Степан Разин. 2

Глава 22

— Знаешь, о чём я хотел поговорить с тобой, Стёпушка? — спросил Алексей так ласково, что я тут же вспотел, хотя от пития вина в бане мы отказались.

Мы сидели в зимнем саду, пристроенному к дворцу стеклянному помещению, типа «оранжерея», где среди пальм было отведено место для обеденных поседелок. В земле и вокруг по периметру был проложен обогревающий водопровод и пальмам в саду было очень комфортно. Как, впрочем, людям и обитающим там певчим птицам.

Я, только что слушавший жизнеутверждающее щебетание птах, вдруг потерял весь интерес к прекрасному.

— До тебя доходили подмётные письма о внуке Василия Шуйского? — спросил государь.

— Сами письма не доходили, а слухи доходили. Я сообщал тебе, государь. Воевода Симбирска рассказывал крайний раз вот теперича.

— Во-о-о-т, — поднял вверх указательный палец государь. — Раньше их почти не было, а тут… Одно за другим и в разных городках, даже совсем малых. И писано так грамотно, как ты меня писать учил.

Я вспотел ещё больше. Как ни пытался, а к косноязычию я себя так и не приучил.

— Ну, кхе-кхе, не так, конечно, правильно, как ты, но очень похоже. Не ты ли это пишешь?

Тут я совсем обомлел.

— Надо же как просто! Бац! И ты на плахе у палача. Или на дыбе… Сначала на дыбе, потом четвертуют, и всё. Исторический парадокс с тем же самым концом.

— Конечно я, государь. Кому же как не мне этим есть время заниматься. Главное что если ещё знать, где этот внук и кто он? Ты не знаешь?

Государь, открыв рот, покрутил головой.

— Вот и я не знаю.

— Ты шутишь? — спросил государь.

— А ты? — спросил я.

— Я шучу, — сказал государь.

— И я шучу, — сказал я. — Но твои шутки очень плохо пахнут. Впору портки менять.

— В смысле? — не понял моего чёрного юмора царь.

— Проехали, — не стал я уточнять.

Тут до царя, вроде, шутка дошла и он улыбнулся.

— Ищут? — спросил я.

— Ищут, — ответил царь. — В Симбирске розыск провели всех тех, кто уехал перед этим письмом. Всех пытали. Остался только ты. Там не много людишек проезжало.

— Будешь пытать? — спросил я.

— А надо? — улыбнулся царь.

— Мне — точно не надо, — дёрнул плечами я, — а вот тебе — не знаю.

Алексей посмотрел на меня испытующе, пососал уголок рта, цыкнул им и сказал:

— Знаешь, если бы это был ты, мне бы было бы легче.

— Если бы я был кем? — спросил я, мысленно офигевая.

— Ну… Этим… Внуком Василия Шуйского. Наследником моего престола.

— Ага… Я уже одним наследником престола был, — пробормотал я, стараясь спрятать глаза. Мне отчего-то стало так стыдно, что я чувствовал, как у меня «горит» лицо, уши и даже тело. Давление крови у меня сейчас скакнуло, наверное, до двухсот единиц.

Я промолчал.

— Чего молчишь?

— А что тут говорить? Спросить хочется.

Царь скривился.

— Спроси.

— Почему, если бы я был внуком Шуйского, тебе было бы легче?

Алексей Михайлович посмотрел на меня, поставил на стол бокал прозрачного тонкого стекла со светлым креплёным вином, типа портвейн.

— Ну-у-у… Тебе ведь власть не нужна, как я понимаю. Тебе хочется и нравится заниматься торговлей, выращиванием картофеля и подсолнухов, ловить рыбу, охотиться… Правильно?

— Ну-у-у… Правильно, но не совсем. Мне нравится власть и нравиться править. Но только там, где от меня что-то зависит.

— Например, — на Ахтубе? — уточнил царь.

— Да! Например, — на Ахтубе. Там все делают то, что я сказал и так, как я считаю правильным. Даже церковники. А править там, где с тобой спорят, извиняюсь, до усрачки, а потом — «царь решил и бояре приговорили»… Это я про твой престол, если что…

— А почему, тогда письма появляются, — спросил царь, — если ты не хочешь моего престола?

— Значит, — это кому-то надо. Кому-то надо на меня тень навести, потому и под меня писано.

Всё шло совсем не по моему сценарию, и я прямо телом чувствовал, как срываюсь, соскальзывая в пропасть.

— Значит это, всё-таки ты? — спросил государь.

У меня перехватило горло и сказать я ничего не смог. Однако прямо посмотрел царю в глаза. Царь вздохнул.

— Я так и думал, — сказал он — Ведь это ты учил меня составлять «логические цепочки». Я много сидел над докладами, кои касаются тебя. Твоих и про тебя… Ночи на пролёт я складывал слова и когда прочитал, что ты, едва приехал в Москву, будучи вызванным моим батюшкой, встретился с князем Лыковым, то всё понял.

— Что ты понял? — чуть охрипшим голосом спросил я и откашлялся. — Кхым-кхым.

Я судорожно обдумывал пути отступления. Да, какого, нафиг, отступления? Бегства! Но окидывая мысленным взором обстановку, понимал, что через вооружённую охрану мне, безоружному, не пробиться. Если только разбить стекло оранжереи?

— Понял, что ты не мог не посетить крёстного своего отца. Как он, кстати, себя чувствует? Не болен ли?

— Не болен. Хорошо себя чувствует.

— Сколько ему сейчас лет, Тимофею Васильевичу?

— Кхым-кхым! — откашлялся я снова. — Тимофей Иванович он.

— Ой, только не надо меня дурачить. То, что ты случился там, где появилось письмо подмётное, это стало последним осколком. Помнишь, как мы собирали с тобой мозаику, что привезли мне из Рима? Мадонну с младенцем. Ох и славная картина, хоть ты и назвал её латинской ересью. Помнишь?

— Помню, — сказал я хмуро.

— Так вот… Ты прав в одном, кто-то, кто знает эту историю про внука Василия Шуйского, хочет тебя спровоцировать на действие. Ты не хочешь, а кто-то сильно хочет и думает, что ты забоишься, что я всё пойму, и поднимешь своих казаков. А ты, видишь, какой хитрый! Ты главного наследника, отца своего, спрятал так далеко, что я не достану, да? Да и войско у него сейчас, мне доложили стотысячное? Да за тобой ещё тысяч десять казаков поднимется, ежели тебя тронуть. Да другие казаки, ты сам пишешь, уже готовы подняться. Ты мне, что цугцванг[1] приготовил? Куда ни кинь, всюду клин? Ха-ха…

Я продолжал обдумывать варианты бегства. Не верил я, что Алексей Михайлович забоится моего отца с армией. Правда, за ним может подняться и персидский шах, благодарный мне за то, что я отказался от его трона. Он запросто может отправить воевать пришедших в Персию узбеков. Там уже тысяч двадцать скопилось сирых, убогих и жаждущих разбогатеть за счет урусов.

— Что молчишь? Не стану я тебя в яму бросать. Не бойся и не делай глупостей. Я, действительно, не хочу тебе зла. Ты много сделал для меня и для государства. Кхм! И ведь ты родил мне внука. Мало ли что может случиться с Алёшкой, Фёдором, Иваном. Вон, Димитрий, Семеон… Один и года не прожил, другой пять лет всего… А у Марии одни девки выживают, а ребята помирают.

— Да, пусть Алёшенька живёт долго. И другие ребятишки, — пожелал я здравия и перекрестился.

— Пусть, — как-то безвольно проговорил государь а я подумал, что когда умрёт Алексей, подумают, что я освобождаю путь для своего сына.

— Кто ещё догадывается? — спросил я, думая, что прав был Алексей Михайлович, когда писал, что у него есть дела и «посерьёзнее». Куда уж серьёзнее? А я смеялся… Ха-ха… Вот и досмеялся.

— Догадывается? О чём? — округлил глаза царь.

— Вот же ж, — подумал я. — Играется. Хочет, чтобы я сам сказал. Признался.

— О том, что действительно есть потомки Василия Шуйского.

— А они есть? — спросил царь, чуть прищурив правый глаз.

Я вздохнул. Дразнить Тишайшего было опасно для здоровья. Царь мог вспылить и наделать глупостей, за которые потом может сожалеть, но тогда уже может быть поздно.

— Есть, — сказал я.

— И бумаги есть? — спросил царь.

— Есть, — сказал я. — Даже письма шаха Аббаса и «нормальное» свидетельство о браке.

— Даже так? — силён ты брат. — Хотя… Мы с тобой не братья. Ты теперь родовитее меня. Рюрикович…

Царь пристально смотрел сквозь стекло на заснеженный двор, где собирали снег гля горок и лепили снеговиков царские дети с няньками и мамками.

Я подумал, что правильно сделал, что подставился в Симбирске. Вовремя. Самому начинать разговор было совсем не с руки. Но я никак не мог предположить, что разговор состоится сразу по моему прибытию в Москву. Вызвал огонь на себя…. Да-а-а… Правильно он всё-таки переживает за Тимофея с его войском. Вот он, если пойдёт на Москву как наследник, так точно мало никому не покажется. Тимофей у меня ого-го, какой молодец. Настоящий атаман. Не то, что я… Да-а-а… Комбинатор, мать ети…

— И что сейчас будем делать? — спросил я, так как молчать было уже не прилично.

— А разве надо что-то делать? — спросил Алексей, используя иезуитские приёмчики ведения переговоров.

— Тебе и м не нужна определённость. Намечается война Османской империи с Польшей. Я сообщал тебе. И мне не нравится, как ты на неё реагируешь. По-моему, несколько пассивно.

— Даже так? — Алексей дёрнул головой. — Ты знаешь мои планы?

— Я знаю планы твоих воевод, которые сразу захотят заработать призы и покупаться в лучах славы, погубив тысячи ни в чём неповинного люда. А другие, пойдут спасать короля Яна Казимира Второго. И будут воевать двадцать лет, но ничего, в итоге, не добьются.

— Ты так точно всегда предсказываешь события, что мне тебя страшно слушать. Ты и вправду колдун, как про тебя говорят?

— А что, говорят, что я колдун? — усмехнулся я, вспомнив, что сказал царь про «читал написанное про тебя».

— Говорят-говорят, — покивал головой царь. — Да и я вижу…Не бывает у людейтак, что за что ни возьмись, всё выходит ладно. И хитрости всякие ты придумываешь. Махины… Говорят, у тебя вода сама наверх льётся. Почему здесь так не сделаешь? Скрытничаешь?

— Привёз, привёз один насос, поставлю, — ворчливо произнёс я.

— Вот-вот. И я о том. Велосипед твой на разрыв у ребят. Снегокат с рулём. То такое выдумает? Корабли… Нет таких кораблей ни у кого. И в Персии твоей тоже нет. Так, что не надо мне дурить голову. Откуда это всё?

Я хотел сказать, как Юрий Никулиин в «Бриллиантовой руке»: «Оттуда!» и потерять сознание, но не сказал и не потерял.

— Может ты демон? Бес? Чёрт? — с надеждой спросил царь.

— Ты, кхе-кхе, уж определись, государь, — скривив губы в полуулыбке, сказал я.

— Да мне, честно говоря, уже всё едино. Обложил ты меня со всех сторон, и теперь делаешь предложение, от которого я не могу отказаться. Так ты любил говорить?

Меня всегда поражало умение Алексея Михайловича говорить на самые разные темы спокойным и размеренным тоном. Рассуждаючи, так сказать… Главное его в это время не раздражать, а то взрыв может приключиться похлеще динамитного.

— Да, где ж я тебя обложил и делаю предложение? Я тебе говорю, что если уж начинать войну с Османами, то так, чтобы им мало не показалось. И не сразу ввязываться, когда они ещё сильные, а попозже. Лет через десять. Шведы им всё равно не дадут Польшу забороть, а забрать правобережье Днепра мы им не дадим. Эту войну надо так продумать, чтобы забрать Константинополь.

— Константинополь?

— Да, Константинополь. Турки полезут в Польшу и пусть заберут всё, даже Киев. Пусть упрутся рогами в Краков и положат там половину своего войска. И тогда мы ударим. И не сзади, а просто по Константинополю. Ты только не говори пока никому. Никто не должен знать. Сейчас надо сосредоточиться на крестьянском восстании. Не думай, что это будет легко. У них в общей сложности соберётся почти двухсот тысячное войско. Это если в запорожскими казаками. И они ударят единым кулаком через Дон и Северский Донец. Они знают, что я держу Волгу и им её не отдам. Волга — это кровь России. По ней и по Камме идет всё снабжение. Отдавать Волгу нельзя и мы её не отдадим. Я укрепил крепости Астрахани, Царицына, Симбирска, снабдил крепости пушками, пороховым зельем ии другими припасами. Так что, на Волгу бунтовщики не пойдут

Царь смотрел на меня расширенными глазами и с чуть приоткрытым ртом от изумления.

— Ты, э-э-э, всё это сделал? Воеводы не писали, что это был ты.

— Я просил их не указывать меня в своих сказках. Сейчас вижу, что скрывать — себе дороже. Не веришь — спроси их.

— Верю-верю, — замахал руками Алексей и сказал задумчиво. — Значит ты вот так радеешь за государьство?

— Конечно, — мысленно ответил я, но промолчал.

— Однако, всё-таки, что-то надо делать, — сказал царь.

Я не стал исполнять непонятливого.

— Ничего не надо делать, государь. Пусть всё идёт, как и шло. Точно, никто больше не догадывается?

— Я сам проводил следствие.

Я покрутил в «изумлении» головой. Алексей зарделся от удовольствия.

— Вот и ладно. Пусть никто и не знает. Жаль только, что мы не знаем того, кто так жаждет переворота. Э-э-э…

Я замолчал, вроде как обдумывая вдруг пришедшую мысль.

— А, ведь они должны проявиться, если ты не отреагируешь на эти письма. Они должны выйти на меня, если я не стану предпринимать никаких шагов в нужном им направлении. А мы потихоньку их поищем.

— Да, что тут искать⁈ Кто те бунты учинял, — знаем? Знаем! Вот и весь вопрос!

— Ответ, — поправил царя я.

— Ну, да, ответ, — согласился он, чуть подумав.

— Не факт, не факт. Думаю, это могут быть англичане. Ведь у них не получается с тобой договориться о торговле, так?

— Так! — кивнул головой Алексей.

— Вот в этом направлении и будем копать. Только очень осторожно, как в песке норку. В любой момент может осыпаться. Там людишки ушлые и очень опасные, да и вспугнуть никого не хочется.

Мне, собственно, было всё равно, на кого может выйти Приказ тайных дел или мы с государем лично, так как я-то точно знал, что подмётные письма разбрасывал я сам. Однако кто-то же изготовлял мои документы? И этот кто-то знает, что документы у меня и когда я ими воспользуюсь, обязательно ко мне придет и предъявит доказательства их фиктивности. Чтобы «взять меня за жабры». Подчинить воле своей. Хе-хе… Ну-ну…

— Англичан не так уж и много, — думал я. — Всех к ногтю, и дело с концом. Но могут быть задействованы и наши. Могут? Обязательно в группе заговорщиков есть и «наши» высокородные бояре. И они бы давно бы вышли на меня. Только уж очень я подвижен и то на Ахтубе прячусь, то на Кавказе. Прав государь в одном — начинать надо с тех, кто был рядом с соляным и медным бунтами. Много времечка прошло… Ну, да ничего…

— И ещё, государь… Не прими сей совет за ещё один шахматный ход, обкладывающий, как ты говоришь, тебя, но церковную реформу лучше бы отменить.

— Почему? — Удивился царь.

— Потому, государь, что недовольных этой реформой слишком много. Думал я увести этих людей от Москвы, и увёл, но их оказалось так много, что еслиони в гневе вернутся, то никому мало не покажется. А меня они слушаются, пока я не противлюсь им. А как только встану супротив, — быстро на вилы поднимут. А вилы у меня на Ахтубе из кованого железа сделаны. Очень острые и крепкие.

— Сколько их там у тебя, людишек? — спросил, нахмурившись, Алексей.

— Списки книг я с собой взял. Э-э-э… На память если, то тысяч пятьдесят.

— И ты, естественно, как и докладывал, всех их немецкому строю и другим воинским премудростям обучал?

— Так чем ещё зимой заниматься? Рыбу-зверя ловить, да стрелять колоть обучать. У меня ведь там калмыки… От них обороняться уметь надо.

— Научил, значит, обороняться? — в голосе Алексея Михайловича зазвенела сталь.

Я посмотрел на государя и со вздохом сказал:

— Всё ещё поправить можно.

— Как поправить! — вскричал фальцетом Алексей. — Что поправить! Поправили уже! Аж патриархи своё слово сказали! Хочешь Никона вернуть? Паразит! Мерзавец! Сколько он мне крови испортил!

— Тихо! Тихо, государь! Не ровен час в голове сосуд лопнет и останусь я один. А одному ох, как трудно править.

Царь попытался вдохнуть и не мог. Глаза его выпучились. Алексей Михайлович поднялся со стула и продолжая делать судорожные движения головой, схватился за грудь. Лицо его стало походить на большую свёклу. А у меня с собой не было ни нашатыря, ни какого другого лекарства. Не было даже корня валерианы.

Царь постоял-постоял, сделал шаг назад и, привалившись спиной к пальме, сполз на землю.

— Он прислонился к пальме и дал дуба, — промелькнула у меня пошлая мысль.

[1] Цугцва́нг — положение в шашках и шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции.