Снег и Сера

Глава 20. Поцелуй с ядом

В одну из этих холодных ночей жена князя Палеса лежала в своей кровати. Слёзы снова подкатили к её глазам. Вот уже четвёртую неделю она оплакивала безвременно ушедших сыновей. Она хотела написать мужу, но люди князя Георжа поубивали всех голубей и теперь не осталось возможности с ним связаться. Можно было только корить себя, что не написала сразу же. Она только и делала, что ждала весточки от супруга, надеясь, что тот, после не полученного ответа, обязательно свяжется со своей женой иным образом.

Когда Асатесса лишила Палеса земли, она не стала свирепствовать, оставив его семье прислугу, имение и все запасы. Жена князя — Алана, тогда знала, что это только до весны, и, если её муж не победит, то их участь может решиться с сошедшим снегом. Все чинис очень боялись изгнания. И это был второй страх любого жителя гор, после смертной казни, конечно. Судьба оказаться за пределами гор среди варваров вызывала одновременно и страх, и отвращение. Чинис всегда считали себя особенным народом, и лишиться этой особенности и оказаться среди варваров было для них ужаснее всего.

Алана перевернулась на другой бок.

Это время прошло. Женщина больше не боялась изгнания. Смерть всех трёх сыновей оказалась для неё гораздо более ужасной участью, чем обязанность жить за пределами гор. Временами она засыпала и видела их живыми, несущими смерть её врагам. Через несколько мгновений княгиня просыпалась и снова продолжала их оплакивать. Но помимо скорби, внутри Аланы клубилось и другое чувство. Она ненавидела Асатессу и Ашаю, она желала смерти обеим сестрам и в полусне бессильно произносила проклятия на их голову, не просто страстно желая увидеть их конец, но желая самой стать его причиной.

После очередного сна, где её сыновья были живы и убивали ненавистных сестер, она поднялась с кровати. Проходя по тёмному коридору имения, Алана чуть не наткнулась на открытую настежь дверь. Она заглянула опухшими от слёз глазами внутрь комнаты. Там, на небольшой кровати, спали четыре её дочери. Старшая из них — Катерина, лежала в обнимку с младшими. Маленькая семилетняя Памила обнимала Катерину за шею, зарывшись носом в её волосы. Близняшки Ранена и Валепа обнимали с обоих сторон Катерину за талию, упершись лбами в её ребра.

Алана с отвращением на лице прикрыла дверь и пошла дальше по коридору. Она не любила Катерину. Та всегда раздражала её и вызывала у неё чувство злости. Катерина не вела себя в семье так, как привыкла себя вести Алана. Дочь не скандалила, не требовала, не пыталась вступать в драки с родственниками. Княгиня считала, что дочь не сможет добиться в этом мире ничего и не раз говорила ей это. В мире Аланы, где надо постоянно казаться самым большим и грозным чинис, где надо требовать и подминать под себя остальных, Катерина была бельмом на глазу. Она не спорила, не дралась, не закатывала истерик. Но… внутри Катерины что-то было. Маленький, но очень острый камешек, наскакивая на который всё громкое и грозное существо матери ранилось и откатывалось обратно. Алана называла это гордостью Катерины. Мать думала, что дочь её осуждает. «Маленькая заносчивая сучка,» — пронеслось в голове у Аланы.

После смерти братьев именно Катерина взяла на себя все обязанности по распоряжению в доме: устроила похороны, командовала прислугой, распоряжалась припасами и участвовала в приготовлении обедов. Алана хотела бы чтоб её дочь требовала у матери вернуться от траура, кричала на неё, закатила истерику, что ей тяжело, и в конце даже ударила мать, чтоб она перестала жалеть безвременно ушедших и возвратилась к живым. Но Катерина этого не делала. Наоборот, она просила прислугу не беспокоить мать. Заботилась, чтоб у той было всё, приносила ей еду и тёплый чай. По десять раз на дню осведомлялась о её здоровье. «Думает, что я немощная старуха. Считает себя лучше меня», — подумала Алана.

Идя по давно спящему дому, женщина ощущала каждый сквозняк. Холодный ветерок колыхал её ночной туалет и заставлял в оголенных местах покрываться мурашками. Некогда Алана была красавицей, но родив семерых детей, она растеряла девичью изящность, лёгкий шаг и кожу без изъянов. Теперь с ней из молодости остался лишь её небольшой рост. Пышная грудь обвисла и покоилась на круглом животе, кожа покрылась растяжками, а чёрные, как смоль, прямые волосы побелели и стали завиваться. Алана остановилась перед зеркалом. Оно располагалось в большом холле и обычно в него смотрелись уже одетые мужчины и женщины. Бывало днём Алана крутилась перед ним, надев дорогой вечерний туалет, который скрадывал всё несовершенство её тела. Но теперь она предстала перед собой «во всей красе». И это было ещё одним поводом ненавидеть Катерину, которая в её шестнадцать лет имела изящность и грацию горной козочки.

Нет, Алана не могла уже родить сыновей, а дочери ей не подчинялись. Так было приятно помыкать мужчинами. Старший — любимчик, боялся вспышек гнева матери и поэтому делал всё, как она скажет. Слеза покатилась по щеке Аланы. Как было хорошо. Она думала, что никогда даже не позволит им жениться, они всегда будут здесь. Это она настояла, чтобы сыновья не шли на службу к Асатессе. Ей была противна эта Повелительница, отобравшая у неё землю из-за мужа дурака. Она не хотела, чтоб и сыновья от неё уходили. А теперь… В приступе ярости Алана хлопнула по зеркалу и то покрылось сетью трещин, но не развалилось. Катерина открыла глаза, посмотрела пару мгновений в потолок, пожала плечами и сильнее прижала к себе близняшек.

По тёмному холодному коридору Алана прошла в небольшую библиотеку. Её муж любил закрываться здесь, хотя не любил читать и содержал все эти книги только потому, что так принято у всех высокородных чинис. Единственной, кто интересовался книгами в семье, была Катерина, но та обычно утаскивала фолианты к себе. Палес сбегал сюда каждый раз, когда Алана начинала вскипать. Он не хотел участвовать в жизни дома, избегал жену, оставляя детей и прислугу наедине с ней. Теперь в библиотеку никто не заходил — Алана забрала ключ и не пускала туда ни слуг, ни детей. Сразу после похорон безутешная мать, проплакав все слёзы, посетила чёрнокнижницу, жившую отшельницей в пещерах недалеко от её поместья. Так как чернокнижница не знала о произошедшей смене хозяина, предупредив об опасностях, что связаны с ритуалом, она дала Алане то, что ей было нужно: пять листов старой бумаги, с подробными инструкциями и рисунками для осуществления задуманного. Алана не верила в мужа и его армию. Убитая горем женщина хотела совершить месть сама.

Теперь, в блеклом свете луны, на полу библиотеки, перед богатым круглым витражом, были выведены круги и начертаны символы. Алана сделала это несколько дней назад, но у неё все не хватало духу на осуществление задуманного. И вот, она наконец-то собралась с силами и подошла ближе к своему творению. В самом деле никто не заходил в библиотеку, поэтому символы не смыли и не затоптали. Они были ровно такие же, как три дня назад. Но Алана всё равно зажгла свечу, взяла полученные от чернокнижницы рисунки, и стала проверять правильность и пропорции начертания. Убедившись в соответствии рисунков, женщина достала ритуальный кинжал и, войдя в круг, окропила пол там, где линии складывались в гигантский глаз. Во тьме, ей почудилось, что в ответ на жертву глаз моргнул и вперился в неё немигающим взглядом. Алана отошла за пределы круга и взяла следующий лист бумаги. Подсвечивая себе свечкой, она начала с придыханием читать слова древнего языка, звучание которого попыталась передать чернокнижница символами, используемыми чинис.

На самом деле жертвы было достаточно, но нечто, что с упавшими каплями крови проникло во тьму вокруг свечки, ждало, когда Алана прекратит коверкать древний язык. Тьма, проползавшая позади одиноко стоящей чинис, находила забавным наблюдать за столь глупым и нелепым созданием.

— С-с-с-сачем ты при-с-с-свала меня, — донеслось из черноты.

Алана вздрогнула, но затем быстро взяла себя в руки. Не пытаясь обернуться на доносящийся позади голос, она постаралась чтоб её слова звучали храбро и чётко.

— Чтобы ты служил мне, демон! — выкрикнула она.

— С-с-сабавно, — снова прошипел голос. — Но пока мы не, с-с-с-с, договорилис-с-с-сь.

— Я знаю, что ты берёшь за свои услуги! — вновь громко произнесла Алана.

— Нет, ты не с-с-с-снаешь, — демон медленно выполз на свет луны, падающий сквозь витраж.

От страха княгиня побледнела и её ноги затряслись. Перед ней в лунном свете, свернув хвост клубком, стояла полуженщина-полузмея. Низ демона представлял собой очень длинный змеиный хвост с красной отливающей чешуёй на спине и белой чешуёй на брюхе. Сверху змеиный хвост венчал женский торс с белой бледной кожей. Массивная грудь на верхней половине была обнажена и на ней темнели широкие соски. Лицо демона, обрамлённое каштановыми вьющимися волосами, было человеческим и в то же время по-звериному мерзким из-за полностью чёрных глаз, уродливого курносого носа и выступающих тонких клыков, между которыми периодически мелькал раздвоенный язык.

— Я — Ламия, царица-демон, пожирающ-щ-щая с-с-своих детей, богиня мес-с-с-сти, — представилась женщина-змея.

— Я… — начала Алана.

— Я с-с-с-снаю, — прервала её демонесса. — Ты — Алана. Мать трёх мертвых с-с-сыновей княс-с-ся Палес-с-са, желающ-щ-щая отомс-с-с-стить за с-с-своих детей, ты прис-с-с-свала демона. И я ус-с-слыш-ш-шала твой крик полный отчаяния и приш-ш-ш-шла.

Алана сглотнула. Она стояла перед демоном, как кролик перед удавом, покачиваясь из стороны в сторону.

— И-и-и? — с нетерпением проговорила демонесса.

Алана очнулась. И спустя мгновение заговорила с Ламией, как герой какой-нибудь легенды.

— О-о-о-о, демон, что ты хочешь за свою услугу? Я готова отдать тебе душу, готова пожертвовать всем чем есть, ради моего желания, — продекламировала Алана.

Ламия рассмеялась. Её смех, густой и гулкий, разливался по библиотеке, холодя кровь Аланы.

— С-с-серьёзно? — проговорила демон. — И ш-ш-што ш-ш-ше ты мош-ш-шешь мне предлош-ш-шить? Душ-ш-шу? Да за с-с-свою гордыню, ненавис-с-сть и завис-с-сть твоя ш-ш-ши-с-с-с-нь уш-ш-ше превратилас-с-сь в ад. И тебя не с-с-спас-с-сёт ни с-с-серебро, ни золото, чтоб там не говорили западные пус-с-стозвоны.

— Я могу предложить дочерей, — отозвалась Алана.

Ламия рассмеялась ещё громче.

— Ты кого пытаеш-ш-шьс-с-ся обмануть? — отсмеявшись, Ламия стала серьёзной и в её голосе зазвучали нотки угрозы. — Твои дочери и ес-с-сть те, кому ты завидуеш-ш-шь и кого ненавидиш-ш-шь. Ты хочеш-ш-шь мне отдать то, что с-с-самой негош-ш-ше? Хорош-ш-ша с-с-сделка.

Алану трясло. Она еле ворочала язык от ужаса.

— Что… что же ты хочешь? — пролепетала она.

— Это завис-с-сит от того, ш-ш-што хочеш-ш-шь ты… — эта игра явно забавляла Ламию.

— Я хочу, чтобы ты возродила моих сыновей, и они убили мерзких сестёр из Немизины, — прошептала Алана.

Демон замер и вперил уродливые глаза в княгиню. Той казалось, что отродье копается у неё в душе.

— Хочеш-ш-шь, чтоб я вос-с-срадила их х-х-хладные трупы, и они снова пош-ш-шли по с-с-семле, ис-с-суродованные и немые? Или хочеш-ш-шь ш-ш-штоб я с-с-создала тебе иллюзию того мира, где они всё ещ-щ-щё ш-ш-шивы? — отвратительно улыбнулась Ламия.

— Я… я… — растерялась Алана, вспомнив какими изуродованными были тела старшего и среднего сыновей и представив их вылезающими из могилы.

— Ты ведь хочеш-ш-шь, чтобы я подобралас-с-сь к Аш-ш-шае из Немес-с-сины и Повелительнице Ас-с-сатес-с-се и убила их? — подсказала Ламия, медленно подползая к княгине.

— Я хочу, чтоб они страдали, — нашлась Алана. — Чтоб их жизнь превратилась перед смертью в сплошной кошмар, чтоб они молили о смерти.

Ламия хихикнула, оползла Алану с левого бока, возвратившись с правого, и стала перед княгиней, чтобы та находилась в кольце из её хвоста.

— А вот это уш-ш-ше деловой рас-с-сговор, — проговорила она с нехорошей улыбкой. — Готова ли ты отдать за мес-с-сть с-с-самое ценное. То, ш-ш-што ты любиш-ш-шь больш-ш-ше вс-с-сего?

— Я готова отдать всё, что попросишь! — воскликнула Алана с пафосом.

— С-с-сделка с-с-соверш-ш-шена, — прошипела Ламия.

Демонесса в мгновение ока захватила Алану кольцами и заставила упасть на колени. Она приблизилась губами к губам княгини и подарила ей ядовитый поцелуй, от которого у той по венам потекли волны боли. Спину Аланы жгло: на ней демоническим огнём выжигался контракт. Ламия закинула голову и захохотала ещё раз.

— Как удобно, — обратилась она к Алане, глядя в её потухшие и пустые глаза. — Больш-ш-ше вс-с-сего в ш-ш-шизни ты ценила влас-с-сть, и теперь… теперь ты отдала её мне. И будеш-ш-шь служить мне вечно, моя маленькая безвольная куколка.

— Да, госпожа, — проговорила Алана. И хоть внутри она вся билась и извивалась, теперь она не могла ослушаться Ламию.

— Теперь ты моя с-с-служанка и нос-с-ситель контракта, который будет вес-с-сде за мной с-с-следовать, — продолжила Ламия. — С-с-скажи, что ты с-с-сделаешь, ес-с-сли я потребую от тебя пройти голой по площади?

— Я всё сделаю, моя госпожа, — без эмоций ответила Алана.

— Отлично, — Ламия выпустила из колец Алану и обратилась в молодую женщину с каштановыми вьющимися волосами, белёсой кожей и тёмно-карими глазами. Её торс был очень изящен: тонкие руки, маленькая грудь, худая талия. Но там, где раньше начиналась змеиная половина, теперь красовались широкие бёдра и мощные мускулистые ноги.

— Мы с тобой отлично повеселимся, как только я выполню свою часть контракта, — проговорила Ламия. — Однако нам надо уходить. Прибери здесь, а я пока переоденусь. Нужно соблюдать осторожность.

— Да, моя госпожа, — ответила Алана.

Княгиня никогда в жизни не брала тряпку. И теперь, несмотря на крики её естества, она послушно спустилась на кухню, нашла там ветошь и ведро с грязной водой, и пока Ламии не надоело созерцать, размазывала грязь и краску с пола.

— Я устала от этого, — проговорила демон. — Когда у нас будет больше времени, ты научишься у меня работать. А пока следуй за мной и оденься.