Степан Разин. 2

Глава 10

Получив от первого Астраханского воеводы личную грамоту царя Алексея Михайловича, вскрыв её и прочитав, я озадаченно нахмурился и почесал аккуратно подстриженную бороду.

— Что пишет государь?

— Пишет, что ждёт меня в Коломне с войском, — ответил я. — А где же я сейчас войско возьму? Кто в походе против калмыков, кто на Сулаке, кто на Волге. Ус ещё, паразит, свой полк на Дон увёл! Где он теперь, этот полк?

— Сколько войск требует государь? — спросил Бутурлин, косясь на грамоту, явно желая в неё заглянуть и прочесть.

Заметив этот взгляд, я сказал:

— Извини, Иван Фёдорович, тебя ознакомлять с сей грамотой указа нет. Но на словах скажу, что и калмыцскую границу оставлять не велено.

Зная, что воевода сообщает в Москву в письмах всё, что видит и слышит, особенно про меня и казаков, врать мне было нельзя. Но я и не врал. Ничего не говорилось в письме про калмыков. Не хотелось мне вести в Москву войско. Потеряется там оно, выйдя из-под моего подчинения. А со мной, действительно остались только самые верные.

— Придётся идти через Черкасскую станицу, искать там Ваську Уса, а не найду, брать казаков на Дону.

— Ты только самого Ваську не бери в Москву, — предостерёг Бутурлин.

— Не возьму, — успокоил я и хмыкнул, скривившись. — Хватит ему той Москвы. Пойду распоряжусь…

Выйдя из приёмного зала, где шла беседа, и приказав одному из сопровождавших меня казаков вернуться в стан и передать распоряжение и сборах, я вернулся назад. Беседу перенесли в трапезную за большой стол, обильно уставленный холодными и горячими закусками, кувшинами с вином из моих виноградников. С царских ни одна ягодка не шла мимо государевой казны. За этим следило сразу несколько государевых приказчиков.

Однако и от меня воеводам даром редко что перепадало. Так завелось ещё при прежнем наместнике, так было и сейчас. На то имелся специальный царский указ: «Весь виноград учесть и с каждой грозди вино давленое, или выкуренное продавать в казну». Себе мы оставляли совсем немного хорошего вина. В основном у нас оставалось вино после двух трёх выжимок. Оно, слабоалкогольное, было очень хорошим питьём в жару и имелось в каждой семье. Также на виноградных выжимках мы ставили брагу, которую перегоняли в бренди. Жмых пересыпали известью и использовали в качестве удобрения.

Воевод интересовало положение на Тереке и Сулаке. С того времени, что я впервые побывал на Кабарде, крепость убирали два раза. И два раза переносили. Теперьперенесли в третий раз, поставив её в устье Сулака.

Я рассказывал о Кабарде и об её, до сих пор, не определившихся, кому служить (османам или Русскому царю), князьях, а сам, не переставая, думал о вызове в Москву.

— Конно и оружно, млять, — то и дело мысленно ругался я.

Терзали меня нехорошие предчувствия. Слишком долго у меня всё было складно. Тишь, да гладь, да Божья благодать… Кхе-кхе… Много раз меня пытались оговорить, нашёптывая в уши Морозову и государю, но ни тот ни другой на оговоры не реагировали. В этом, конечно, и Морозов и Алексей Михайлович выдерживали стойкость. Честь им и уважение.

Борису Ивановичу я едва ли не 'заглядывал в ро’т и все его просьбы выполнял. Нужно войска выставить на войну с Польшей? На тебе Ваську Уса с полком. Икры не хватает до нужного объёма? Возьми, пожалуйста, мою. Или какого иного товара, например — зерна. Или вдруг голландцы льняное семя скупать начали для французов, а я из него масло жал уже в промышленных объёмах. Нужно? Да, возьми, пожалуйста!

Так и с царём…

Измайлово, благодаря садам, огородам, пасекам и оригинальным застройкам, превратилось в сказочный городок. Мы ведь облицевали дворец древними золото-ордынскими изразцами, привезёнными с Ахтубы. Причём, и в Селитренном, и в Красном Яре бывшие ханские дворцы сохранились практически нетронутыми, так как были засыпаны землёй и песком. Их превратили в ханские усыпальницы и засыпали. После этого столица переносилась. Таких столиц-усыпальниц мы нашли двенадцать.

Увидев неприметные возвышенности и обалдев от предвкушения, прежде чем основать городки, я приказал очень аккуратно курганы раскопать, а потом дворцы разобрать, сняв изразцы и фрески. Земли с курганов хватило, чтобы отсыпать крепостной вал, изразов, чтобы украсить Измайловский трёхэтажный дворец снаружи и изнутри, а драгоценностей, найденных в усыпальницах, хватило бы, чтобы построить второй Московский Кремль.

Знал я, что голландцы здорово «порезвились», раскапывая с разрешения Петра Первого, курганы, но чтобы так⁈ Такого «Клондайка» я себе и представить не мог. Одни только двухметровые золотые кони, хоть и полые внутри, весили около двух тонн. Их была пара, везущая саркофаг с останками Батыя и раскопали мы их в Красном Яре.

В моё время найти могилу хана Батыя не смогли и считали, что она сровнена с землёй. На самом деле, её просто раскопали такие же, как и я, «чёрные археологи».

Практически, по всему левому берегу Ахтубы мы находили хорошо сохранившиеся останки старых Золотоордынских городов, или курганы. Между Красным Яром и Селитренным — я знал это и раньше — располагалось «Древнее поселение Ак-Сарай и руины феодального замка Давлет-хана». Так писали в наше время на туристических интернет-сайтах.

Но сейчас это был не только заброшенный хоть и древний посёлок, но и комплекс хорошо сохранившихся мавзолеев, предположительно ханов Золотой Орды Берке, Узбек-хана, Джани-бека и Берди-бека. Всего археологами позднего времени было и раскопано около двадцати захоронений, разрушенного ещё Тимуром города. Тимур не разрушал акрополи, как я сейчас понял. Они были разрушены и разграблены не тогда и не сейчас, а в более позднее время.

Ещё совсем недавно тут стояли кочевья ногайцев и калмыков, свято выполнявших функцию охраны захоронений предков.

Интересно, что на карте братьев Пицигани[1], датируемой одна тысяча триста шестьдесят седьмым годом, здесь находится условный знак в виде мусульманского мавзолея. Пояснительная надпись гласит: «Гробницы императоров, умерших в районе Сарайской реки».

На карте Фра-Мауро[2] от тысяча четыреста пятьдесят девятого года также обозначено это место, названное «Sepultura imperial» («Императорские захоронения»).

Знание того, что на речке Ахтуба располагалась «империя» Золотой Орды и некоторых локаций золотоордынских городков и столиц, а так же то, что курганы до Петра Первого не были вскрыты, позволили мне значительно пополнить свою семейную казну и казну Алексея Михайловича.

Конечно же, вскрывали бывшие дворцы, ставшие акрополями, мы вчетвером с Тимофеем, Иваном и Фролом. Да и не знал никто, что это захоронения. Дворец и дворец… Подумаешь! Мы и не раскапывали дворцы полностью.

Начинали копать сверху кургана, натыкались на потолок, разбирали его, проникали в помещения дворца, выносили сокровища. И всё.

Богатые находки скрыть было не возможно, и мы их не скрывали, так как буквально всё найденное отправлялось в Москву. Всё, что можно было перевезти. В Кремле, конечно, знали, что это за вещи. Я подробно описывал помещения и где, что лежало, и зарисовывал. Двадцать пять альбомов я вёз теперь в Москву. Рядом с саркофагом лежали основные сокровища. Сами саркофаги мы не трогали.

Царская казна за десять лет раскопок ломилась от Золотоордынских артефактов. Только оббитых золотом и усыпанных драгоценными каменьями тронов мы привезли царю три штуки. Хе-хе… Встречались и монетные клады, которые я тоже полностью передавал в государеву казну, правда, получая взамен тридцать процентов рублями. В кладах попадались так называемые «ярмаки» — серебряные монеты времен хана Менгу-Тимура[3], «данги» — хана Узбека[4] и хана Джанибека[5], и многих других ханов Орды.

Совсем не разбираясь в нумизматике, я отправлял откопанные деньги на счет и на вес, а мне присылали список с «раскладом» сколько каких денег переслано, какого веса, «сдачу» в тридцать процентов и благодарственную грамоту от царя Алексея Михайловича. В Московской казне нумизматику и цену деньгам «знали» хорошо.

Безжалостно «грабя» курганы, я ужасался, сколько золота утекло из России по дипломатическим каналам во времена Петра Великого. Сейчас древние скифско-сарматские украшения оседали в закромах русского царя. Только с парой отлично изготовленных коней я пока не знал, что делать. Отдать царю? Не знаю, не знаю…

Не будучи святым и имея перед собой вполне пристойные цели, некоторые украшения, да простят меня будущие археологи, я скрепя, сердцем отдавал на переплавку, которую мы наладили в Красном Яре. У меня получилось переработать добытую на Яике соль в чистейший боракс, что оказалось очень даже не просто. В ходе процесса переработки соли мне стало понятно, что, когда я сам намеревался переплавить золотые самородки, у меня бы ничего толкового не получилось. Ну, или промаялся бы я с переплавкой пару месяцев и пожёг бы золото впустую.

Сейчас на меня работал младший сын Дербентского ювелира, который не только переплавлял «малоценные» золотые украшения, но и чеканил нужную мне монету. Причём, те механические новшества, что ввёл у себя я, понравились Дербентскому ювелиру, который с удовольствием посетил мою «столицу» на Ахтубе примерно летпять назад и помог наладить выпуск ювелирной продукции, прислав двух отличных специалистов.

Погрузив на корабли «подарки» царю, я отплыл из Красного Яра вверх по реке третьего сентября тысяча шестьсот шестьдесят шестого года. Отплыл с ощущением тревоги и с беспокойством в сердце. Хоть и шло со мной войско на двадцати больших двухмачтовых «стругах», но на душе скребли кошки. Всё-таки с собой пришлось взять самых верных, ибо времена наставали смутные. А Тимофей с братьями остались в Кабарде…

Вернее не в Кабарде, а в Северной Кумыкии, что располагалась на Кумыкской равнине между реками Терек и Сулак. Нам наконец-то удалось договориться с Сыном Гирея Первого, правившего частью Засулакской Кумыкии, а именно Эндиреевским княжеством, отделившимся от Шемхальства. Между Сулаком и Тереком находились ещё два самостоятельных княжества Аксайское и Костекское. Они располагались ближе к Тереку и постоянно враждовали с Эндиреевским. Этим мы и воспользовались, убедив Сурхая Третьего шамхала Тарковского в том, что наша крепость успокоит соседей.

Более десяти лет царской дипломатии и вооружённого подавления восстаний многочисленных княжеских отпрысков потребовалось, чтобы «убедить» местных князей, что русские войска несут на земли Кабарды мир. В последнее время на берега Кубани и на других реках были поставлены крепкие городки, которые наполнились казаками и русскими крестьянами-землепашцами. Ибо за двадцать лет распрей и погромов земли предкавказских равнин оскудели. А свято место, как известно, пусто не бывает. Не я ссорил между собой Темрюкских и Шамхальских княжат. Хватало и без меня интересантов: турки и иранцы спорили между собой за территориальное влияние, а взяли сии земли под контроль мы. Наш «семейный подряд».

Потому и находились на Сулаке, и Тимофей, и Иван, и Фрол, а с ними, по крепостицам, до пяти тысяч казаков.

Подъём по Волге в сентябре был труден, хоть и шли корабли полупустыми, высадив и людей, и лошадей. Лямку приходилось тянуть всем, не взирая на казачий «понт» и низкий статус «бурлака». За эти годы личным примером мне удалось сбить спесь со старых казаков и воспитать поколение с новыми понятиями казачьей гордости.

Участвуя в походах на калмыков и поляков, успокаивая Кабарду и Кумыкиюмне приходилось хлебать из одного котелка с есаулами и рядовыми, да и спать не в отдельном шатре, а в обшей палатке на сто человек, что нашили по моим эскизам из парусины, производство которой было освоено сначала в Измайлово, а потом и на Ахтубе.

Своих специалистов по изготовлению хорошей парусины в Москве не имелось, пришлось зазывать из Голландии. Но я не стеснялся и не скромничал, а потому зазывал и заманивал иностранных специалистов пачками. Кстати, случались казусы, когда кто-то заявлял себя, как специалист, а оказывался абсолютным профаном. Так произошло, например с одним голландцем, заявившим при вербовке в Голландии, что он мореход, а при тестировании, оказался неплохим виноделом.

Хватало мошенников. Ха-ха…

Наши косые паруса хорошо справлялись с Волжскими ветрами, а вытянутый корпус без лишних надстроек позволял двигаться даже против ветра. Если бы не открывшиеся отмели, мы бы проскочили до Москвы «с ветерком», однако то и дело приходилось пользоваться бечевой и добрались мы до Коломны только через месяц. Коломенский воевода вручил мне царский приказ о передаче моей личной тысячи под его, воеводино, «временное» командование.

Я, мысленно усмехнувшись, «взял под козырёк» и, не дрогнув лицом, по описи передал свое войско Никите Иевливечу Кутузову и был приглашён им на обед. Приглашение я принял, понимая, что по такой мелкой воде за сутки до Москвы я не «долечу» (было-было такое и не раз), хоть и дул хороший, знакомый мне, ветер.

Стоял на воеводстве Никита Иевлиевич второй год и ранее мы с ним не пересекались, но проживал он в том же доме, в котором обитали и прежние воеводы. Дом сильно походил на множество старых домов из моего времени и мне всегда нравился, так как строился по подобию измайловского дворца и имел все необходимые удобства. Дом был кирпичным и двухэтажным. Первым этажом была, естественно, хозяйственная подклеть. Вход на второй этаж, или, как теперь говорили — ярус, шел через высокое крыльцо. В широких окнах вместо слюды, стояли наши «измайловские» стёкла.

На обеде, состоявшемся, когда на дворе уже смеркалось, я увидел епископа Александра, знакомого мне года с пятьдесят пятого, когда в Коломне ещё существовала епархия. Епархию ликвидировал в патриарх Никон, присоединивший её к Патриаршей области. Владыка Александр был определен на вновь созданную Вятскую кафедру, бедную и совершенно неустроенную в экономическом отношении. Теперь он был здесь, в Коломне.

— Вероятно приехал на собор, — подумал я. — Но почему он здесь, а не в Москве? Неужели собор уже закончился? Помниться, он длился до шестьдесят седьмого года. До февраля или марта…

— Доброго здравия, отец Александр! — поздоровался я. — Благословите…

Я протянул к епископу руки и склонил голову.

— Не боишься от противника Никоновских новин благословление получать? — спросил, усмехаясь старец.

— Бог разберётся, и не мне судить, — покрутил головой я и спросил, поднимая на него глаза: — При сане ещё?

— При сане пока, — сказал и хохотнул епископ.

— Тогда прошу благословить.

— Бог с тобой, — сказал старец, прикоснувшись четырёхкратно к моей голове двумя перстами.

— Отчего не на соборе, отче? — тут же спросил я, пока мы не сели за стол.

— Хе-хе… Так, э-э-э, прервали собор. Иерархов ждут. Чтобы Никона низложить. Не уходит добровольно, хотя и осудил его собор.

— Каких иерархов? — сделал вид, что удивился я.

— Архиепископов Константинопольских и Иерусалимских, патриархов: Паисия Александрийского, да Макария Антиохийского.

— О, как⁈ А я думал, что закончился собор.

— Основные вопросы решали всё лето, да так и не решили. Никон перевернулся и отказался от свих новин. Аки агнец на заклании предстал пред собором. Тьфу, прости господи!

Старец перекрестил губы.

— А, что сам иконы рубил и книги рвал, это как⁈ Теперь говорит, что заставили его слуги царские и сам царь. Тьфу, паразит! Как только язык у него не отсох⁈

Он снова перекрестился.

— А ты, значит, отец Александр, так и противишься новинам? — спросил я.

— Противлюсь, Стёпушка, — со вздохом ответил старец. — Как не противиться, коли всё наоборот делают, паскудники⁈

— Гляди, отче, анафеме предадут, — покрутил я головой. — Беги ко мне на Ахтубу, пока не началось.

Старец снова тяжко вздохнул.

— Не можно, Стёпушка. Прав ты был во многом. Остерегал нас. Откуда в тебе тот разум? Бог знает! Мне же Бог язык непослушный, да разум скудный дал. Наговорил уже столько, что и сам не рад, да отказываться от сказанного — ещё больший грех. Вильнуть бы сейчас хвостом, как Никон, да не даёт гордыня. Что пастве скажу, воротясь?

Я удивился, услышав его откровенные слова. Видимо, обсуждали они с воеводой сложившееся положение, так как тот выслушал старца спокойно и сказал:

— Присядемте, господа хорошие, за стол… Отче… Степан Тимофеевич…

Обеды на Руси в богатых домах были такие обильные и сытные, что я наедался с «двух ложек», но научился растягивать удовольствие часа на два. У себя дома я ограничивал меню «первым, вторым и третьим». Правда и то и другое и третье в завтрак, обед и ужин было разным. На пирах же все изыски стояли на одном столе и стол, в буквальном смысле, ломился. Перечислить все яства, возможности нет никакой. Всё равно что-то, да упустишь.

Привезённое мной вино было вкусным и правильно приготовленным, потому быстро развязало языки и я узнал, что ничего ещё на соборе не решено и что старообрядцы, в общем-то, побеждают. Может, то что они давно готовились к предсказанному мной пятнадцать лет назад расколу, то ли то, что Никон, действительно покаялся в содеянном и осудил «греческие новины». Оттого и призвали греческих патриархов. Но какие они были греческие, одному мне в этом мире было известно. Все ни в буквальном смысле подчинялись Римскому Папе и отчитывались перед ним о совращении Русской церкви в письменном виде, прости Господи. И я читал, в своё время, эти письма в Рим. Но никому ведь сейчас не скажешь об этом! Хотя…А почему, нет?

— Слышал я, что патриарх Антиохийский по дороге в Москву индульгенциями торгует? — спросил я. — И так успешно торгует, по рублю за штуку, что уже и распродал всё разрешённое количество до въезда в Москву. Сейчас снова выпросил у царя разрешение выпустить бумаги. В печатном дворе оттиски готовят. Правду говорят?

— Правду, — ответил, вздыхая старец.

— Не уж то? — удивился воевода. — Индульгенции, это же — римская выдумка?

— Римская, — согласился епископ. — Так и что? Все они, патриархи эти, под Римской рукой.

— Индульгенции — это же ересь! — воскликнул воевода.

— А я тебе что, говорю, говорю, — снова вздохнул епископ.

— Так, они здесь таких делов наворотят, — задумчиво проговорил воевода.

— Суд над Никоном будет и над всеми несогласными, — проговорил я. — Никона низложат, изберут другого патриарха, всех несогласных предадут анафеме. Беги, отче, пока не замарали тебя.

Долго и молча смотрел на меня епископ, но потом в который уже раз тяжело вздохнул и сказал:

— Чему быть, того не миновать, Стёпушка.

[1] Братья Франциск и Доминик Пиццигани (итал. Francesco, Dominic Pizigani / Pizigano) — венецианские картографы XIV века.

[2] Фра Ма́уро или Мавро (итал. Fra Mauro, 1385—1459) — венецианский монах ордена камальдулов, подвизавшийся в монастыре св. Михаила[англ.] в Мурано и картограф портуланов и mappa mundi Итальянской картографической школы.

[3] (1266–1282)

[4] (1313–1341)

[5] (1342–1357)