Степан Разин. 2

Глава 25

— Вот беда-то, — сказал кто-то. — Ближнюю думу-то привёл к крёстному целованию, а остальную?

— Преставился государь, что ли? — вопросил другой голос, откуда-то из дальнего угла небольшой, в общем-то, комнаты.

— Лекаря зовите! — крикнул кто-то третий.

— Да, какой тут лекарь? — тихо проговорил Матвеев, однако крикнул. — Лекаря!

Быстро вошёл Гаден и, оттолкнув меня плечом, протиснулся к постели, взял руку, потрогал у тела пульс, потом прикоснулся к чужой шее, вдохнул-выдохнул и по-лютерански, слева на право, перекрестился.

— Преставился государь, — доложил он.

Алёшка, до этого испуганно смотревший на отца снизу вверх, свернув голову налево, вскочил с колен и кинулся от кровати ко мне, как к ближайшему, стоявшему перед ним, человеку, наверное. Мне пришлось поймать его одной левой рукой. В правой я держал злополучный конверт с документами, который я хотел просто отдать царю. Просто отдать! Алексей, дрожащий телом и ногами, как новорожденный телёнок, приник ко мне и спрятал лицо у меня на груди.

Мы не были с Алексеем близки. Я в последние годы отсутствовал. Но он был очень близок с Дуняшей, фактически ставшей ему второй матерью, так как души в нём не чаяла и нянчилась с детства. А после нашей свадьбы он отчего-то проникся тёплыми чувствами ко мне, вспомнив, наверное, как я играл с ним.

Его тогда, пятилетнего малыша, только-только вывели с женской половины на мужскую. В честь такого дня я подарил ему его первый трёхколёсный педальный велосипед на мягких гутаперчевых покрышках. Алексей и вспомнил этот случай во время нашей с Евдокией свадьбы, рассказав, что тогда почувствовал.

Потом я передавал ему и маленький двухколёсный велосипед без педалей, и «двухколёсное чудо» побольше, на цепной передаче и задними тормозами. Я сам любил кататься на велосипедах, удивляя крестьян и казаков. Правда казаки потом сами катались, становясь в длиннющую очередь. Хе-хе…

Неожиданно для меня Алексей, когда я вчера приехал в Измайлово после полугодового отсутствия, встретил меня одним из первых и тут же кинулся на шею. Потом покраснел, как девушка и испуганно отпрянул от меня, но я снова притянул его и погладил по волосам, а потом крепко пожал ему руку.

Потом, вечером, когда стало ясно, что государь прежним не станет, Алексей спросил:

— Ты поможешь мне править?

Я тогда немного опешил, но вида не подал. Привык уже держать невозмутимое лицо, что бы ни случилось. Покер фэйс, мать его…

— Почему я? — спросил я.

— Я тебе верю, — сказал Алексей. — И отец говорил, что ты — единственный, кому на Руси можно верить, потому что ты ничего не просишь, а сам даёшь. Ты же вон сколько золота в казну принёс. Отец говорил… И города поставил. За свои деньги крестьян перевёз…

— А знаешь, почему я за свои деньги крестьян перевёз? — спросил я.

— Почему?

— Да, потому, что не хочу, чтобы они тут бездарно сгинули, или ущли куда-нибудь в тридевятое царство, три десятое государство. Ты знаешь, что скоро здесь людей на кострах жечь будут? Твоих, между прочим, людей, тех, кто тебе доход приносит. А их жечь и вешать станут за веру в Христа. Католиков и лютеран не будут жечь, четвертовать и вешать, а православных, крестящихся двоеперстно — станут изничтожать, как моль. Церковники — церковников убивать станут. Знаешь о том?

— Нет, — наследник покрутил головой, а я вздохнул. Не собирался я вчера оставаться в Москве.

— Ты поможешь мне править? — спросил ещё раз Алексей. — Отец ведь не сможет, правда?

— Не знаю, — пожал плечами я. — Всё в руках Господа.

— Ты так и не ответил.

Я посмотрел на Алексея.

— У тебя так много помощников. И дед, и Паисий Лигарид, и Семеон Полоцкий[1]…Тебе мало? У деда твоего Милославского столько слуг, они любое дело загубят. Ой, прости Алексей Алексеевич, перепутал. Любое дело заладят.

Алексей, сначала вскинувший в недоумении брови, рассмеялся, было, моей шутке. Но вдруг нахмурился.

— Ты не жалеешь[2] меня? — спросил наследник, нахмурившись.

— Жалею, но не понимаю, чем могу быть тебе полезен? В Посольских делах я ничего не смыслю, в казённых тоже, в оружном, осадном… Да ни в каком деле я не знаток.

— Врёшь. На Волге порядок навёл? На Ахтубе и на Кавказе городки поставил и от воров границы уберёг.

— Ты-то откуда всё знаешь? — удивился я.

— Отец рассказывал. Он мне много про тебя рассказывал. И всегда говорил, что с тобой я не пропаду.

— Вот ведь! — удивился я и проговорил. — Чем смогу, тем помогу. Но лучше меня не возле себя держать, а дать мне свободу действий. Нам теперь Кавказ крепить надо и от турок защищаться. Крымских хан ведь до сих пор считает себя наследником Золотой Орды. Так и требует, чтобы Русь продолжала дань платить! И ведь заплатим, если не порвём турок в клочья и не заберём Константинополь! Вот к чему надо стремиться! Но не торопясь, а постепенно накапливая силы.

Вот и сейчас, в спальне Алексея Михайловича, я услышал от наследника всё те же слова:

— Поможешь мне править?

— Помогу, — шепнул я. — Сейчас, главное не облажаться. Ступай в угол к окну, Алёша. Михаил, клич охрану! Я с наследником останусь.

Алексей шагнул к стене с окном, я вслед за ним, но сделал чуть шире шаг и достиг подоконника чуть раньше. Рядом с окном стоял большой сундук, в котором, я знал, государь хранил документы и ценные, нравившиеся ему самому, подарки. Быстро приоткрыв сундук, я вынул из него кинжал с богато отделанной рукоятью в дорогих ножнах, закрыл и посадил на сундук Алексея.

— Миша, оружие моё передай и всех лишних из палаты вон.

Черкасский выглянул за дверь и скомандовал:

— Все сюда!

В царскую опочивальню быстро втекли десятеро казаков кавказской национальности.

— Уважаемые гости, прошу покинуть помещение! — громким голосом произнёс я. — Илья Данилович, вы же знаете, что нужно делать?

— Мстиславский кивнул.

— Приступайте, а мы тут посторожим.

— Ты про завещание знаешь? — спросил дед наследника.

Я отрицательно покрутил головой.

— Ты в регентском совете при Алё… Алексее Алексеевиче.

— Ещё надо дожить до этого, — буркнул я. — Как бы смута не началась.

Я подозвал Милославского рукой и шепнул.

— Москву я не смогу удержать казаками, но Измайлово мы удержим. Через дней десять мои казаки придут. И эти дни нам бы как-то продержаться.

— Москву жалко, — скривился Милославский. — Спалят ведь!

— Стрельцов не поднимали вчера? — спросил я.

— Да, когда? Кто знал?

Я посмотрел на Милославского с укоризной, но улыбнулся.

— Ничего! Защитимся!

— Может в Кремль твоих казаков послать?

Я покрутил головой.

— Кремль и Москву отстроим сызнова, а наследника потеряем, что делать станем?

— И то верно.

— Сейчас надо с новым царём решать.

— Боярская дума здесь не собирётся.

— Собиралась же ранее в Думской башне на втором ярусе.

— То, когда Алексей Михайлович был жив. По его просьбе. Теперь не пойдёт в Измайлово. Побоится, что запрут здесь в крепости.

— Я бы и этих запер, — сказал я кривясь. — Начнут же теперь смуту налаживать.

— Не ошибся в тебе царь-государь Алексей Михайлович, царство ему небесное. Так и сказал однажды: ежели что случится со мной, за его казаками как за каменной стеной будете. Так ведь, Алёша? При тебе разговор был. Когда завещание писал, говорил.

— Было такое, — подтвердил Алексей.

— Давно было? — спросил я.

— А когда тебя письмом вызывал. Месяца два назад.

— Где завещание-то? — я посмотрел на Милославского.

— Их три бумаги. Одна у меня, одна в сём сундуке, одна у патриарха. Он в слухачах был, присутствовал, значит, при написании и руку свою ко всем трём бумагам приложил.

— Поднимутся смутьяны, нет? Как думаешь, княже? Думаю, что поднимутся. Шереметевы давно мутят. Ещё Борис Иванович Морозов их сдерживал, а как его не стало, так они снова головы подняли, да языки распустили. Не давал Тишайший те языки укоротить вместе с головами, вот и хлебнём сполна сейчас смуты.

— Шереметьевы, говоришь. Мы с Петром, вроде, дружны были. Где он сейчас?

— Э-э-э… Так, в Киеве на воеводстве, — сообщил Милославский.

Я с недоумением посмотрел на говорившего.

— А как он может участвовать в смуте? — спросил.

— Так, я и не говорю про Петра Васильевича. Зять у него есть Лев Александрович Шляков-Чешский. За его сестрой Марфой Васильевной в жёнах. Вот этот все дела Петьки Шереметьева, пока его нет, и крутит.

— Это тот, кого на Соловки ссылали? — спросил я, вспомнив, историю авантюриста, который в тысяча шестьсот сорок втором году выехал в Россию с рекомендацией датского короля и представлялся выходцем из богемских магнатов Шлаковых. В Голштинии и Дании он обманным путем получил проезжую и рекомендательную грамоты к царю Михаилу Феодоровичу. «Явившись в Голштинию и Данию, названный искатель приключений выдал себя там членом знатного в Чехии графского рода Шлик и до того правдоподобно изобразил свои бедствия от гонения, воздвигнутого на него католиками за его лютеранское вероисповедание, что оба государя, голштинский и датский, приняли в нем живое участие».

В России он был представлен царю второго декабря тысяча шестьсот сорок второго года в качестве посла датского короля Христиана IV. В своих письмах к царю Михаилу Федоровичу иноземец говорил о знании военного дела, французского, немецкого, латинского, испанского, чешского, польского и итальянского языков. Он был записан на службу, получал богатые подарки и жалованье.

После принятия православия, новокрещенный женился на племяннице видного государственного деятеля боярина Федора Ивановича Шереметева Марфе Васильевне Шереметевой, получив разрешение именоваться князем Львом Александровичем Шлаковским. В Москве у него появился дом в Китай-городе, где находился бывший Печатный двор. Он жил на широкую ногу, давал роскошные пиры, приводившие в изумление иностранцев и русских.

Однако позже открылось, что под титулованным именем скрывался слуга польского графа Каспера фон Денгофа. Несмотря на разоблачение, самозванец сохранил княжеское достоинство, месячное жалованье, а в его доме часто останавливались иностранные послы. Новоявленного князя нельзя было выдворить из России, поскольку новокрещеный, женатый на православной, не мог покидать пределов страны.

Я, хоть и не лез в политику и государственное управление, понимая, что мне там не место, обстановкой «вокруг» российского трона интересовался, имея подспудное[3] к нему влечение. А значит, интересовался и людьми, приближенными к государственной власти, оным мероприятиям или стремящимися как-то воздействовать на ситуацию извне.

У меня за эти годы собралось множество тетрадей с записями о таких людях, сведения о которых я черпал, в основном, из сплетен и слухов, распространяемых воеводами и купцами. А ранее — из подслушанных разговоров царя с вельможами. Да и Алексей делился со мной своими мыслями. Это, кстати, он мне рассказал о сосланном его отцом на Соловки, хитроване.

Алексей спрашивал у меня мнения о нём. Я, поняв интерес вновь избранного царя к данной персоне, не стал отговаривать. Сказал, что если Матиас в чём-то может быть полезен, его стоит использовать по назначению.

Мне сразу не понравилась история с рекомендацией датского короля Христиана IV и прикрытый «посольской крышей». Это сразу напомнило мне, как в наше время работники посольств, практически официально, выполняют функции резидентов разведывательных сетей.

— Тут вот ещё, что…

Милославский потупил взор.

— По Москве слухи пошли, э-э-э, что Феодосия Морозова сына от Алексея Михайловича родила.

— От какого Алексея Михайловича? От этого?

Я посмотрел на тело только что усопшего царя, лежащее на рядом стоящей кровати. Милославский молча и обречённо кивнул, а я вдруг вспомнил эпизод из фильма «Иван Васильевич…», когда артист Куравлёв в роли «князя Милославского», спрашивает у «дьяка посольского приказа Фёдора», показывая на «Грозного»: «Этот?», а Фёдор кивает.

— Бред какой-то! — подумал я, чувствуя, что у меня начинает кружиться голова. Давно со мной такого не было.

— И это правда? — спросил я.

— Бог знает, — произнёс Милославский, пряча глаза, и я понял, что — правда.

— Охренеть, как тут у вас всё запущено, — только и смог проговорить я.

— Хуже другое, — вздохнул Милославский. — Есть запись, в которой Алексей Михайлович признал Ивана сыном.

— Е*анутся! — вырвалось у меня и я посмотрел на Алексея. — Ты знал?

Тот кивнул.

— Это пи*дец! — прошептал я.

— Но отец в завещании отказывает Ивану. Меня называет наследником.

— В завещании⁈ — удивился я ещё больше, хватаясь за голову. — Тебя называет, а ему отказывает?

— Э-э-э… Там, — Милославский указал пальцем на сундук. — две бумаги с завещаниями. Одна на Алексея, другая на Ивана.

— Может мне и свои бумаги показать? — подумал я. — Раз уж началась такая «пьянка». Фестиваль наследников русского престола, млять.

Я машинально посмотрел на пакет.

— Что это? — заметил мой взгляд Милославский.

— Пока ничто, — ответил и засунул пакет обратно во внутренний карман черкески. — Значит, от Морозовой тоже может быть угроза?

— Там вокруг неё и наследства Бориса Ивановича столько народу крутится, что можно сказать, у неё возник свой двор. На её подворье в Кремле вчера собрались многие противники Никоновских реформ.

— Это то подворье, которое прежде Бориса Ивановича Морозова было? Возле Чудова монастыря?

— Так! Послать бы туда твоих казаков. Оттуда будет главная угроза, сердцем чую.

Я поморщился.

— Так! Хватит, пока, плодить сущности! Давай, Илья Данилович, делать каждый своё дело! Твоя задача решить вопрос о престолонаследии, а я охраняю наследника престола.

— Давай, Степан Тимофеевич, давай!

Милославский подхватил длинные полы своего богато украшенного кафтана и заспешил на выход.

Усопшего уже перекладывали на носилки для переноски в мыльню для специальных процедур осмотра консилиумом докторов, омовением и одеванием. Я помню, что делали с телом царя Михаила Фёдоровича. Тогда в сорок пятом году, Алексею было шестнадцать, а мне пятнадцать. Ему, видимо, было интересно и, одновременно, боязно глядеть на тело отца, и он буквально затащил меня в царскую мыльню, где обрабатывали усопшего.

Нас, правда, вскоре прогнали. Да мне и не нравилось смотреть на сие действо. Но мы дождались, как тело, обёрнутое саваном, перенесли в царскую часовню для отпевания. Захоронили царя в Архангельском соборе Кремля. Скоро туда же повезут и моего друга детства. Да-а-а…

В общем-то, я мог назвать Алексея своим другом. Он и теперь, узнав об угрозе, с моей стороны, трону, ничего плохого мне не сделал, хотя мог, наверное. Он был очень разумен, расчётлив и терпелив, царь Алексей Тишайший. И видел от меня значительную пользу для государства. Как и от многих, работавших и на него, и на благо Родины. И я не шучу! Алексей Михайлович радел за государство, доставшееся ему в управление.

— И чем я хуже его? — подумалось мне. — Чем он умнее меня? Его, что учили править? Или Вот этого мальчишку разве учили управлять Россией?

Уже Юрий Москвитин со своими казаками дошёл до Амура, а по нему до Тихого океана. Хабарова привезли в Москву на царский суд всего за «какой-то» год пеше-санного пути. Год пути в один конец! Нормально, да? И как такой державой будет управлять этот юнец?

— Хм! Да, как и все остальные цари и короли, которые и не знают, своих государств и о народах, что в них живут, — подумалось мне. — Как Екатерина просила Потёмкина «познакомить её с её народом». А другие цари? Посылали целые экспедиции для того, чтобы узнать, как живет и чем «дышит» народ?

Отогнав морок, я обернулся к Алексею. Тот внимательно разглядывал меня, словно видел впервые. На его лице я разглядел задумчивость.

— Чего? — спросил я его.

— Ты такой… Э-э-э…

Он нахмурился, подбирая слова.

— Ты такой решительный. Всех ближних выгнал. Не побоялся. Думаю, тыбы мог легко и деда выгнать.

— Милославского? Э-э-э… Что его выгонять? Зачем? Он полезный тебе.

— Так, ты за меня?

— А за кого мне быть?

— Ну… Например, за Ивашку Морозова…

— Зачем? Я его не знаю.

— У тебя в руках войско несметное. Сколько, ты говоришь, из Коломны идёт? И из-под Царицына?

— Из-под Коломны две тысячи, из-под Царицына — десять.

— В Москве стрельцов всего две тысячи. Да по городкам ежели начать собирать, к весне, может, соберём ещё пять. Остальные там, сям, разбросаны по окраинам.

— Ты о чём? К чему ты клонишь, не понимаю?

Я думал сейчас о другом наследнике царского престола и был далёк от этого разговора.

— У тебя здесь через десять дней будут громадные войска. Для чего?

— Как, для чего? Тебя спасать!

— Ой, ли? — спросил он.

Я услышал в его голосе усмешку и резко вынырнул из мыслительного процесса. Он смотрел на меня, грустно улыбаясь.

— Ты ведь не хотел мне целовать крест. Что у тебя за бумаги, которые ты хотел отдать отцу?

Алексей перевёл свой взгляд мне на грудь.

— Что у тебя там? — он ткнул в меня пальцем.

За тканью хрустнул плотный конверт.

— Сердце, — пошутил я. — Душа.

Наследник покрутил головой.

— Там что-то такое, чего сильно испугался отец, и это убило его, — произнёс царевич. — Что там у тебя?

— Золото-бриллианты, — хотел сказать я, но не сказал.

Мне вдруг стало не до шуток.

— Отец говорил мне о каких-то документах… О твоём праве наследования моего, э-э-э, Российского престола.

Алексей вскинул подбородок, направив его прямо в том место, где лежала моя метрика и покаянное письмо князя Лыкова.

[1] Симеон Полоцкий был наставником детей русского царя Алексея Михайловича от Марии Милославской (Фёдора, Ивана и Софьи), а также их единокровного брата Петра от Нарышкиной. Основатель школы при Заиконоспасском монастыре.

[2] Жалеть — любить.

[3] Подспудный — скрытый, тайный.