Системный Кузнец IV

Глава 15

Барон Ульрих фон Штейн лежал в своей огромной кровати — изголовье, вырезанное из дуба, испещрено чёрными камнями, которые в тусклом свете утра переливались словно глазницы пещерных демонов, следящих за каждым вдохом хозяина. Камни не спали, и он тоже не мог, хоть и любил прикорнуть утром до самого обеда.

В покоях стоял промозглый холод — в последние дни погода в Каменном Пределе словно сошла с ума, отражая хаос, творящийся на земле. То небеса разверзались снежными хлопьями, укрывая скалы белым полотном, то вдруг теплело, и солнце, пробиваясь сквозь тучи, окрашивало долину в золотые тона, чтобы через час опять уступить место свинцовым облакам. Прямо как сегодня.

Плотное покрывало из заморской тёмно-серой ткани скользило по его коже, напоминая прикосновение к телу юной девственницы. Укрывало массивное тело, похожее на тушу горного медведя, решившего переждать зиму в берлоге. Грудь и живот барона мерно вздымались, но дыхание было тяжелым, с присвистом.

Мужчина смотрел в сводчатый потолок, по камням которого змеились трещины, из которых сквозило сыростью. Мысли метались, неповоротливые, как жернова.

Чёрный Замок переживал не лучшие времена, и дело не только в нашествии проклятых тварей, падальщиков и прочей нечисти, но и в том, что сама крепость перестала радовать душу — раньше эти стены давали ощущение власти и несокрушимости, а теперь давили, холодные и неуютные… И эта Верхняя Башня, с которой открывался вид на провинцию, вплоть до Чёрных Лесов и пиков Драконьих Зубов… Раньше Ульрих смотрел отсюда как властелин, а теперь нет ничего тоскливее этого вида земли, которая медленно умирает.

Но, тем не менее, Барон здесь — на самой вершине.

Губы Ульриха искривились в презрительной усмешке — эти столичные бесы понятия не имеют, каково держать в стальном кулаке эти гиблые земли, им только подавай ресурсы. «Больше руды, фон Штейн! Больше Духовных Камней, фон Штейн! Нам нужна лучшая броня для армии, Фон Штейн!» Они сосут из Каменного Предела соки, ничего не давая взамен.

А сейчас, когда напасть подошла почти к самим стенам Чёрного Замка, когда деревни умирают, а шахты встают… Барон знал, что столичные делают: не шлют помощь, а смеются в шелковые платки, сидя в теплых залах Совета. Ждут, как стервятники, когда старый лев падёт, растерзанный шакалами.

Столица мечтает, чтобы Ульрих не справился, и хаос поглотил Предел. И тогда они, сияя доспехами, пришлют своих героев, лучших практиков Домов, элитные легионы, и «спасут» провинцию. Покончат с заразой и, под шумок, навсегда истребят его — барона фон Штейна. Сотрут имя из летописей, поставят наместника-марионетку, чтобы качать ресурсы напрямую.

— Не дождётесь, твари, — прохрипел мужчина в пустоту комнаты.

Этого фон Штейн никогда не позволит.

Его дети… При мысли о наследниках барон поморщился. Старший — пьяница и бабник, младший — мягкотелый книжный червь, дочь — интриганка с куриными мозгами — мужик их терпеть не мог. Иногда барону казалось, что природа посмеялась над ним, вложив стальную кровь в рыхлые сосуды. Но они — всё, что у него есть, какими бы никчёмными идиотами ни были, дети — это Продолжатели, носители его семени и фамилии.

Ульрих фон Штейн после смерти будет жить в их крови и в каждом их вдохе — это единственный доступный акт бессмертия, личная победа над забвением.

Барон не позволит отобрать у себя вечность ни тварям из глубин, ни тварям из столицы.

А значит, справится с чумой сам, без помощи короля и без подачек Домов, чего бы ни стоило. Ульрих выжжет заразу калёным железом. Если понадобится — загонит в шахты и кузни каждого мужчину, женщину и ребенка, превратит провинцию в военный лагерь.

Для этого нужны решительные и жестокие меры, и он готов их принять. Рука, которая держит меч, не должна дрожать, даже если приходится отсекать собственную гниющую плоть.

Женщина рядом с ним зашевелилась, сонно перевернулась на другой бок. Тяжёлая шёлковая простыня медленно скатилась с её обнажённого бедра, открывая кожу цвета отполированного обсидиана. Она дышала часто и порывисто, грудь подрагивала. Должно быть, ей что-то снилось — может быть, жаркие пески родины, о которых та никогда не рассказывала.

Барон не выходил из покоев уже трое суток, утопая в пряном мареве похоти, алкоголя и забвения. Кларисса — кажется, так девушка назвала себя, когда её привезли. Хотя, духи только и знают, настоящее это имя или кличка для господ — впрочем, какая разница? В последние дни только в молчаливой покорности рабыни и жарких объятиях мужчина находил хоть какое-то утешение от головной боли, называемой властью.

Она — хрупкая и изящная, ниже Ульриха почти вдвое, словно статуэтка из чёрного дерева. И он — огромный, покрытый шрамами и седой шерстью. В прошлом — грозный воин и практик, чьё имя заставляло дрожать врагов, теперь же — стареющий лев, предпочитающий тень и мягкие подушки бесконечной войне. Барон наслаждался величием и теми днями, что остались, сжигая их в пламени выпивки и плотских утех.

Ну и что в этом, собственно, такого?

Всю жизнь фон Штейн бежал за новыми ступенями Закалки, рвал жилы ради прорывов на новые стадии, медитировал на ледяном ветру, пил горькие эликсиры… И ради чего? Эта бесконечная гонка утомляла до тошноты — в какой-то момент просто остановился, сказал себе: «Хватит». Силы, которые накопил, было достаточно, чтобы проломить череп любому заносчивому юнцу или перекусить хребет медведю, а большего было и не нужно.

Пусть фанатики шепчутся, что при прорыве на стадию Перерождения практик может обрести истинное бессмертие, вознестись в дивные миры… Чушь собачья. Барон за долгую жизнь не встречал ни одного вознёсшегося, зато видел сотни практиков, отличавшихся дурным нравом, паранойей и чокнутых на всю голову бесконечной беготней за призрачной силой. Ищущие силы умирали так же, как и все — в крови и дерьме, только с гримасой величия на лице.

Ну уж нет — этот путь не для него. Сколько ему осталось? Десять лет? Может, двадцать, если печень выдержит? Всё-таки барон уже не крепкий молот, а наковальня, принимающая удары…

Мужчина провёл рукой по седой бороде, спускающейся на грудь, как усталый водопад. Мысли не давали покоя и зудели, как старые раны на погоду. Барон закряхтел, поднимаясь и садясь на краю кровати — взгляд снова прикипел к спящей женщине. Ясно и понятно, это всего лишь тело — мясо и кости, но, духи разбери, насколько же это всё-таки красиво… Совершенство формы, созданное для удовольствия.

Вдруг в массивную дверь постучали тихо, но настойчиво.

— Вот же демоны… — прорычал барон.

Ведь просил же! Приказал: не беспокоить, только в случае крайней нужды! Если небо упадёт на землю или замок начнёт рушиться! Этой чёрной сволоты — тварей из глубин — пока ещё нет под стенами, а очередная падшая деревня или затопленная шахта — уже не новость, а рутина. Провинция тлела, как подожжённый с четырёх углов пергамент, и один лишний час ничего бы не изменил.

Фон Штейн тяжело вздохнул.

Кларисса зашевелилась сильнее, потянулась, как кошка, а затем развернулась к нему. Глаза девушки открылись — чёрные и бездонные омуты. В них нет страха, только животное понимание, чутьё — дикарка. Есть в этом что-то первобытное и прекрасное… Рабыня улыбнулась загадочной, едва заметной улыбкой — барону казалось, что только Кларисса в этом замке понимает его бремя. Девушка — единственная, кто не требует решений, а принимает таким, какой он есть.

— Какого лешего надо⁈ — рявкнул фон Штейн в сторону двери, не отрывая взгляда от женщины.

Человек за массивной створкой деликатно, но громко откашлялся. Затем тяжёлая дверь бесшумно отворилась, и в спальню скользнул Салим.

В неизменном сером балахоне, подпоясанном верёвкой — руки привычно заведены за спину, голова лысая и блестящая, как яйцо. Глаза — узкие как щели бойниц, в которых невозможно прочесть ни одной эмоции.

Впрочем, без него барону было бы совсем туго. Салим был бывшим рабом, выкупленным Ульрихом много лет назад на восточном базаре за смешные деньги. Теперь этот раб имел всё, о чём мог мечтать: власть, богатство и влияние, и Салим был фанатично предан — это важнее всего для фон Штейна.

«Иногда самые надёжные люди приходят оттуда, откуда не ждёшь», — пронеслась едкая мысль в голове барона. — «Я окружил себя рабами: в постели — рабыня, у трона — раб. Может, потому что только рабы умеют быть верными?»

— Барон… Прошу меня простить, Великий.

Салим поклонился — низко и почтительно, но с тем особым достоинством, которое может позволить себе лишь раб, ставший тенью владыки — спина была прямой, а голос — тихим, но твёрдым.

— Ну, давай уже, Салим! — простонал фон Штейн, потирая виски. — Отбрось свои восточные танцы. Толкуй или проваливай.

Советник ещё раз поклонился, на мгновение скользнув неодобрительным взглядом по Клариссе. Женщина, накинув простынь, села рядом с бароном, положив руку мужчине на плечо. Взгляд, полный обожания и животной покорности, интимная близость с Властелином не нравились Салиму — советник чуял опасность. Но евнух привык доверять выбору господина даже в постели — только безоговорочное доверие, фанатичная преданность и бесконечное терпение позволило евнуху-чужеземцу забраться так высоко в суровом северном краю.

— Мастер Брандт просит аудиенции, — произнёс Салим бесстрастно. — Он утверждает, что дело не терпит отлагательств, мой господин.

Барон презрительно фыркнул, едва услышав это имя.

В последнее время никчёмный кузнечишка, раздувшийся от гордыни, перестал оправдывать надежды. Ульрих дал всё, о чём тот просил, и даже больше! Бездонные запасы угля, доступ к сокровищнице с редкими материалами… Согнал кузнецов со всей провинции, засунул в этот каменный котёл под горой, где мастера варятся заживо, как раки, куя оружие днём и ночью.

И что⁈

Ничего. Пшик. Последний драгоценный металл переводится на идиотские эксперименты, достойные подмастерья-недоучки. А сам Брандт, духи его побери, не может выполнить самое главное поручение, от которого зависит судьба этих земель — создать оружие из Звёздной Крови.

У него не хватает ни мозгов, чтобы понять суть металла, ни таланта, чтобы почувствовать его душу, ни прямых рук, чтобы соединить несоединимое. И это — его лучший кузнец⁈ Куда катится мир? Где такие великие Мастера, как Торвальд Железная Рука или Готфрид Златоуст, что служили в арсенале отца и деда? Перевелись, вымерли или сбежали в столичные Зелёные Земли, к изнеженным вельможам.

Никому нет дела до памяти предков! Никчёмные существа! Перебежчики! Крысы!

Ярость заклокотала в груди барона. Тысячи горьких мыслей за мгновение пронеслись в голове, заставляя кровь стучать в висках.

— Ну, чего ему надо⁈ — рявкнул барон, нисколько не стесняясь наготы и ярости. — Очередная порция оправданий? Или снова спалил партию руды⁈

— Нет, мой господин, — Салим не дрогнул и поклонился ещё ниже, закрыв глаза. — Речь идёт о… молодом кузнеце — новичке, прибывшем из разорённого Оплота. Больше не смею знать — Брандт настаивает на личной беседе.

Эти загадки и вечный туман недомолвок рвали барона на части. Вставать, одеваться и тащиться куда-то в холодные залы? Ради чего⁈ Очередного нытья бездарного оружейника?

На самом деле, где-то в запретной глубине души, Ульрих фон Штейн уже начал смиряться с участью. Конечно, гнал пораженческие мысли прочь, хлестал плетьми, как нерадивых рабов, но чем яростнее гнал, тем злее и настойчивее те возвращались, шепча о неизбежном конце.

Деревня за деревней… Шахта за шахтой… гаснут, как свечи на ветру. Напасти нет конца. А это Существо… Древняя Тварь, что просыпается в недрах Драконьих Гор, в утробе мира… Её не уничтожить никак! Ни мечом, ни магией, ни огнём! Никак! Только Звёздная Кровь, только старые летописи из родовой библиотеки дали призрачную подсказку, но никто не может создать этот сплав!

Барон утробно рыкнул. Резко скинул шёлковую простыню и грузно поднялся. Босые ноги утонули в ворсе ковра — роскошной шкуры пещерного медведя, убитого мужчиной лично в дни бурной молодости. Мех был густым, тёплым и пахнущим старой славой — теперь казался пыльным половиком под ногами старика.

Ульрих подошёл к массивному окну, что было забрано витражом из разноцветных стёкол — ещё одна дорогая заморская диковинка, которой когда-то так гордился. Красные, синие, зелёные лучи преломляли свет, превращая мир снаружи в мозаику, но одно стекло — центральное, было прозрачным как слеза, и сквозь него открывалась правда.

Долина лежала перед ним как на ладони — серая, каменистая и безрадостная, а вдалеке, почти на горизонте, чернели Пики Драконьих Зубов — главная напасть и главный дар провинции.

Сколько неоткрытых сокровищ таят их недра… Золото, редчайшие минералы, места силы… Столько возможностей! Но вот только вход туда закрыт даже для лучших. Последний отряд, элита Академии, «Грифоны», которых лично напутствовал, нашли Мать Глубин. И лишь двое из двадцати вернулись, чтобы рассказать про ужас, прежде чем сойти с ума. Двое из двадцати! Когда на воспитание одного практика уходит десять лет усилий, времени и золота! Невосполнимая потеря.

Нужна Звёздная Кровь — тогда, может быть, у провинции появится шанс. Один удар в сердце Тьмы, но сколько пройдёт времени, прежде чем Брандт…

Мысль оборвалась — вновь упёрлась в глухую стену отчаяния, в осознание того, что времени нет — скорее всего, всё уже предрешено, и Каменному Пределу конец.

Столичные твари… Наверняка у Дома Патрициев или в Королевской Библиотеке есть знания и рецепты — они могли бы помочь, но просить? Умолять? Стать вассалом на коленях?

— Нет уж, — прошептал барон едва слышно, сжимая кулак. — Лучше сдохнуть — забрать весь род с собой в могилу, чем отдать провинцию королю окончательно.

Фон Штейн обратился к слуге.

— Пусть тащит свою задницу сюда, — тихо, но с угрозой прогудел барон. — Невдомёк мне выходить отсюда ради его сказок — всё равно ни одной толковой новости за последнее время от него не слышал. Зови.

Салим, не проронив ни слова, поклонился и бесшумной тенью выскользнул из покоев, оставив запах благовоний.

Барон фон Штейн остался стоять у окна, тяжело дыша и вглядываясь в туман, застилающий обречённые земли. Вскоре услышал за спиной тихий шорох — лёгкие, босые шаги, крадущиеся по ковру. Ульрих знал, что будет дальше — сейчас она обнимет сзади, прижмётся телом, и станет легче.

Так и случилось — гладкая плоть прильнула к стареющему, покрытому шрамами телу. Тонкие руки обвили мощный торс.

— Мой сильный лев… Мой усталый лев… — прошептала Кларисса с гортанным южным акцентом, который делал слова ещё более притягательными и искренними.

Мужчина горько усмехнулся в усы.

— Усталый лев — мёртвый лев, девочка, — заметил барон, втягивая ноздрями сырой воздух замка, смешанный с её пряным ароматом.

Так они стояли некоторое время, застыв в моменте покоя, а затем тишину разорвали тяжёлые шаги — стук подкованных сапог по камню.

Рыжий урод.

Нет, надо отдать ему должное: Брандт верен, как цепной пёс. Методы вызывали споры, жестокость пугала даже солдат, но мужик был верен до последнего вздоха. А то, что недостаточно способен, чтобы творить чудеса… В конце концов, не его вина, что тот родился просто хорошим кузнецом, а не богом огня — тем не менее, глухая злость на оружейника в последние дни особенно сильно отравляла сердце фон Штейна.

Барон услышал, как гигант вошёл в комнату и остановился, тяжело дыша.

— Ну, чего тебе⁈ — рявкнул Ульрих, не оборачиваясь, продолжая упиваться теплотой тела Клариссы и глядя на далёкие пики. Мысль о «молодом кузнеце», которую принёс Салим, мелькнула и тут же угасла — очередная ерунда.

— Ульрих.

Голос Брандта прозвучал непривычно тихо и глухо.

— М? — вопросительно прогудел барон, мужчина позволял Брандту эту вольность — обращаться по имени, на «ты» — всё-таки они были старыми боевыми товарищами, вместе прошли через кровь и грязь пограничных войн.

Брандт молчал — пауза затягивалась, становясь раздражающей.

— ГОВОРИ! — рыкнул фон Штейн, теряя терпение.

— В «Кузне»… появился один щегол — практик. Дар Огненной Ци, — Брандт рубил фразы, с трудом выдавливая из себя. — Сделал топор гвардейский лучше образца — сильно лучше.

Кузнец замолчал, шумно сглотнув.

— Не знаю, смог бы я… повторить такое. С первого раза.

А вот это уже был удар.

Слова Брандта смели апатию и усталость барона. Мысль забилась в мозгу — если сам оружейник признаёт такое…

Сердце застучало в рёбрах, как в молодости перед боем. Неужто талант⁈ Самородный талант появился в рядах бездарной деревенской челяди? Значит, методы Брандта сработали? Значит, адский котёл, в который тот загнал людей, всё-таки выплавил золотой самородок?

Барон резким движением отстранил Клариссу — мгновенно стало не до её тепла. Мужчина развернулся к оруженику всем корпусом.

Тот стоял, сгорбившись, и глядел на Ульриха исподлобья — во взгляде читалась смесь унижения, ревности и надежды. Фон Штейн понимал его — гиганту было физически больно признать, что нашёлся кто-то лучше, кто может занять его место, но преданность делу перевесила гордость.

— Подробнее, — сказал барон тихо, пытаясь скрыть дрожь волнения в голосе. — Рассказывай всё.