Системный Кузнец IV

Глава 10

— СМЕНА!!!

Рёв, похожий на удар в гонг, взорвался прямо возле уха. Я дёрнулся всем телом, чуть не свалившись с верхней полки, и сел, дико озираясь — сердце колотилось где-то в горле. Где я? Пожар? Обвал?

Пазл в голове складывался со скрипом. Каменные своды… запах пота и гари… шум… Так. Я в Чёрном Замке, в «Кузне». Я — Кай, сирота… Я — кузнец.

Глаза привыкали к полумраку. Казарма оживала. Вокруг меня начиналось ленивое шевеление — мужики, кряхтя, поднимались с кроватей, заправляли одеяла, кто-то скреб щетину ножом. Тусклый свет редких ламп выхватывал из тьмы отдельные фрагменты: сутулые спины, шрамы и татуировки.

Дыхание никак не хотело выравниваться — чёрт, как же крепко спал! И как мало… Тело, кажется, только-только начало расслабляться, а его уже снова зовут в бой. Спать хотелось нестерпимо, хоть бы ещё часа три-четыре… Правая рука не болела, но внутри ощущалась ноющая пустота и зуд — верный признак того, что ночью шёл процесс регенерации.

«Может, мне не нужно сегодня на смену?» — пронеслась в голове мысль. Йост ведь говорил отдыхать…

Свесился с края койки, заглядывая на нижний ярус — пусто. Одеяло Ульфа было нетронутым и аккуратно сложенным.

Вот же дьявол… Молотобоец работал всю ночь!

Меня кольнуло беспокойство — что ему теперь скажут? Отпустят отсыпаться или заставят пахать дальше, с дневной сменой, выжимая все соки? Детина, конечно, двужильный, может работать сутками на одной каше, но не хотелось бы, чтобы паренек перегорел в первый же день.

Я тяжело вздохнул, прогоняя остатки сна, и сел, свесив ноги. Нет, нужно работать — это моя смена. Вряд ли меня теперь будут ставить в ночь — то была разовая акция, проверка на прочность. Теперь должен занять своё место у наковальни.

Потянулся и произошло чудо — мышцы, ещё секунду назад свинцовые от усталости, мгновенно разогрелись — Огненная Ци, дремавшая в " Горне", словно жидкий огонь, растеклась по нервным окончаниям, выжигая сонливость и наполняя тело рабочей энергией.

Усталости как не бывало — я был готов.

Ну что же, — подумал. — Пора ковать железо, пока горячо.

Натянул свежую рубаху, которую приготовил с вечера, и легко спрыгнул со второго яруса. Вокруг суетились мужики, гремя пряжками ремней и обуваясь. Нужно срочно понять местный распорядок: когда кормят, когда строят, когда ведут в забой.

На соседней койке копошился коренастый мужик среднего роста — лицо напоминало морду уставшего бульдога: обвисшие щёки, глубокие складки у рта, печальный взгляд из-под тяжёлых век с огромными мешками. Седые волосы с обширной залысиной были всклокочены. Мужичок заправлял одеяло и что-то непрерывно бормотал под нос — кажется, проклятия в адрес всего сущего.

— Доброе утро, — тихонько окликнул его.

Мужик замер, держа угол одеяла в руках — с нескрываемым раздражением повернул голову в мою сторону.

— Чего тебе? — буркнул тот.

— Я тут новенький, — постарался изобразить дружелюбную улыбку. — Подскажите, что сейчас происходит? Нас поведут есть, или сюда притащат? Просто я в неведении — никто толком ничего не объяснил.

«Бульдог» помолчал пару секунд, словно взвешивая, достоин ли я ответа, а затем вернулся к своему занятию, разглаживая складку на одеяле.

— Просто жди, — бросил мужик через плечо. — Сейчас явится Крысолов, зазвенит ключами и объявит построение в трапезную.

— Ага, понял, спасибо, — кивнул, почесав затылок. Огляделся по сторонам — Гуннара нигде не видно — видимо, старик уже ушёл или спит в другом углу.

— А что вообще делать нужно будет? — решил не упускать шанс и ещё немного подонимать соседа, пока тот не ушёл. — В смысле, я так понимаю, здесь массовое производство… — осёкся, поняв, что говорю слишком современно, но лучше выразить мысль не смог. — Кто раздаёт задания? Кому отчитываться?

Мужик вздохнул так, словно каждое моё слово добавляло ему год каторги. Наконец, выпрямился, отряхнул руки и развернулся ко мне, сложив руки на груди.

— Слушай сюда, новенький, — заговорил он менторским тоном, в котором сквозила усталость. — Всё просто. Сейчас пожрём — и на развод к главному проходу. Там уже бригадиры решают, кого куда. Если ты «приписанный» — топаешь к своему мастеру и пашешь, пока колокол не ударит или пока не сдохнешь. А если «вольный», без привязки… — окинул меня скептическим взглядом, — то тебя кинут затыкать дыры, где люди выбыли или где заказ горит. Могут на гвозди посадить, могут на уголь, а могут и сразу к горну, если руки прямые. За нормой следят Йост или Бык — смотря в какую смену попадёшь. Сделал меньше — лишился пайки. Сделал брак — получил плетей. Сделал хорошо… — криво усмехнулся, — ну, значит, завтра тебе норму повысят. Вот и вся наука. Понял?

«Да, тяжёлый случай», — подумал, глядя на мужика — тот явно сломлен жизнью, давно смирился со своей участью заводного автомата и потерял всякий вкус к ремеслу.

— Более чем, — кивнул. — И что, неужели никак нельзя проявиться? Всё-таки хорошую работу от плохой отличить довольно просто…

Попытался улыбнуться, стараясь наладить контакт — всё-таки мы товарищи по цеху, братья по оружию… Но «Бульдог» лишь прохрипел что-то невнятное, похожее на «идиот», и, не оглядываясь, пошаркал по своим делам.

Что ж… Ладно, и на том, как говорится, спасибо.

Вспомнил про свой ручник — молот, который сделал ещё в Оплоте. Нужно будет обязательно использовать его в работе. Сомневаюсь, что в общем котле выдают инструменты лучше, чем мой, идеально сбалансированный под мою руку.

Я двинулся вдоль рядов коек, чтобы забрать инструмент из ящика, и тут взгляд зацепился за знакомую фигуру.

Мастер Гуннар сидел на краю своей койки, сложив огромные руки на коленях, и неподвижно смотрел перед собой. Борода растрёпана, лицо посерело, глаза были красными и воспалёнными, будто старик не спал всю ночь, а взгляд — пустым, обращённым куда-то внутрь.

Я резко остановился. Гуннар шелохнулся, словно почувствовал моё присутствие, но голову не повернул.

— Мастер Гуннар… — тихо окликнул его.

Плечи и руки мужика мгновенно напряглись, став твёрдыми, как скала — в воздухе повисло напряжение. Может, не стоит сейчас лезть с разговорами? Он взрослый и гордый мужик — не могу же бегать за ним, как нянька с горшком.

Но видеть его таким раздавленным больно било по сердцу. Всё-таки успели породниться, что ли — жаль старика. Только вновь почувствовал вкус жизни, настоящего ремесла, только начал выбираться из скорлупы — и вот, на тебе — снова чёрная яма апатии.

Пересилил сомнения и подошёл ближе, остановившись в паре шагов — внимательно вглядывался в его лицо. Заметил, как дёрнулась густая бровь кузнеца — нервный тик, которого раньше не было.

— Я сделал ручник, — сказал негромко, но так, чтобы мужик услышал. — Хороший, сбалансированный. Помните, мы обсуждали?

Улыбнулся, пытаясь этим простым напоминанием вырвать громилу из липкой паутины мрачных дум.

Он молчал. Снова дёрнулся уголок губы, но ни звука не вырвалось из груди — казалось, нацепил каменную маску, которая пошла трещинами и вот-вот развалится, обнажив кровоточащую душу.

— Мастер… — проговорил чуть настойчивее, стараясь пробиться сквозь броню. — Если хотите, чтобы ушёл, так и скажите. Не буду докучать.

Тот молчал.

Долго стоял у него над душой. Уйти просто так не мог, но и выдавить ещё хоть слово не получалось. В итоге, помявшись на месте, махнул рукой и решил оставить старика в покое — иногда человеку нужно побыть наедине со своими мыслями.

Направился в сторону складов. Спиной чувствовал взгляд, или мне так хотелось думать — всё ждал, что окликнет, но сзади слышался лишь гул пробуждающейся казармы.

Добравшись до нашей ниши, откопал в ящике ручник — тот лежал на месте. Это порадовало — всё-таки вещи тут лежат без надзора, а в таком гадюшнике никогда не знаешь, у кого чешутся руки.

Когда вернулся в казарму, посреди прохода уже стоял Ганс-Крысолов. Уперев руки в бока, с важным видом Наполеона осматривал владения, а затем взвизгнул:

— Жра-а-ать!

Мужики, уже одетые и хмурые, потянулись к выходу — прошли по коридору, свернули в боковой проход и оказались в трапезной.

Это длинный зал, вдоль стен тянулись ряды грубых столов и лавок, отполированных тысячами локтей. Окон не было, только чадящие факелы — воздух тяжёлый, пахло кислой капустой, варёным салом и прелым хлебом.

На раздаче стояли угрюмые поварята с черпаками. Еда была под стать месту: миска серой похлёбки, в которой плавали куски жира и неопознанные овощи, и ломоть тёмного хлеба. Скудно, безвкусно, но сытно — топливо для машин из плоти.

Ели в основном молча, уткнувшись в миски. Лишь изредка тишину нарушал стук ложек или хлюпанье, но я сразу почувствовал: здесь что-то не так. Мужики не просто молчали, а косо поглядывали друг на друга, прикрывали миски руками, словно боясь, что у них отнимут кусок. Напряжение висело в воздухе.

Хотелось встать и заорать: «Какого чёрта, мужики⁈ Мы же все в одной лодке! Мы делаем одно дело! Давайте держаться вместе!»

Для меня, привыкшего к пожарному братству, где каждый готов прикрыть спину товарища, эта атмосфера волчьей стаи была дикой. Здесь все презирали друг друга и, кажется, себя тоже.

Иногда до слуха долетали злобные шёпотки:

— … слыхал? Старый Берн снова к Брандту бегал, жопу лизал. Говорят, хочет выпросить место в «Горниле». Тварь…

— … да куда ему, руки-крюки. А вот Рыжий Хорг… он точно метит. Видел, какой клинок вчера сдал? Говорят, сам Брандт кивнул.

— … говорят, в «Горниле» мясо дают каждый день. И вино…

— … подсидит он кого-то, точно подсидит. Лишь бы не меня…

— … а этот новенький… тоже, небось, метит… слишком дерзкий, щегол, а уже в смену поставили…

Всё стало ясно — это не просто неприязнь, а крысиная гонка, борьба за выживание. Борьба за то, чтобы выбраться из ада наверх, в мифическое «Горнило», где, по слухам, текла совсем другая жизнь.

Пока я механически жевал безвкусную похлёбку и слушал ядовитые шепотки, взгляд то и дело возвращался к Гуннару. Старик сидел у стены, в тёмном конце стола, ссутулившись над миской — мужик не участвовал в разговорах и не огрызался. Он был тенью самого себя. Видимо, гордость была растоптана тем, что я — его бывший подмастерье, увидел его унижение, и как мастер молча сносит плевки в лицо.

Что ж… Я попробовал, сделал всё, что мог — мотивировал, говорил, пытался пробиться. Но биться головой о каменную стену бесконечно невозможно — если в нём что-то созреет — сам подойдёт. Пока нужно думать о себе.

Покончив с едой, нас погнали в цех. Там, в багровом сумраке, уже сворачивались мужики ночной смены — измождённые, чёрные от сажи, многих из которых уже запомнил по вчерашним угольным рейсам.

— ПЕРЕСМЕНКА! — проревел голос в глубине адского пекла.

Человек пятьдесят сбилось в кучу на широком каменном уступе, ожидая сам не знаю чего.

И тут, из клубов дыма и жара, вышла фигура. Это был не простой кузнец — мужик не покрыт потом и грязью, как мы. Одежда — добротная кожаная безрукавка, чистая рубаха — говорила о статусе. Огромный, квадратный мужик с бычьей шеей и бритой головой.

Как я понял, это и есть «Бык» — бригадир дневной смены.

Тот неспешно подошёл к краю уступа и встал перед нами, широко расставив ноги. Окинул строй оценивающим взглядом прищуренных глаз, лениво пережёвывая какую-то деревяшку в зубах.

— Ну что, доходяги? — прогудел мужик, голос перекрыл шум цеха. — Новая смена — новый бой за победу нашей славной провинции над чёрной нечистью! Сегодня вам, оборванцам, выпал подарок судьбы — шанс показать, что ваши руки растут не из задницы.

Сделал паузу, наслаждаясь эффектом.

— Поступил срочный заказ — боевые топоры для штурмового отряда гвардии. Работа нехитрая, но вы, кривожопые, и ту запороть умудритесь. Так что слушайте сюда: спрос будет вдвойне. Срок — к закату. За каждую запоротую заготовку — пять ударов плетью. За срыв сроков — вся смена остаётся без ужина и ночует здесь.

Толпа глухо загудела, но Бык поднял руку, требуя тишины.

— Пока готовьтесь, изучайте образец и молитесь. К моменту начала работы мастер Брандт лично спустится в кузню и будет контролировать ковку, так что соберите свои задницы в кулак и не сплохуйте. Те, кто особо трепещет перед мастером — совладайте со своим девчачьим ужасом и держите инструмент крепче, если не хотите отправиться прямиком в нижнюю штольню кормить крыс.

Мужик закончил речь, упёр руки в бока, и его крепкая грудь вздулась, словно в неё вкачали воздух мехами. Бык обвёл нас взглядом и остановился на мне.

— Теперь новенький… Щуплый калека. Шаг вперёд!

Взгляды кузнецов, стоящих в строю, забегали. Слух о том, что вчера появился какой-то «дерзкий» пацан, уже прошелестел по казармам, но кто именно это был — многие ещё не знали.

Я мягко отодвинул плечом ворчащего кузнеца и протиснулся между плотными рядами мужиков, выходя вперёд. За спиной тут же послышался недовольный рокот.

Как раз в это время из дымного чрева цеха вывалился Ульф — был мокрым насквозь — рубаха прилипла к огромному телу, с лица капало. Парень семенил ногами-тумбами, испуганно озираясь, но когда взгляд нашёл меня, лицо громилы озарила широкая, но усталая улыбка.

— Кай! Кай! — закричал молотобоец, перекрывая шум. — Дядька главный сказал, что мы вместе будем!

Рокот в толпе усилился. Послышались злые смешки.

Бык скосил глаза на детину и брезгливо поморщился, словно увидел говорящую свинью. А я с тревогой смотрел на друга — Ульф был бледен как смерть, под глазами залегли чёрные круги. Ночная смена выжала его досуха.

— Ульф, тихо… — шикнул ему, когда тот подбежал. — Не сейчас. Тебе бы поспать, старина…

— Тут мне решать, кто спит, а кто нет! — прогудел Бык, буравя меня свинцовым взглядом — глаза хищно блестели.

Он перевёл взгляд на паренька.

— Ты — молотобоец из Оплота? Тот, что с Куртом Кривым в ночную пахал?

— Да… — часто закивал детина, преданно глядя на бригадира — его всё ещё трясло от напряжения.

— Вставай в строй. К своему, — коротко кивнул Бык в мою сторону.

Ульф радостно встал рядом со мной, возвышаясь над толпой на голову.

— Значит так, вы двое, — Бригадир окинул нас оценивающим взглядом, как пару тягловых волов. — Работаете сегодня вместе. Это твоя проверка, калека. Но если здоровяк повалится с ног от второй смены подряд — пеняй на себя. Подмену не дам, будешь махать молотом один.

Ткнул толстым пальцем в грудь Ульфа.

— Ты. Иди жрать. Бегом. У тебя десять минут, пока щуплый с образцом знакомится. Потом — за работу.

Ульф закивал так, что голова чуть не оторвалась, бросил на меня счастливый взгляд и, расталкивая локтями ворчащих кузнецов, скрылся в проходе к трапезной.

— Значит так, слушай сюда, — Бык снова обратил внимание на меня. — Работать быстро и тихо. Не ныть, не причитать. Если что-то непонятно — звать меня. Но лучше, чтобы всё было понятно.

Сделал шаг вперёд, нависая надо мной.

— В «Кузне» есть два закона. Первый — это мастер Брандт. Его слово — приговор. Второй закон — это я. Моё слово — это плеть. Доступно объяснил?

— Да, вполне, — кивнул, глядя ему в переносицу.

— Руку залечил? — взгляд скользнул к моей правой кисти, которая уже не была прижата к груди, а свободно висела вдоль тела. Огненная Ци сотворила чудо — боли не было, только лёгкое онемение.

— Ага, — снова кивнул. Решил, что сейчас лучше быть немногословным. Болтовнёй тут никого не удивишь, а вот если начну работать — дело скажет само за себя. Вот только старину Ульфа стало жаль, как тот продержится ещё смену? Вот сволочи.

— Хорошо. Поглядим, — хмыкнул Бык. — Тогда за дело. На первой наковальне, у входа, лежит образец — то, что нужно сегодня наковать. Чтобы к концу смены, когда солнце сядет, у меня на складе лежала сотня таких топоров! И чтоб каждый был как близнец. Чтоб перед мастером Брандтом мне потом за них краснеть не пришлось. А если придётся — я вашу кровь пущу на закалку.

Бригадир повысил голос, обращаясь ко всему строю:

— Ясно вам, доходяги⁈

— Ясно… — послышались глухие голоса из толпы. Никакого энтузиазма, только покорность судьбе.

Мужик удовлетворённо кивнул и мотнул головой в сторону дымящего зева цеха.

— Пошли!

Вся разношёрстная братия, шаркая сапогами по камню, направилась внутрь, к первой наковальне, чтобы взглянуть на то, что станет нашим благом или проклятием на ближайшие двенадцать часов.