Степан Разин. 2

Глава 16

С именем жены мне, не повезло. Как я не рассматривал варианты «детских» имён Евдокии, ни одно из них не нравилось и слетая с моих губ, вызывало у меня гримасу отвращения. Все эти: Авдотья, Евдокея, Евдокиюшка, Евдя, Евдоня, Доня, Дона, Доняха, Доняша, Евдося, Дося, Евдоха, Евдоша, Доша, Евдуня, Дуня, Дуняра, Дунятка, Дуняха, Дуняша, Евдуша, Душа, Авдотьюшка, Авдотька, Авдоня, Авдоха, Авдоша, Авдуля, Авдуся, Дуся — воротило меня. Наконец, я выбрал формой обращения к жене «Душа моя», а в обиходе — Доня, Доняша. Тем паче, что имя реки «Дон», для меня значило много.

И с «помощницей» у меня не особо получалось. Во время нашего путешествия я попытался настроить супругу на «рабочую волну», но понимания не получил. Не понимала она, зачем ей заниматься хозяйством, когда есть управляющие и наложницы. Не интересовала её и политика, или даже простые встречи с посторонними мужчинами.

Доня откровенно зевала на моих «совещаниях», а мои голландцы смущались и сбивались с темы обсуждения. В конце концов, я перестал её мучить. и жена занялась обычным делом принцесс и царских жён — вышивкой и шитьём мне рубашек и штанов с трусами.

Она набрала себе во «двор» товарок и они отлично проводили время либо во дворце, либо в саду. Царь не съехал из дворца и продолжал занимать с семьёй правое крыло дворца. Более того, если раньше царица и дети переезжали вслед за государем из дворца в дворец, то теперь они сразу после нашего возвращения в Москву переехали в Измайлово и, суда по всему, никуда переезжать не собирались.

Во дворце было шумно, а я отвык от многолюдности и детского ора. Государь, видимо, тоже уставал от детской непосредственности своих отпрысков, коих было очень много, и при их отсутствии в Кремлёвском дворце, чувствовал себя превосходно.

У меня разом возникло восемь братьев и сестёр. Старшей Марфе было четырнадцать, а младшему Ивану — восемь месяцев. Плодовит, ха-ха, плодовит был Алексей Михайлович… Любил он это дело… Да-а-а…

Так вот, моей супруге было удобно, привычно, и весело, так как она получила от меня свободу действий и пользовалась ею в полной мере, а я в этом московском бедламе чувствовал себя тем самым управляющим Измайловской крепости, каким был двадцать лет назад. И это сильно раздражало.

К тому же Евдокия совсем не горела желанием куда-то переезжать, тем более на какую-то Ахтубу. Да-а-а… И я к июню пришёл к решению, что надо «рвать когти», пока не «повязали». Даже приближение рождения ребёнка меня не удержало и я, снарядив в Ярославле торговый караван, в июле отплыл вниз по Волге-реке.

— Всё-таки решил ехать? — Спросил он, когда я сообщил Алексею о своём решении.

— Если отпустишь, государь. Там столько дел… Всё развалится без меня. Я же знаю. Стоит только где-то задержаться чуть дольше, чем на три месяца, в противоположном месте начинаются разброд и шатания. Начинается с пьянок и кончается пожарами и погромами.

— Но ты ведь не поедешь в Персию?

— А что мне там делать? Шах Аббас передал власть сыну. Если только поздравить Сулеймана? Так, подарки нужно везти подобающие. Хоть ты уже послал, но так принято. Если едешь в гости, нужен подарок.

— Ну да, ну да…

Царь посмотрел на меня несколько иначе, чем прежде. Взгляд его вдруг резко потеплел.

— Наверное, правильно, что ты уезжаешь.

Я удивился, но ничего не сказал, ожидая продолжения. Я старался лишний раз не спрашивать и не забегать вперёд с разговорами.

— Мои холопы принялись, как ты любишь говорить, «дуть мне в уши», наговаривая на тебя. Да и я, честно говоря, ждал от тебя каких-то попыток навязать мне свою волю, но я приятно ошибся. В очередной раз убедился, что ты мудр. Что ты не имеешь амбиций, я уже давно не думаю. Все твои дела говорят о том, что ты хочешь править и с этим справляешься неплохо. Пока ты был здесь, у тебя на Ахтубе и на Кабарде работали проверяющие. Они нарушений и злоупотреблений не выявили. Я почему тебе это говорю? Ты всё равно, когда приедешь — узнаешь, а я не хочу, чтобы между нами возникло непонимание. Ты сам мне советовал так поступать. Контроль и учёт, помнишь?

— Конечно, помню, государь. И ни сколько на тебя я не в обиде. Это только работа. Служба — превыше всего. И подсудность.

— Ну да, ну да… Ты мне много помог. Одному бы мне было сложно пережить эту смуту, что после собора едва не началась. Твои казаки справились с усмирением московского восстания.

— Москва — это ерунда, — махнул я рукой. — Теперь надо ждать в другихгородах. Я почему и еду на Волгу, чтобы удержать там бунтовщиков, а если будет нужно, то ударить им в спину.

— Да-да… Я помню. Ты говорил.

Царь обнял меня.

— Помни, что я тебя люблю, как брата, — сказал государь.

— Не дай Бог, — подумал я, вспомнив «любовь» брата Ивана Васильевича Грозного к брату Владимиру Андреевичу Старицкому.

— Помню, государь, — смиренно проговорил я.

В Ярославле я немного задержался. Шла перестройка моей усадьбы. Часть моей земли оставалась не используемой. Здесь раньше жили три семьи и жили на широкую ногу, а у меня семейная жизнь пока не ладилась. Поэтому я приказал вместо отдельно стоящего терема Надеина Старшего, возвести церковь.

Надо сказать, что весь Надеиинский участок составлял более гектара. Это если считать с береговой линией, длинной в девяносто и шириной в пятнадцать метров. Плюс береговой откос, где я встроил холодные склады. В Ярославле мне удавалось жить наездами, и одному мне хватало бы маленького домишки, но приходилось содержать особняк, ибо «негоже» такому уважаемому человеку прозябать в убогой домине.

Почти всю территорию я использовал под склады и амбары. Торговля шла полным ходом уже даже не завися от меня. Товар транзитом шёл из Персии в Ярославль и далее в Голландию или в Англию. Я же выступал, по сути, перевозчиком, посредником и гарантом между иноземными купцами, а потому пошлину платил минимальную.

Иногда, когда я видел пришедший торговый караван по Волге-реке из Астрахани, или посуху из Архангельска, мне слышался звон падающих в мой сундук золотых монет. Управлялись с товаром голландские купцы, состоящие у меня на службе. Они заправляли моей торговлей и не «путали свою шерсть с государственной», вставляя в мой товарно-денежный оборот свои деньги и товары. Я позволял. Мне приходилось только сверять расходные книги, что я и делал два раза в год, катаясь по Волге и по Каспию «туда-обратно».

Расставание с женой прошло, как прощание Шурика с Ниной в «Кавказской пленнице», когда он её похищал.

— Прощайте-прощайте, — сказала мне жена, не открывая спросонок глаза. Я, по привычке, уезжал затемно.

Это: «прощайте-прощайте», так и звучало у меня в ушах, когда бы я только не задумался. Да-а-а…

— Чёрт! — ругнулся я на воспоминание, пнув какую-то ржавую скобу, торчавшую из-под мелкого галечника.

Я броди по фундаменту разобранного терема, переходящему в подвал. Как оказалось, у подвала имелось три входа. Вернее, один, примерно пятиметровый лестничный спуск, заканчивавшийся тремя высокими, примерно трёхметровыми, дверьми. Сейчас строители, обстукивая стены, исследовали подвал на предмет сохранности фундамента и возможности установки на него каменного сооружения.

Ржавая скоба звякнула, стукнувшись о камешки, и вернулась на место, словно была прикреплена к шарниру. Я вздёрнул левую бровь и нагнулся. Скоба оказалась кольцом, вдетым в проушину, а рядом под камешками просматривались доски.

— Крышка люка? — подумал я.

Ещё недавно над этой площадкой лежал деревянный пол и это мог быть запасной люк в подвал. Сердце тревожно забилось в ожидании таинственного открытия. В буквальном, хе-хе, смысле слова.

— Никитка! — окликнул я парня из рабочих. — Ну, ка, подь сюда!

У Никитки в руках имелось кайло.

— И ты Андрюта возьми лопату и расчисти тут.

Я потопал ногой рядом с кольцом, и услышал гулкую пустоту. Расчистили место вокруг кольца, и оказалось, что это не крышка люка, а крышка большого сундука. Второе кольцо нашли на расстоянии примерно метра от первого.

Откопали. Вынуть сундук из ямы не смогли. Смогли только немного пошевелить. Открыть не смогли. Сверху в крышке имелся врезной замок, прикрытый задвижкой, приделанной к одному из колец. Я вспомнил, что мне «по наследству» досталась связка ключей от подвала, которая сейчас была в руках у управляющего поместьем Юргена Берга, стоявшего не далеко от спуска в подвал. Я поманил его пальцем и забрал связку. Нашёл нужный ключ. Загнал всех и Берга в подвал. Казаков с помощью сотника расставил в каре. К месту раскопок уже стали стекаться зеваки из числа работников усадьбы и складов. Открыл сундук. Вздохнул и покачал головой. Вот они деньги, похищенные Светешниковым. Вернее — мягкая рухлядь, которую он переложил на деньги.

Сундук был полон серебряных «копеек»[1].

— Это я удачно здесь задержался, — подумалось вдруг. — Правду говорят: «Не везёт в любви — повезёт в картах».

Не знаю, почему мне казалось, что мне не повезло в любви? Потому, что Дуняша не проявляла инициативы? Потому, что постоянно прятала от меня глаза? Отвечала односложно? Не проявляла интереса ни к учёбе, ни к бухгалтерии, ни к истории государства Российского и политику, в которую я её пытался вовлечь? А от торговых книгона просто отшатывалась, как от чумного одеяла.

Однако к себе негативного отношения я не испытывал. Тут надо признаться. И чтобы узнать меня у неё имелось немного времени. Да жаль, что у меня его совсем не было. Не была записана в моих планах женитьба. Как и поездка в Москву. Но я считал, что женитьбой ещё легко отделался. Царь мог меня и в кутузку спрятать после таких требований шаха. И плевал он на угрозу объявления ему войны. Или запретил бы мне выезжать за пределы Москвы, и всё тут.

Первой моей целью по пути в Астрахань был Симбирск, ставший узловой точкой в транспортировке грузов или писем. Из Симбирска, называемого Синбирском, шла почти прямая дорога на Арзамас, а от него на Москву. Имелась и другая дорога, по которой в стародавние времена из Москвы ходили люди на Урал и за него. Через Рязань и городок Сызрань, что на Волге. Но ту дорогу долгое время контролировали ногайцы, все сёла по ней обезлюдели и содержать дорогу перестали. А на симбирской дороге за десять лет встали городки новые с «ямскими станциями», табунами хороших лошадей и с казёнными смотрителями. Охраняли дорогу казаки Тимофея Разина. Царь готовился к приезду Патриархов задолго до Собора и вложил в дорогу до Симбирска большие деньги.

Симбирск, как крепость, основали в сорок восьмом году. Сейчас воеводой в Симбирске стоял Иван Иванович Дашков. Воеводы обычно назначались на год или два, Дашков «воеводил» с шестьдесят четвёртого, что говорило о доверии к нему царя и о моём ходатайстве о том. Мне нужен был Дашков в Симбирске позарез, когда начнётся смута.

Ещё в шестьдесят четвёртом году я помог ему составить обширный хозяйственный план с рекомендациями по развитию Симбирска, куда он был назначен инспектором деятельности предыдущего воеводы. Я не только помог ему теоретически, но и вложился в строительство городка людьми и деньгами. В городке я поставил усадьбу с амбарами, а на берегу пристань со складами.

«В Синбирском уезде 'земли самые добрые», и если «государь будет 'изволить», здесь «мочно завесть пашни великие» и также «завесть мелницы многие, потому что рек угожих много», а отсюда и «хлебный отпуск в Астрахань перед нынешними отпусками горазд будет. Да в тех же местах мочно завесть для Астраханскаго отпуску винокуренные поварни на реке Суре, потому что Сурская вода к винному куренью угодна и выгодна»; в лесах многие «бортные угодья»; В Синбирске под городом блиско реки Волги соляные росолы в двух местех: один на посадцкой земле, а другой на монастырской Спасского монастыря; В Синбирску ж мочно завесть в реках в Волге рыбные ловли, а ловят осетры и белуги и белые рыбицы и лососи; растет «тутовое многое деревье, чем черви шолковые кормят и в том месте можно завесть шолковый промысел многой». Так писал Дашков с моих слов.

А познакомились с Дашковым мы ещё в Астрахани, где он стоял вторым воеводой, местничая с Яковом Никитичем Одоевским, сыном Никиты Ивановича — ближнего царского боярина, собиравшего «компромат» на патриарха Никона и не желая оставаться на вторых ролях.

Симбирская крепость стояла на высоком стометровом холме и являлась крайним восточным «форпостом» засечной черты, шедшей до самого Воронежа. Большим отрядам пройти мимо крепости было проблематично, а остовлять за спиной гарнизон крепости опасно нападением с тыла, что и случилось в «той истории» с войском Степана Разина. Под Симбирском войско Разина было разгромлено совместными отрядами воеводы крепости Ивана Милославского и Юрия Борятинского, прибывшего из Казани. Разин дважды раненый бежал на Дон, там был предан казаками и передан для царской расправы. Я не знал, что произойдёт дальше, но повторять судьбу моего реципиента не хотел, а потому готовился ко всему.

— Поздравляю, Степан Тимофеевич, со свадебкой, и прими от меня в виде скромного подарка сабельку, что тебе приглянулась ещё в Астрахани.

Я удивился и пожав плечами развёл в недоумении руки.

— Возьми-возьми, не побрезгуй, Степан Тимофеевич. Если бы не ты, не стать бы мне тут воеводой.

Сабля была из стали персидской ковки, и внимание я на неё обратил не зря. Из хорошей стали выковали саблю, хотя эфес у неё был не очень богатый. Для знатока штучка… Я и в прошлом неплохо разбирался в металлах и сплавах, а здесь стал по-настоящему ценить и сталь, и изготовленное из неё хорошее оружие. Ценить и собирать, тратя, порой, огромные деньги.

— Благодарю, Иван Иванович. Как ваш шёлковый ткацкий завод? Запустите в этом году?

— Мастеров своих жду от тебя, Степан Тимофеевич.

— Вот приеду на Ахтубу, посмотрю, что у меня творится и отправлю твоих мастеров.

Воевода в том году решил поставить в Симбирске государев ткацкий двор, чтобы делать шёлковые ткани. У меня уже не хватало станков для ткачества, а сырьё лишнее продавать голландцам давила «жаба». Вот я и посоветовал Дашкову собрать цех. Помог изготовить необходимое количество станков и подготовил необходимое количество мастеров. Мой поступок был по достоинству оценён и Дашковым, и самим царём, которому Дашков отписал честный отчёт о моём участии в казённом предприятии.

[1] Самый крупный ярославский клад XVII века был найден в 1940 году при строительстве средней школы №4 на улице Федора Волкова буквально в нескольких десятках метров от церкви Николы Надеина в Ярославле. Из земли были извлечены 18792 серебряные монетки — копейки, деньги весьма значительные по тем временам. На эту сумму можно было приобрести 280 десятин земли по нормам, определенным указом Михаила Федоровича Романова в 1628 году.

Клад, найденный недалеко от храма и усадьбы богатейшего ярославского купца, государева гостя Надеи Светешникова, датируется специалистами не позднее 1645 года. Это позволяет предположить, что Надея Светешников, почувствовав шаткость своего положения и надвигающуюся опасность, мог спрятать деньги, спасая их от государственной конфискации.