Снежность Иве, или Господин Метелица

Глава двадцать восьмая, в которой решаются вопросы жизни и смерти настоящей саатки

Окрестности Мюлля, дом г-жи Метелицы

Старуха сидела за столом и недобро глядела сначала в свою чашку, а затем на Иве.

– Я велела приготовить чай, а не помои, – проскрипела она. – Ты совсем бестолковая?

Сейчас она была без плаща, в платье с короткими рукавами, открывающем дряхлые руки выше сморщенных локтей, голову с редкими седыми волосами закрывал белый накрахмаленный чепец, лица же ее не скрывало теперь ничего. Набрякшие покрасневшие веки, впалые, как у скелета, щеки, длинные желтые зубы, которые не прикрывала усохшая верхняя губа.

Шли четвертые сутки, как Метелица вернулась домой. И Иве совершенно серьезно думала, что в загробном мире живется гораздо веселее, чем в услужении у отвратительной старухи. Она с тоской поглядела через открытую дверь в кухонное окно.

– Куда ты все время глазеешь? – злилась госпожа Метелица. – Кого там ждешь? Никого там нет.

С улицы, словно в пику ее словам, донесся звон колокольчика.

– Здесь будь, – проговорила старуха, – да не смей лупоглазить в окно! Узнаю!

Она в мгновение ока растворилась в воздухе, оставляя Иве одну в столовой, и тут же возникла у забора, облаченная в свой неизменный красный плащ.

– Зачем пришел? Мало тебе было? – проворчала она.

– Я пришел к Иветте, Ейлентиррнанскоолбьюнен-та-саа, – произнес Дагмар спокойно.

– Ишь ты! У меня тут что, дом свиданий?

– Я очень прошу. Позволь мне с ней поговорить, – Дагмар взялся руками за столбики забора. У калитки благодушно кружил Рычик, а Подсолнушек ласково потянулся к нему лепестками.

– Нет. Срок службы тебе известен. Мало того, что эта саатка ничего делать не умеет, кроме как бумагу пачкать рисунками, так еще и тебя тут терпеть надобно!

– Я буду приходить и раздражать тебя каждый день, пока ты не позволишь нам поговорить.

Старуха пожевала губами, словно обдумывая что-то.

– Неумёха, спорунья, растяпа… Мне самой с ней тошно уже, – сказала она сердито. – Месяц пусть отслужит. Тогда получит свое ведро смолы и будет свободна.

Но пока будет идти этот месяц, тебя здесь быть не должно. Увижу хоть малейший след на снегу – спущу с нее три шкуры. Через месяц приходи за своей сааткой.

– Спасибо! – Дагмар понял, что старуха итак раздобрилась, и попытка выторговать свидание может и вовсе свести все на нет.

– Теперь прочь иди, – сказала ему Метелица.

Дагмар повернул браслет на руке и обернулся зайцем.

А старуха вернулась в дом.

– Что, лупила небось свои глазенки в окно?

– Нет, – спешно ответила Иве.

– Староста приходил из Мюлля. Плакался. Просил повременить со снегом пока, – объяснила ей Метелица. – Вот что вы наделали! Чай другой сделай.

Она устало выдохнула. А когда Иве принесла новую чашку, то снова сморщилась:

– Куда столько насыпала? Расточительница! Со свету меня сжить собралась?

Унеси!

Иве схватила чашку и понесла на кухню, но не успела вымыть, как старуха снова ее окликнула:

– Поди сюда! Где ты ходишь?

Иве поставила чашку на стол и сделала глубокий вдох, затем прошагала в столовую.

– Посмотри на меня, нравится? – спросила она.

Иве в замешательстве застыла, не зная, что ответить.

– Что именно? – осторожно переспросила она.

– Старость нравится?

– Нет, – честно призналась девушка.

– Смотри, саатка. Он останется всегда таким же, как сейчас. А ты будешь стареть. И вам обоим будет тяжело. Пока ты не умрешь от старости. И тогда тяжело будет только ему, а твоим тлеющим костям – все равно. Когда-то и я была писаной красавицей. Но я сама выбрала старость. Хотя могла сохранять красоту другими способами, понимаешь? Но я уважаю природу и считаю старость и тление не более, чем одной из форм ее проявления. А у тебя, саатка, выбора не будет. Ты человек, ты смертная. И природа возьмет свое. У тебя итак несчастливый характер, не делай себе еще хуже.

– Раз я все равно такая горемычная, пусть у меня будет хоть немного своего счастья. Своего собственного, с ним. Сколько получится! А без него не будет вообще ничего.

– Ну до чего глупая! – хлопнула старуха рукой по столу. – Ama lasta saata! Ты последняя саатка, чудом вобравшая в себя остатки крови первых поселенцев, и на тебе же она и закончится! С ним не будет продолжения саатской крови! Он другой, он пустой, тебе нужен обычный человек!

Но Иве уперто замотала головой.

– Zatha, zatha saata!* – задыхаясь от негодования, замахала на нее руками старуха. – Поди с глаз долой! Дура! Ванны смолы тебе будет мало!

Иве взлетела по лестнице в свою комнату и уперлась лбом в холодное оконное стекло.

г. Фьорс, столица Фьоренхолле

Дагмар шел по главной площади Фьорса, рассеянно разглядывая товары, расставленные торговцами на прилавках.

Громкий крик зазывалы выдернул его из глубоких размышлений.

– Выставка-продажа работ великого мастера современной живописи, самого Видмана Гиссариона! Лучшие работы, вдохновленные жизнью и природой нашего королевства! Спешите! Только три дня в столице!

Дагмар отыскал глазами зазывалу и повернул в его сторону. Здесь же раположился билетер, который оглядел Дагмара с ног до головы, и заявил:

– Полторы сребрушки за вход. На выставке можно побеседовать с самим мастером и приобрести у него картины по названной стоимости.

Дагмар оплатил вход и прошел в светлое помещение, уставленное по периметру подрамниками с полотнами. Сам мастер стоял, окруженный толпой аристократок, которые разбирали картины как горячие пирожки. Иметь дома работы самого Гиссариона считалось признаком высокого культурного развития.

– О, королевский маг почтил мой скромный вернисаж своим присутствием! – воскликнул Гиссарион. Дамы тут же заволновались и переключили свое внимание на столь приближенную к королю и в то же время загадочную персону.

Маг небрежно кивнул Гиссариону и смотрел прямо перед собой, на весенний пейзаж, изображающий лесную лужайку и расположившегося на ней зайца.

– Нравится? – залебезил перед ним Гиссарион в надежде на выгодную сделку. – На нее уже есть несколько покупателей, не смотрите, что тут стоит цена в триста золотых. Уже два человека готовы выложить за нее по четыреста.

– Плачу пятьсот, если ты мне скажешь, где эта картина была нарисована и что за украшение у зайца на лапе.

Дамы ахнули, заслышав такую сумму, у Гиссариона в глазах зажегся алчный огонек.

– Недалеко от Фьорса таких местечек полно. А браслет я ему дорисовал, чтобы придать картине шарм! – уверенно сказал он.

Дагмар сдвинул брови и достал из-за пазухи мешочек с монетами.

Он протянул его художнику и сказал:

– Вот оплата, достойная твоей работы.

Гиссарион схватил мешочек и торопливо высыпал на ладонь монеты, чтобы скорее пересчитать. Но ни одна монета не долетела до ладони – каждая превратилась в полете в черного навозного жука. Под визг аристократок жуки расползлись по выставке.

Дагмар снял картину с подрамника.

– Но ты не оплатил, мошенник! – крикнул ему Гиссарион.

– Мошенник здесь только ты, – заметил Дагмар. – Эту картину написала одна талантливая девушка, живущая в маленьком городке Мюлле, которую зовут Иветтой Эдегор. А ты лишь поставил свою подпись, заплатив ей гроши. И сколько чужих картин, ты уже продал под видом своих?

– Это неправда, неправда! – стал оправдываться Гиссарион.

– Какой ужас! Какой пассаж! – послышалось со всех сторон.

– Отныне ты изгоняешься из Фьоренхолле, на то будет отдельный королевский указ, – сказал ему маг. – И все глашатаи его величества каждый день на протяжении месяца будут ославлять тебя по достоинству во всех уголках королевства.

С этим Дагмар покинул выставку чужих работ, не забыв забрать с собой картину Иветты, оставив разбитого Гиссариона осмысливать произошедшее.

Окрестности Мюлля, дом г-жи Метелицы. Месяц спустя.

Ранним утром, когда солнце еще не успело встать, и на улице было совсем темно, Иве проснулась от скрипучего голоса над головой:

– Поднимайся, поднимайся давай! Вышел срок твоей службы!

– Но еще же только месяц прошел, это шутка? – подскочила Иве, щуря глаза спросонья.

– А ты хочешь еще остаться? Так давай. Спи дальше, – ворчливо сказала Метелица.

– Нет, нет! Куда идти!

– Во двор, конечно. Да пошевеливайся! Иве набросила свою неизменную шаль поверх сорочки и, трясясь от утреннего холода вышла на улицу. И затряслась еще сильнее, потому что возле забора стояла, как ей показалось, целая толпа людей. Она пригляделась и увидела Дагмара, а рядом с ним Рози, матушку и высокого светловолосого молодого мужчину, смутно ей знакомого.

– Вставай под ворота! Да живее, коровушка! – ворчала Метелица.

Калитка распахнулась и Иве встала под деревянную арку и замерла, трясясь, как осиновый листок.

Дагмар подошел к ней и снял с себя теплый плащ. Старуха глянула на это недовольно, но смолчала. Тогда маг закутал Иветту в плащ, хранивший еще тепло его тела, сверху еще обнял своими руками и зажмурился, ожидая липкой массы, прольющейся откуда-то сверху.

– Все будет хорошо теперь, – сказал он ей на ухо.

И Иве тоже закрыла глаза.

Все задержали дыхание.

Раз! И по макушке Дагмара больно прилетела золотая монета. А затем золотые посыпались частым дождем, ощутимо проходясь, в основном, по телу мага. Затем на них просыпалась пригоршня драгоценных камней и, напоследок, шмякнулся кусок голубого ладмирского шелка.

– Приданое! – важно пояснила Метелица.

– А как же смола? – засмеялся Дагмар, потирая ушибленные монетами места на теле.

– Саатка, конечно, бестолковая, да упрямая, как ослица. Но уж больно хорошо нарисовала нас с Рычиком тут на крылечке. Люблю глядеть на эту картину. Идите теперь все. Не держу.

Она прикрыла красные веки, делая вид, что ей совсем нет дела до того, как Иве обнимается с матушкой и Рози, знакомится с Максимилианом и обменивается улыбками со своим ненаглядным магом.

– Liyo daya, saata* (жалко тебя, саатка). – проговорила она вслед удаляющейся девушке.