Снег и Сера

Глава 54. Балаган

Всё было готово. Нибрас пару недель работал над теми набросками, что Богатур назвал «лучшим из произведений в горах». Пришлось переработать многое. Хотя бы потому, что претендент на трон не представлял себе игру актёров, когда писал свой «шедевр». Из-за этого его персонажи постоянно появлялись с разных концов сцены, корчили рожи, топали ногами, танцевали под барабаны, поступали в соответствии с понятными только автору аллегориями и намёками.

Это было искусство в полной мере. Таким, каким его понимали в горах. Но, как правильно заметил пробегавший мимо их стола Паратуз, искусство — это для знатных, для черни нужен балаган.

И Нибрас делал балаган: творил такое, чтобы происходящее на сцене понималось не то, что ребёнком, а даже основательно поддатым взрослым.

К слову сказать, Паратузу пришлось по душе, что два самых раздражающих его человека связали друг друга бесполезным, по мнению казначея, занятием. Теперь они часами сидели за столом, и их диалоги сводились к объяснениям Нибраса почему стоит требовать от актёров играть так, а не по-другому, и почему чужестранец не желает, чтобы посреди представления на сцене появлялся бог Тенгу и под аккомпанемент барабанов исполнял танец войны.

Ко времени, когда Нибрас с Богатуром начали искать подходящую трупу уличных актёров, которые на зиму в ожидании весенних фестивалей разбрелись по домам, у Паратуза дела пошли не очень хорошо. Первый шок от вымышленной казни сыновей Палеса прошёл. За перевал стали просачиваться кое-какие подробности того дела. Поэтому выдумывать и распускать слухи стало опасно. Инициативность князей снова начала сходить на нет. Появились разговоры, ставящие под сомнение необходимость свержения настоящей Повелительницы. И хоть никто ещё открыто не призывал к отколу от мятежной армии и смене стороны, но казначей знал — если ничего не предпринять, то и такие разговоры не за горами.

Теперь его брат и чужеземец, которые целыми днями занимались своей игрой в театр, стали вызывать у Паратуза ещё большее раздражение.

На первое представление, что устроили Нибрас с Богатуром, Паратуз явился в крайне плохом состоянии духа, из-за чего, особенно по началу, очень болезненно относился к тому, что всё происходящее на сцене мало было похоже на привычный театр чинис, а в тех разговорах, которые вставил в постановку Нибрас, поправ все правила театрального выступления, актёры забывали слова. Но вскоре происходящее на сцене так захватило казначея, что он, уподобившись толпе солдат, что, разинув рты, внимали каждому слову, стал следить за происходящим не моргающим взглядом.

Действо начиналось с того, что на сцене стояло несколько кроватей. Женщина, которая представилась, как наложница Повелителя Белиала — Асатесса (небольшая «неточность», допущенная Богатуром и пропущенная Нибрасом), меняла эти кровати, рассказывая их обитателям о том, как хорошо будет им житься при ней. При чём в кроватях находились как женщины, так и мужчины. По обращению можно было понять, что одна из женщин изображала Солану, другая — Лилину, здесь была также и кровать Ашаи, которую изображала карлица. Со всеми женщинами актриса, изображавшая Асатессу, совершала фрикционные действия под довольное улюлюканье зрителей, чтобы указать, на то, что лишь разговорами время, проведённое в кроватях, не ограничивалось. Таким образом, по мнению режиссёров пьесы, были склонены на свою сторону и многие лояльные Асатессе князья и даже собственный дядя. Но больше всего, кроме конечно чести самой Повелительницы, в первом действе пострадала честь убитого при дворцовом перевороте начальника стражи. Уговоры которого вполне могли сойти за настоящий акт. После того, как и тот был «уговорен», актриса встала с него и приказала другим девушкам убить его, что имело мало смысла, однако, воспринялось зрителями со свистом и негодованием.

Затем зал затих, внимая тому, как Асатесса подошла к последней кровати, обращаясь к её обитателю, как «мой спящий повелитель». Здесь не было никаких движений, которые могли расценить двояко. Актриса уселась на актёра изображавшего бывшего Повелителя Белиала верхом и стала душить его, а когда тот начал отбиваться, вскричала: «помогите же мне, о предатели чести». Все: и мужчины и женщины, что только что расправились с начальником стражи, кинулись к Белиалу и стали держать его за руки и за ноги. Перед тем, как перестать сопротивляться убиваемый крикнул: «Богатур, ты мой наследник!», и весь обмяк. Над сценой повисла тишина, а затем зрители разразились руганью, проклятиями и свистом в отношении «вероломной Асатессы».

Актриса медленно, пока все актёры утаскивали кровати и выставляли трон, прошла в центр залы, небрежно помахивая короной в руках, и объявила себя Повелительницей. Затем на сцену стали выходить мужчины и женщины, которые олицетворяли собой князей и княгинь — представителей домов. Они кричали на Асатессу, требовали покинуть трон, но на сцену вышли те, кто в первой сцене имел фрикционные отношения с актрисой, изображавшей Повелительницу, и стали угрожать и приставлять к шеям князей кинжалы, заставляя их по одному подчиниться.

После того, как все преклонили колено, театральная Асатесса объявила, что она теперь желает возлежать со всеми, кто помог ей добиться власти и удалилась с актёрами, которые угрожали другим кинжалами.

На сцену вышел паяц, который изображал Богатура, тот сам подбирал себе аватара, поэтому актёр имел косую сажень в плечах, и был на голову выше реального претендента на престол. Театральный Богатур предложил князьям восстать против узурпаторши и собрать армию, дабы свергнуть её и всех предателей.

Далее, за вынесенным на сцену столом, каждый из «спасённых» Богатуром князей, рассказывал об уме претендента, о его чести, о его достоинстве и пылком неукротимом нраве. Эти монологи претендент на престол написал собственноручно, Нибрас имел к ним достаточно посредственное отношение, что не помешало Богатуру расплываться в широкой улыбке и проговаривать каждое своё достоинство шёпотом, после произнесения актёром.

В следующем действе сцена делилась на двое: с одной стороны, сидящая на троне Асатесса в более чем фривольном платье смеялась, держа в одной руке бокал вина, когда вокруг неё водили хороводы её приближённые, одетые также достаточно открыто; с другой стороны, князья, призванные Богатуром, изображали, что куют оружие.

Один из актёров, что изображал Георжа, обернулся на другую сторону сцены, а затем наклонился к уху Повелительницы и картинно что-то прошептал ей. Асатесса вскочила и потребовала привести к ней детей князя Палеса, которых немедля вывели к бутафорскому трону. Все актёры, изображавшие свиту Асатессы, стали сулить тем богатство, земли, титулы, но трое чинис отвечали, что никогда не предадут отца и интересы своих земель, не оставят крестьян, не будут пьянствовать и развратничать во дворце, пока горы стонут под царством узурпаторши. Тогда актриса, изображавшая повелительницу, взвизгнула, и потребовала от карлицы, что изображала Ашаю, спалить ненавистных ей чинис. Та выскочила и бросила в них три ленты, символизирующие огонь. Братья, картинно падая, закричали, заглушая даже свист и неодобрительные выкрики от зрителей в адрес воображаемой Ашаи.

После этого на сцене всё же появился Тенгу, который станцевал танец весны, и вот эту аллегорию поняли все, даже кто не знал такого слова как «аллегория». На половину сцены, где находилась Асатесса со свитой выбежали актёры в красных рясах и стали кидать ленточки, вызывая крики и падения на сцену. Затем вперёд пошли воображаемые князья, в которых уже стала кидать ленточки карлица, изображавшая Ашаю. Она кривлялась и паясничала. Ленточки, запущенные её рукой, ложились куда угодно, только не попадали в князей. Те окружили её, под одобрительные крики и улюлюканье, карлица закричала, скрытая от зрителей спинами своих врагов, и когда князья разошлись, она лежала сцене вся укрытая красными лентами на этот раз символизировавшими кровь.

Воспользовавшись суматохой, чинис, что изображала Повелительницу, накрылась серым дырявым плащом, специально изорванным для данной пьесы, сбросила диадему, и под неодобрительный гул скрылась со сцены.

К трону прошёл актёр, изображавший Богатура. Он встал в нерешительности, ослепительно улыбаясь в зал. К нему подбежали его верные князья, взяли его под руки и усадили на трон, а актёр, изображавший магистра серы и пламени, водрузил на его голову диадему.

Новый повелитель вскричал, что не может сидеть на троне, пока его враг не дремлет и скитается по земле, но князья преклонили колени и ответили, что они желают, чтобы он ими правил и владел, не хотят, чтобы их Повелитель погиб из-за мести, и что пока он сидит на троне, на власть в горах не покусится ни один разбойник.

Быстро успокоившись, актёр, изображавший Богатура, сообщил, что будет править по справедливости и защищать свой народ.

Завершилось представление новым танцем Тенгу, который провозглашал наступление лета.

Толпа грянула восторженными воплями и скандированием имени Богатура. Претендент на престол широко улыбался и кивал всем, кто поворачивал голову от сцены, чтобы заглянуть в глаза своему Повелителю. Паратуз огляделся, кажется не только его так увлекло действо на сцене. Он не помнил, когда последний раз видел такое ликование и сам давно не испытывал сходного приподнятого чувства. Возможно, в этом странном искусстве, что принёс с собой чужестранец было нечто, что могло пригодиться им для сплочения армии. По крайней мере их посыл ясен даже черни. К тому же, всё что происходило на сцене, воспринималось зрителями за чистую монету, и под сомнение, как к примеру, распространяемые казначеем слухи, не ставились. Даже сам Паратуз, который знал большую часть правды о показанных на сцене событиях, на мгновение забыл, как всё было на самом деле, и поверил, что так оно и происходило.

Достаточно большая крыса, что дёргала Нибраса за штанину, так и не смогла привлечь его внимания в этой бушующей толпе. Тогда, как крайнюю меру, она использовала свои зубы, вцепившись в лодыжку демона. Тот, резко опустив глаза, наконец, заметил посланника. Но разговаривать с крысой на глазах у всех не стал, а лишь подхватил её и пустил к себе в карман, быстро пробираясь, сквозь вопящих чинис.