал казацким атаманом. Разбойником… А ты где родился? В чистом поле?

— Он хочет меня разозлить? — подумал удивлённо я. — Вывести меня из себя? Хм… Ай, да Алёшка, ай, да сукин сын!

— Возможно! Где-нибудь! — пожал я плечами. — Я не спрашивал, но помню себя уже в седле. А детство провёл во дворце шаха.

— Да-да! Я читал. Очень интересная история. А в этой что бумаге?

— Это выписка из крестильной книги. Свидетельство о рождении.

Алексей прочитал и задумался.

— Тебя два раза крестили одним и тем же именем? Разве так можно?

— Почему нет? Я был вынужден принять ислам, когда жил в гареме.

Алексей фыркнул.

— Ты так легко говоришь о том, что предал христианскую веру… Странно.

— Какую христианскую веру? Их много сейчас. Правая не правая, славная не славная. Какая сейчас вера, не понятно. И кто какую веру предал, или не предал, тоже не понятно.

— Э-э-э… Ты о прошедшем соборе? — нахмурившись спросил Алексей. — Я ничего не понимаю в этом. Меня всегда учили креститься по-гречески тремя перстами.

— А меня раньше учили двумя, а теперь — тремя. И как правильно?

— Патриархи лучше знают. По мне, так — без разницы.

— Тебе — без разницы, а люди жизни станут отдавать за старую веру.

Алексей вдруг замахал на меня руками, вроде как остужая.

— Полно, полно тебе! Не хочу слушать! Про церковь. Отец с Никоном всё лаялись, прости Господи. Лигаридис из них самый тихий. Вот его интересно слушать. И патриархов… Они все тихие, не то что наши…

— А где он, кстати? — вспомнил я мысленно. — Этот хитрый жук Паисий Лигарид? Да и эти… Макарий Антиохийский с… Как его? Александрийский… Э-э-э… Тоже Паисий? Да и Бог с ним… Где они? Возле кого они сейчас? Вдруг, возле Морозовой. Что это их здесь нет? Мне бы уже доложили, если бы прибыли.

— Где они, эти тихие патриархи? — спросил я.

— Хотели, слышал, в Троице-Сергиевскую лавру съездить с патриархом Иосафом. Он ведь там архимандритом служил. Не знаю, поехали, или нет.

— Водку пьянствуют, наверно, — подумал я, мысленно усмехаясь и кощунствуя, — или деньгу «рубят». Службы служат по храмам платные. Много храмов в Москве и округе. Дорого берут, небось, крохоборы? И со всех амвонов[2] анафемствуют на старообрядцев. Э-хе-хе…

Однако вслух ничего не сказал. Приучил меня Стёпка разговаривать с ним мысленно. Вот я сейчас сам с собой и разговариваю. Да-а-а… Куда он подевался? Плохо мне без него. Скучно. С кем поговорить по душам без последствий? Не с кем!

— Чего задумался, Иоанн Михайлович? — спросил, усмехаясь, Алексей. — Это мне сейчас думать надо, как самому жить и с тобой сосуществовать.

— Вот, откуда у него это? — снова подумал я. — Или отец его уже накачал? Научил, млять, уму-разуму. Может не надо было показывать царевичу документы?

— Задумался? Хе! — я «хекнул», Сухов из «Белого солнца пустыни». — Как тут не задуматься? Зря я твоему отцу признался. Думал, так будет лучше. Не хотел его обманывать. А вон оно как случилось. А вот соврал бы, и жив остался бы твой отец и наш государь.

— Если бы ты соврал, он бы тебя на дыбу повесил, — сказал царевич с милой улыбкой.

Я посмотрел на наследника.

— Повесил бы, — согласился я и вдруг спросил. — И что?

— Что, что? — не понял Алексей.

— Повесил бы и что бы стало?

— Ну-у-у…

Он пожал плечами.

— Рассказал бы ты всё.

— Уверен?

Царевич кивнул. Я покрутил головой.

— Когда-нибудь я покажу тебе, как молчат на дыбе.

— Когда-нибудь? — спросил будущий царь.

— Когда-нибудь…

— Ты хочешь сказать, что дашь мне для этого повод?

— Царю не нужен повод, чтобы повесить даже верного слугу на дыбу. Поверь мне. Когда-нибудь ты просто захочешь удостовериться не враг ли я тебе. Даже если я не буду давать тебе повода, найдутся те, кто оговорит невиновного. Как Макария оговорили.

— Опять ты о нём! — скривился наследник.

— А ты как думал? Теперь тебе придётся слышать о нём и о протопопе Аввакуме ещё долго-долго. И о других старообрядцах. И другим царям после тебя. Каждый русский отхлебнёт полной мерой того варева, что заварили южные патриархи. Варева, замешанного на крови. На нашей крови. А они, паразиты, уедут, с набитыми золотом и серебром сундуками.

— Ты как Аввакум глаголишь! Словно пророк какой!

— Ты слышал Аввакума? — я удивился.

— Слышал, как на соборе он говорил. Остановить не могли.

— То ли ещё будет. Он сейчас письма станет писать. Свое житие описывать. Он хороший литератор.

— Кто?

— Писатель!

— А-а-а… Да, ладно про него! Что нам-то делать? Не хочу я тебя на дыбу вешать.

— Да? — я «удивился», а по спине пробежал морозец, так он просто сказал про дыбу.

— Кхе-кхе… Хм! «Не хочу я тебя на дыбу вешать». Вот стервец! — подумал я.

— Не хочешь? Почему?

— Ты очень умный и от тебя много пользы для государства.

Алексей посмотрел мне в глаза, прищурив свои.

— Но я тебя боюсь.

— А я тебя, — сказал я.

— И не только тебя, — добавил я.

— А кого ещё? — удивился будущий царь.

— Я себя боюсь, — вздохнув, сообщил я и тут же пожалел о сказанном.

[1] Фрязин — так русские называли итальянцев.

[2] Амвон — специальное сооружение, предназначенное для чтения Священного Писания, пения или возглашения некоторых богослужебных текстов, произнесения проповедей.