Степан Разин. 2

Глава 27

Мне хотелось сказать: «Подавись ты своим троном!», но я вовремя пресёкся.

— Давай потом поговорим, чей род старше и у кого больше прав на Московский престол. Сейчас нужно отстоять право на него. Ваш Ивашка Морозов меня сильно встревожил. Морозова — баба крутая и упёртая. Как она с твоей матушкой уживалась? Ведь четвёртая боярыня у неё?

— Матушка устала рожать, — покраснел Алексей, — и устала от отца.

— А-а-а… Ну да, ну да… Отец твой весьма был охочь до… Кхм-кхм…

Я тоже смутился, вспомнив, что Алексею всего-то шёл четырнадцатый год. В феврале будет… И целый год править станут регенты, то есть я, Милославский и ещё кто-то. А в пятнадцать он умрёт. Точно! Я вспомнил!

— Он умрёт, когда ему едва не исполнится шестнадцать лет, — вспоминал я. — За месяц до своего дня рождения. О, мля! И что потом? Малолетнего Фёдора на трон? Тогда меня никто в регенты не выберет. Потому, что не оставит Алёшка завещание. С чего бы ему думать о завещании под опекунством в пятнадцать лет? Да-а-а… Дела-а-а… Вот,… Хотя…

— В пятнадцать лет Алексей уже будет править самостоятельно, а значит, надо попытаться убедить его составить завещание. Человек внезапно смертен, то, сё… И что? Снова в регенты? Сейчас, наверное, в регенты царь записал мать Алексея. А мы с ней не очень ладим. Она была категорически против велосипедов. Да-а-а… Вот, су…

— Давай не будем про батюшку? — услышал я. — И матушку…

— Да, Бога ради! — кивнул я головой и разламывая зубами сушку.

Пожары в Москве начались этим же днём, как стемнело. Специально ждали? Наверное. А зимой в Москве темнеет рано. Так что, во время вечерней трапезы гонцы и прискакали с докладом, что, дескать: «Горит Москва!». Об этом и сообщил нам, вернувшийся от гонцов старший Милославский.

— Где горит-то? — спросил будущий царь.

— За Яузой слобода горит и торговые ряды в Китай-городе.

Меж своими, государь не рядился и трапезничал с ближними за единым столом. Естественно — мужским. Вот и Алексей, ещё с дневной трапезы сам сел на отцово место, а меня посадил на бывшее своё, то есть, по правую от себя руку. Рядом со мной сидел его дед князь Милославский. С левой стороны от Алексея сел Матвеев. Ничего не поменялось.

Однако, судя по всему, у деда с внуком после дневной трапезы произошёл приватный разговор, потому что наследник пристально наблюдал, сядет ли Милославский на своё место. Тот, ожидающе посмотрев на царевича, скривил гримасу, выказав недовольство, сначала прикоснулся на спинку ближайшего к главе стола стулу, а только не получив от царевича разрешающей реакции, отодвинул свой.

Тут надо сказать, что, благодаря моим самым ранним поискам «чем бы заняться», и хорошим измайловским мастерам-резчикам по дереву, я понаделал на продажу удобных стульев. Однако их все выкупал Большой дворцовый приказ. По распоряжению государя, естественно. Выкупил и пересадил сотрапезников со скамеек на удобные стулья, фактически уровняв их с собой.

Сейчас на Ахтубе у меня работало два механизированных завода с токарными, фрезерными и строгальными станками, которые выпускали стандартную мебель по единой технологии с едиными типоразмерами элементов сборки и готовой продукции.

— Если Китай-город горит, значит и Кремль сожгут? — спросил царевич.

— Всех верных стрельцов мы замкнули в Кремле. Ворота заперли ещё ночью. Сам проверял, — сказал Милославский.

— Если только изнутри кто не подожжёт, — скривился Алексей. — От Морозовой всё можно ожидать. Так отец говорил. Он опасался тётку Федосью. Сказывал, что она и себя сожжёт и нас не пожалеет. Почему и запрещал ей сюда в Измайлово приезжать. Хорошо, что мы здесь оказались. А Кремль, скорее всего, сгорит. Ладная ли охрана тут, Иван Фёдорович.

Это он уже воеводу Пушкина спрашивал.

— Ладная, Алексей Алексеевич, — он ещё не называл Алексея государем, как и я, собственно. — Благодаря наличию казаков-разинцев мы можем вести полноценную защиту стен круглосуточно, через регулярные смены. Уже сейчас стража стоит по два и сменяется через каждые четыре часа. А в случае боевых…

— Понято, понятно… Хорошо, что так. Пожарные команды огонь в Москве тушат?

— Тушат, государь, — ответил Милославский. — С вечера запаслись водой и подготовились.

— Ну и ладно.

— Тут надо Степана Тимофеевича благодарить, что он вчера настоял на сих, как он сказал, «превентивных мероприятиях», — добавил, подобревший «вдруг», Милославский. — Благодаря им, может быть и не всё сгорит.

— Степана Тимофеевича благодарить? Поблагодарим, время придёт, — хмыкнул царевич. — В стрелецкие слободы воевод послали?

— Воевод послали, государь. Стрельцов собирают, — с непонятно задумчивой интонацией в голосе сообщил Матвеев.

— Ну, тогда продолжим, пожалуй, трапезу, — разрешил наследник.

Перед закатом — это около пяти часов вечера, когда мы с Алексеем Алексеевичем, Милославским, воеводой Пушкиным, Матвеевым и тремя воеводами: Трубецким, Долгоруковым и Черкасским совершали обход территории крепости, её подземных казематов и стен, мы увидели направляющийся к «переднему» мосту, что соединял левый берег реки с главными воротами крепости, крёстный ход.

Среди передних, нёсших знамёна с ликами Христа, я заметил нескольких человек, которых знал лично.

— Значит, они дошли, — подумал я облегчёно, имея ввиду гонцов, отправленных мной накануне в Кремлёвский Чудов монастырь.

Именно в Чудовом монастыре обитали, как в изоляторе временного содержания, до принятия по ним решения о месте их ссылки, опальное и лишённое сана «священство». В том числе там так же проживал и протопоп Аввакум, но тот уже был «отправлен по этапу» в «места отдалённые». Хотя в письмах я всего лишь просил постараться не допустить сожжения Кремля и приехать к молодому царю с челобитной о помиловании, за письмо я опасался. Я и ранее с опальными списывался, и знал, что, не смотря на государеву охрану, монахи выносили и заносили «почту», обеспечивая невольникам связь с «миром».

— Это, э-э-э, что это? — спросил, нахмурившись, не мазанный ещё «миром»[1] государь.

— Э-э-э, крёстный ход, — сказал Милославский.

— Ты меня за дурака держишь? — спросил раздражённо Алексей, используя одно из моих выражений. — Я сам вижу, что это не скоморохи с медведями, дудками, и балалайками. Зачем они здесь?

— Может, э-э-э, пришли тебе, как царю и государю всея Руси, в ноги поклониться? — «предположил» я.

— Так, не было же ещё земского собора! Какой я им царь⁈ — с надрывом спросил Алексей.

С его выборами в цари завертелась такая кутерьма, что я, честно говоря, прифигел. Не помнил я в известной мне истории, чтобы после смерти Алексея Михайловича Фёдора избирал царём Земской собор, путём голосования «лучших людей». Может к тому времени царь сумел «побороть» Земские соборы, «придушив» волю народа?

Теперь же, как мне сказал сегодня утром Милославский, попытки собрать на лобном месте толпу и «выкрикнуть» царём Алексея Алексеевича, успехом не увенчались. Тут же нашлись доброхоты', которые выкрикнули ещё две кандидатуры: Морозова Мишку и Шуйского Михаила, внука Шуйского Василия. Когда Милославский об этом рассказывал наследнику престола, Алексей едва не подавился постным щами.

Откашлявшись, он положил на стол ложку и поднял на меня глаза, до краёв полные слёз, и было совсем не понятно, от чего те слёзы, то ли от кашля, то ли от обиды.

— Шуйского, говоришь? — переспросил Алексей. — Ну-ну… И кто же его выкрикивал? Много людей?

— Много, государь, — тоже нахмурясь, проговорил Милославский. — Знать бы кто это такой, Мишка Шуйский, да голову б ему открутить.

— Открутить, говоришь? — спросил и хмыкнул, скривив губы Алексей. — Ну-ну… Как бы он нам сам не открутил. Да, Степан Тимофеевич?

— Не открутит, — скривился Милославский. — В такой крепости сидим…

— Ага! — нервно почти выкрикнул Алексей. — Крепкая крепость! Трудно её взять! А ещё труднее выйти из неё! Да, Степан Тимофеевич?

— Хочешь выйти? — спросил я и добавил спокойным голосом. — Не советую. Там сейчас, Илья Данилович сказывал, народ буйствует. Москву грабят и жгут основательно.

— Зачем мне в Москву? Я бы в Белозёрский монастырь уехал. Поедем, князь? — Обратился Алексей к Милославскому.

— Как можно, государь? Сейчас тут решается судьба престола Московского. Среди самозванцев ты главный и взаправдашный наследник. На то есть воля царя Алексея Михайловича.

— Да, кому нужна его воля⁈ — вскрикнул Алексей, так двинув стол ладонями, что тяжёлая столешница качнулась от него, наклонясь, блюда с едой сдвинулись, а серебряная супница опрокинулась. Благо, что все едоки сидели одним рядом и горячее варево никого не обварило, но стол был испорчен, как, впрочем, и сама трапеза. Царь раздражённо выбрался из-за стола и убежал в свою опочивальню, выкрикнув:

— И не ходите за мной никто! Видеть никого не хочу!

Мы тогда перебрались с «ближними думцами» в мою трапезную и продолжили неожиданно прерванный только что начавшийся обед.

— Вредно за обедом обмениваться новостями, — сказал я глубокомысленно и не обращаясь ни к кому конкретно.

— Так он же сам спросил: «Что твориться в Москве?»! Я и сказал!

Милославский был испуган.

— Он, порой, как и Алексей Михайлович, такой бывает вспыльчивый…

— А помните, как государь, царство ему небесное, Шереметьева за бороду оттаскал? — спросил князь Долгорукий.

— А тебя, как он лупцевал, помнишь? — спросил Милославский кривясь.

— Когда? Не помню… — сделал удивлённое лицо Долгорукий.

Матвеев, задумчиво ковыряя, кашу из «моей» кукурузы, обильно сдобренную конопляным маслом, сказал сакраментальную, на мой взгляд, фразу:

— Терзают меня смутные сомнения, товарищи, что Алексей Алексеевич легко на трон взойдёт. Я и от Алексея Михайловича слышал про наследника Шуйского Михаила. А тут оно вон оно, что… Выкрикнули царём… Так и что, Илья Данилович? Чем дело сверсталось?

— Хе-хе! — хохотнул Милославский. — Да, ни чем! Побоищем кровавым! Хорошо, хоть просто на кулачках! Но нашим вломили крепко! Да и Марозовским!

— Значит больше Шуйских крикунов было? — удивился Долгорукий.

— Да, кхе-кхе, не то, чтобы больше, но какие-то они боевитые все. Одеты, как простой работный, или крестьянский люд, а ухватки бойцовские. Сразу видно, что не просто так пришли.

— А наши, значит, просто так пришли? — хмыкнул Матвеев.

— И наши не просто так пришли, да не абы кто. Помним мы времечко смутное. Как казаки с Дона Михаила Фёдоровича на трон поставили. Вот и сейчас мне показалось, что уж больно тот люд на казачков донских похож. Ни знаешь ничего про то, Степан Тимофеевич?

Я поморщился и положил ложку и вздохнул.

— Говорю же, после обеда на такие темы говорить надо.

Снова вздохнув, продолжил.

— Про казаков я уже докладывал. И Алексею Алексеевичу, и вам. Ещё по лету говорил, что многие недовольные казаки на Дону собрались. И что готовы идти на Москву веру старую защищать, тоже говорил.

— Гхэ! — кашлянул князь Трубецкой, привлекая к себе внимание. — Слышали мы от государя Алексн=ея Михайловича, про сии воровские дела и ещё по лету отправили войска, дабы перекрыть пути дорожки с Дона, Донца на Москву. Ни один, даже малый отряд, далее Воронежа пройти не сможет. Да и лазутчики, что на Дон ушли, не шлют гонцов. Значит сидят казаки на Дону смирно.

— Значит нашли они другие пути-дороженьки на Москву. За то время можно было бы и со стороны Смоленска зайти. Или по Киевско-Московскому тракту пройти. Васька же Ус уже ходил на Москву. То, полагаю, разведка была. Теперь они другим путём пошли. Через Калугу.

— И из Калуги не было гонцов. Фёдор Григорьевич Ртищев оповещён о казаках, — сказал Долгорукий. — Он у меня в полку в Дубровне служил. Добрый воевода. Не должен пропустить.

— Там Кремль худой, — покрутил головой Милославский и продолжил задумчиво. — Сколько раз ту Калугу жгли и разоряли… Там и засечной черты-то совсем нет. Стороной обойти город легко можно.

— Летом там не пройдёшь, — буркнул Долгорукий.

— Так уже и не лето, — хмыкнул Милославский. — Давно не лето.

— Любой отряд далее Калуги обнаружат разъезды, — настаивал на своём Долгорукий.

— Да, тут они, как ты не понимаешь⁈ — вспылил Милославский. — Что я казаков не видел. То я пугать Алёшку не хотел. Точно они! Точно пришли своего царя на трон ставить.

— Да, ну какого царя, Илья Данилович? — морщась, как от зубной боли, проговорил Шереметьев. — Какой-такой Михаил Шуйский? И что он за царь? Про Тимошку Шуйского, сына, мы слышали. Сколько их на дыбе сгинуло? Четверо? Ещё и пятого нашли?

— То — внук его. Алексей Михайлович сказывал. Подмётные письма долго ходили.

Так на обеде ни к какому единому мнению т не пришли, хотя спорили ещё долго. Но спорили, в основном, трое-четверо. Остальные думцы, уминали мои овощи: картофель, огурцы-помидоры, как свежие, собранные буро-зелёными, так и солёные, бочкового посола. Особенно мне нравились бочковые зелёные помидоры. Для себя я уже консервировал огурцы-помидоры в стеклянных банках с уплотнёнными гутаперчей стеклянными же крышками, прижатыми пружиной. Но это только для себя. Не все банки оставались герметичными.

И вот, стоим мы на привратной башне, смотрим на крёстный ход и офигеваем. Все натурально, я — старательно делаю вид, удивлен не меньше товарищей. Наверное то, что я не пытался Алексея «успокоить» или как-то «сторожить», повлияло на наши с ним отношения.

После обеда я, как полагается русскому человеку, прилёг отдохнуть, переобувшись, на всякий случай, в лёгкую кожаную обувь с мягкой подошвой, типа борцовок. Это чтобы не застали меня вороги босым. Но вторую часть сознания оставил «включённой» бдить. Оно так и работало у меня в двух режимах, как при Стёпке. Эх, скучно мне было без него и одиноко…

Вот после полуденного сна и пришёл ко мне царевич.

— Тук-тук, — сказал он, натурально стуча в мою дверь чем-то твёрдым, но не распахивая её.

Это был точно голос наследника, а не охранников, которым я велел никого не впускать. Я уже не спал, переоделся и переобувался. Разоружить моих казаков они бы вряд ли сумели бесшумно, а шума я не слышал, а потому спокойно спросил, чуть усмехаясь:

— Кто там?

— Наследник престола Алексей Михайлович! — громко сказал кто-то из казаков.

— Впустите!

Дверь не распахнулась, а приоткрылась на длину цепочки, давая возможность пройти одному человеку, а не толпе.

— Как у тебя всё строго, — сказал, входя и хмурясь, наследник.

— Извини, Алексей, надену сапоги, — сказал я, наматывая портянки. На войне и зимой я предпочитал свободные сапоги. А теперь имелось и то, и другое.

Наследник проследил за моими манипуляциями и проговорил:

— А я так и не научился наматывать.

— А тебе зачем? — удивился я. — Ты наследник престола.

Алексей непонимающе уставился на меня.

— Ну, чего так смотришь? — хмыкнул я. — Тебя и растили, как наследника. Я вот о чём. А мне пришлось и босиком побегать, и без седла поскакать, и водицы из болотца похлебать, и кровушкой своей, и чужой умыться. Потому и могу я больше, чем ты, и знаю больше, чем ты.

— А потому и царём будешь лучше, чем я, — прошептал Алексей.

Я посмотрел на него и скривился.

— Веришь, нет? Не хочу я быть наследником престола, но так уж сложилась моя жизнь. Родителей не выбирают. А вот становиться царём, мне уж точно не по нраву.

[1] Мир — здесь — елей, которым «мазали на царство» русских царей. В первом случае слово «мир» используется в смысле — «общество».