Седьмая Луна. Декамерон 2

Глава 25-3. Яд

День пятый, позднее утро

Его отбросило назад в Материальный Мир. То же тело, то же сознание. Он властвовал над ними. По крайней мере, пока.

Неужто архонт над ним сжалился? Почувствовал ли дельмей его чувственный порыв ещё до того, как Флэй сумел бы озвучить его? Чума отступила? Он может в кои-то веки спокойно жить? Знать это было важно. Вот только моментально дойти до истины попросту не представлялось возможным.

Равновесный Мир грубо возвращал беглеца из праздных дум на бренную землю, где всё по-старому: беспросветность, мытарства и угрюмая прозаичность.

Ощущения наплыли такие, будто предатель попал на самый нижний план преисподней. В котёл с кипящим маслом. Его личный.

Испытать за свою жизнь ренегат успел немало оттенков боли. Но такой — насыщенный и в то же время яркий — претерпевал впервые.

Глаза-то не успел открыть, как заверещал от боли. Обезумев, стал вырываться. Мотать головой из стороны в сторону. Выгибаться, словно демон рвался наружу.

Со стороны всякий посчитал бы, что Флэй свихнулся, потерял рассудок и снизошёл до твари, подчас хуже зверя. Всему виной пресловутая, пылкая агония.

Явь под призмой его восприятия превратилась в мыльный бульон. Всему виной обильные слёзы, покатившиеся с век. Нервные окончания пекло и выкорчевывало так, что хотелось вылезти из этой кожи вон. Может, хоть так стало бы прохладнее.

Если бы. Альдреда привязали к креслу ремнями. По рукам, ногам. Таз, шею. Далеко не уберётся, даже если сильно захочет.

Верхнюю одежду сняли. Осталась только сорочка — да и та расстёгнута. Всё равно жгло. Дезертир себя чувствовал раком, опущенным в котелок с душистым кипятком.

Сверху откуда-то бил белый и холодный, ослепляющий свет. Он стекал водопадом с лампы, закрепленной чуть сбоку — и в то же время прямо над ним. Мерцание раздражало и ощутимо отдавало в мозг, навевая приступ тошноты. Да только исторгнуть из себя нечего. Желчь — и та не могла покинуть желудок. Не хватало мышечной упругости для довершения спазма.

Настолько паршиво, как сейчас, Флэй давно себя не ощущал. Закричав, уже не мог остановиться. Совсем не соображал, что происходит. Раздражители пересилили его самообладание. Какой бы путь ни избрал ренегат, всё равно не останется без мучений.

Увы и ах, такова данность его бытия. Кончится ли это хоть когда-нибудь? И как?

Взгляд судорожно метался из стороны в сторону. Из-за света вездесущего он мало что мог разглядеть. Тем не менее, общие представления о своём местонахождении заимел.

Помещение с деревянным интерьером и тележками медицинских инструментов, пузырьков и прочей докторской утвари. Не слишком большое, но и не слишком мелкое. Больше походило на операционную. А это значит, в госпитале Сестёр Милосердия он был не один. Кто-то его обнаружил. И кто же? Тот самый доктор? Но…

Его не оставили в одиночестве, отнюдь. Всё это время он находился под неусыпным наблюдением. И когда Альдред очнулся, начал бесноваться и вести себя, будто бешеный кабан в охотничьей ловушке, хозяину его судьбы пришлось принять меры. Он подготовил препарат украдкой, себя не выдавая, и подошёл к креслу. Со стороны изголовья. Флэй не видел и не слышал его. Вплоть до последнего мгновения.

Свет вдруг заслонила чья-то рука. Пациент осёкся. Наблюдатель грубо, насильно прислонил ветошь к его лицу, закрывая рот и нос. Альдред ничего не понял и случайно вдохнул пары кислого раствора. Его начало морить. Флэй остервенел, почуяв неладное, и стал вырываться. Однако так лишь вдыхал препарат всё больше и больше. Заведомый проигрыш, как ни крути.

Анестезия. Крайне ядовитая и до жути агрессивная.

В какой-то момент у него отбилось всякое желание шевелиться. Тело стало приятно тяжелеть. Ренегат проваливался в соблазнительное беспамятство, лишённое всяких сновидений. Веки держались до последнего — и всё равно закрылись. Перед тем, как снова потерять сознание, дезертир услышал голос:

— Тише. Тише.

Говорил неизвестный глухо, будто через стенку. С какой-то родительской заботой, которая окончательно обезоружила беглеца, подавила в нём последние приступы гнева.

День пятый, до полудня

Через некоторое время он проснулся опять. Лампу потушили уже. А окна в операционной — наоборот, распахнули.

Внутрь помещения врывался сырой воздух с улицы. Пахло растениями, что высадили в окру́ге, — и в то же время уличной гнилью и илом. Оно и неудивительно. В Северных Саргузах протекает немало речушек, оформленных в каналы.

Альдред чувствовал себя неважнецки, но гораздо лучше, чем ещё пару часов назад. Боль отступила. Он чувствовал разве что весь вес тела своего. Кто бы мог подумать, что он настолько тяжелый со всеми костями и мышцами. Чего и говорить о голове.

Беглец не мог толком пошевелить ни руками, ни ногами. Пальцы — и те его не слушались. Разве что рот вяло открывался-закрывался. Вероятно, со стороны он выглядел, как паралитик. Да и чувствовал себя ровно также.

Рядом с ним сидело нечто, отдалённо напоминающее человека. Шутка ли, Флэй не сразу различил силуэт на фоне здешней мебели. Чувствовал себя где угодно, только не здесь. Оттого и рассеянность брала своё.

Когда заметил, то даже не дёрнулся. Просто апатично уставился на него. И кто бы это ни был, если б сейчас он начал потрошить его тело, ренегат не сильно бы расстроился. Анестетический препарат обрубил у него на корню всякое желание двигаться, говорить — тем более, кричать или дёргаться, сопротивляться.

Дезертир лишь периодически постанывал, как ослабший лось на издыхании в луже собственной крови.

Силуэт представлял собой странное существо, отдалённо напоминавшее антропоморфную птицу. Фигуру скрывал просторный кожаный плащ. Было сложно сказать, оно худое или толстое, тщедушное или дюжее. Мужчина это вообще или всё-таки женщина? На ногах — плотные сапоги по голенище. На руках — некое подобие прочных кузнецких краг.

Его голову покрывала балаклава из плотной чёрной ткани. Физиономия пряталась за белой керамической маской с клювом, как у ибиса. Казалось, ранее её использовали в неких языческих ритуалах велаты. Ничего подобного доктора обычно не носили. По меньшей мере, такой предмет одежды казался странным и неуместным.

Всё тело так или иначе было покрыто. Почему же? Кто бы знал…

Нечто подобное носили золотари, которые залезали в самую гущу городской канализации. Этот врач — тоже своего рода золотарь, но от мира чумы.

Оно смотрело на Альдреда через окуляры. Неустанно, строго в одну точку на лице ренегата. Человек-птица размеренно дышал посредством десятков мелких прорезей в клюве. Дезертир снова глянул ему на руки: в них тот держал фарфоровый кувшин.

Понемногу отходя от анестезии, дезертир попытался пошевелиться. Ни в какую. Он всё также привязан ремнями к этому проклятому креслу. Что ж, попытка не пытка. Флэй мигом сдался и затих. Когда человек-птица убедился, что дезертир не будет брыкаться, он встал и подошёл с кувшином к нему. Внутри что-то плескалось.

«Вода…» — мечтательно подумал Флэй, рефлекторно открывая рот.

Наблюдатель приставил носик фарфорового кувшина к губам предателя и чуть приподнял, наклоняя. Стал осторожно поить заражённого. Это действительно была вода. Дезертир так давно не пил, что лакал её с превеликой радостью. Но всё никак не мог наполниться ей. Прошла минута, прежде чем сосуд опустел.

Стало на порядок легче. Даже токсичная анестезия медленно, но верно отпускала его тело и разум, облегчая самочувствие и возвращая былую ясность ума. Но до полной реабилитации было ещё далеко.

Человек-птица отставил кувшин в сторону, на столик у кресла. С него же взял тарелку с ложкой. Принялся молча кормить Альдреда. Ренегат не задавался вопросом, что это. А когда прочувствовал вкус, и вовсе оживился. Глаза распахнулись предельно широко. До жути причудливое сочетание нот. На грани изумления с отвращением.

Ясно было одно: это не местная кухня. Солёный рис — он слипался в комки, больше напоминавшие клёцки. Некие вязкие, ферментированные бобы — то ли соя, то ли фасоль обычная. И конская солонина, вымоченная в воде ради мягкости.

Такое Флэй не ел. И при любых других условиях ни за что бы не дерзнул отведать, посчитав специфическим. Однако здесь и сейчас оказался не в праве выбирать — и просто ел, не противясь. Голод пересилил капризность.

Ренегат молча, с охотой уплетал странное блюдо ложку за ложкой, пока тарелка не опустела. В желудке стало приятно от сытного обеда. По телу начало расходиться тепло. Какой бы еда ни была, она придаст ему сил. И на том спасибо.

Дезертиру стоило бы начать разговор, осведомиться, кто этот человек. Но он до сих пор не оправился после манипуляций, над ним проведённых. Понятия не имел, болеет ли ещё, либо чудесным образом исцелился. Еда отбила у него всякое желание что-то выяснять здесь и сейчас. Альдред лишь хлопал глазами, дышал через раз и смотрел отсутствующим взглядом в никуда.

Его обуревали совсем иные ощущения, чем раньше. Это не та жгучая боль от лезших минералов, что настигла его посреди госпиталя Сестёр Милосердия. Не было похоже нынешнее самочувствие и на адское жжение по пробуждению. Всё тело просто-напросто пекло, словно его закинули в сушильню. И приятно, и душно. По крайней мере, Альдред ясно понимал: ему уже лучше.

Между тем человек-птица забрал опустевшую посуду и направился к выходу. Покидая своего гостя, он призвал ненавязчиво:

— Засыпай.

Наблюдатель закрыл за собою дверь. В коридоре слышались его шаги. Стук каблуков действовал на Флэя убаюкивающе. И хотя дезертир был только рад поддаться усталости, всё происходившее казалось ему неестественным. На него как будто насылали морок. Была ли это некая колдовская сила в самом деле?..

Этого предатель не знал. Да и ему, в общем-то, плевать на это хотелось. Главное, что о нём заботились. Хотели бы убить — убили. В крамольную мысль, будто выхаживают на убой, он почему-то отказывался верить.

В Саргузах только один Учёный — да и тот сдох.

Достаточно оказалось одного слова, чтобы подействовать на дезертира моментально. Глаза его начали слипаться сами собой. Веки тяжелели, отчаянно тянулись друг к другу. Ренегат чуток поклевал носом. Подбородок его клонило к груди. Ещё миг — и Альдред уже совсем провалился в бесцветный сон.

Самый лучший сон, продлившийся, по ощущениям, не больше минуты.

День пятый, полдень

Проспал Альдред ещё от силы часа три.

И хотя очнулся он в холодном поту, стало ему в разы лучше. Не сказать, что чувствовал себя также бодро и бойко, как до болезни, но всяко живее, чем даже во время кормёжки. Анестезия, равно как и чумная симптоматика, покинули его организм.

Кашель прошёл, и в горле не першило. Голова стала ясной, насколько представлялось возможным. Боль утихла, оставив после себя только лёгкие покалывания на коже. Лицо ещё сводило от минералов, что лезли из черепа, но в целом ничто не сковывало его мимику. И всё равно было страшно поглядеть на себя в зеркало.

Вдруг Чёрная Смерть оставила на нём неизгладимый отпечаток? Всё же чёрный нектар буквально рвал его физиономию на куски. А после такого не оправляются!

Ему бы не хотелось жить в теле урода, на которого без слёз не взглянешь: и так не был красавчиком. Тем более, по самым оптимистичным оценкам, жизнь его только начиналась. До гроба он прошёл только треть пути.

Словом, Флэю было не угодить. Обратился — плохо. Оправился — тоже ничего хорошего. Как говорится, свинья везде грязь найдёт.

Тяжкие думы прервались, не успев и увлечь ренегата за собой. Альдред почувствовал на себе строгий взгляд незнакомца. Откликнулся на него — и увидел перед собой человека-птицу, но без его причудливой маски. И всё-таки это был врач. Тот самый доктор-чудотворец, победивший мор.

Незнакомец позволил себе улыбнуться сдержанно и подытожил:

— Значит, всё-таки проснулись? Хорошо.

Дезертир ожидал увидеть кого угодно, только не иностранца. В последнее время Флэй чересчур часто с ними сталкивался. И не все из них ему благоволили.

«Шумаец? Врач — шумаец? Вот уж не ожидал!»

Если его взяли врачевать при госпитале Сестёр Милосердия, значит, это был исключительный специалист. В основном же там работали те доктора, чья деятельность получила одобрение от местного епископата.

Переселенец из страны Тысячи Городов. Как и паосцев с обитателями Невольничьего Берега, их легко было отличить от прочих чужестранцев.

Кожа, как правило, или смуглая, или бледная, с лёгким оттенком желтизны. Глаза раскосые — от янтарных до тёмно-карих и даже непроглядно чёрных. Волосы вороные. Рост в среднем ниже, чем у коренных народов Западного Аштума. Чего и говорить о великанах из Пао. Правда, и там имелись свои полурослики.

Этот шумаец несколько отличался от своих соотечественников. Примерно лет сорок. Такой же высокий, как Альдред. На удивление светлый. По крайней мере, темноволосый. Да и облик, в целом, под стать корням. Он вполне мог оказаться полукровкой: некоторые черты доктор позаимствовал у потомков западных варваров.

Обычное дело, в целом. В Саргузах таким уже никого не удивишь. Среди бедноты вне зависимости от религиозных конфессий и культурных различий имели место межрасовые браки. Пока богачей заботило только упрочение своих позиций среди сливок общества, в низах происходил сущий Хаос. Горожане хоть и не приветствовали смешивание с чужаками, большая любовь порой отвоёвывала свои права.

Здесь могло иметь место то же самое.

Альдред не сразу сообразил, что ему сказать. Всё, что он смог из себя выдавить, опомнившись после болезни, это:

— Доктор? Это… о Вас говорил брат Фульвио?

Можно подумать, ничего лучше на ум прийти не могло. Но ренегату это показалось важным. Предатель должен был убедиться.

Тот нахмурился, не понимая, о ком шла речь:

— Кто?

Вопрос застал шумайца врасплох. Похоже, он даже не знал, кого лечил от чумы. Если лечил вообще он.

«Сдаётся мне, врач упражнялся на чумных под шумок. В обход мер, принятых руководством этого госпиталя. Почему же, спрашивается?»

— Не берите в голову, — выдохнул Альдред, уводя глаза.

— Как Ваше самочувствие, синьор? — осведомился врач.

Флэй призадумался. Стал прислушиваться к своим ощущениям.

— Вроде оправляюсь. Не скажу, что готов сворачивать горы… — рассмеялся ренегат нервно. Его не покидало чувство искусственности ситуации. Они с доктором как будто с места сорвались сразу в карьер.

«Что вообще происходит?..»

— Угу, — задумчиво пробубнил шумаец.

Он взял деревянный планшет и на листе бумаги, что был на нём разложен, сделал карандашом какие-то пометки. Писал не буквами, но иероглифами — не разобрать. Вскоре доктор закончил и ошеломил пациента одним-единственным пассажем:

— Рад слышать. Что ж, синьор, на этом всё. Сейчас я отвяжу Вас, и можете быть свободны. — С этими словами он встал. Хотел было подойти к Альдреду.

Тот запротестовал, охваченный паническими настроениями.

— Погодите, погодите! Что за дела? Вот так сразу?

Шумаец остановился и вздохнул устало.

Ему не хотелось бы перед кем-то объясняться: мысли его были совсем не о том. Но пошёл на попятную. В конце концов, пациент имел право знать.

Хотя бы чуточку.

— Я должен вернуться к своим исследованиям. Вы же меня отвлекли нежданным появлением. От помощи Вам я не отказался потому, что это совпало с моими интересами. Только поэтому, синьор. Ваш случай оказался на редкость запущенным. Но раз уж теперь Вы здоровы, моя теория подтверждается. Ступайте. И не мешайте работать.

«Чего? Что ещё за теория?..» — озадачился Флэй.

Зря шумаец рассказал ему всё это. И уж тем более напрасно — в таком надменном тоне. По меньшей мере, у Альдреда распалился интерес к персоне врача. Больший, чем прежде. Он не мог уйти отсюда, не узнав его тайны.

Кроме того, бывший куратор сумел прочитать между строк речь доктора. Восточное многословие, во многом — совершенно пустое, не провело его.

Из слов чужеземца становилось понятно многое.

В госпитале благотворительностью он не занимался. Что брату Фульвио, что ему самому доктор оказал услугу из личных соображений. А именно…

Только потому, что изучал природу чумы. Влияние Чёрной Смерти на организм. Действенность отобранных лекарств на течение заразы в зависимости от стадий.

Чем бы ни потчевал шумаец Альдреда, препарат этот был на удивление эффективен. Если уж его, почти что гуля, врач вернул с того света, эти изыскания могли если не пресечь эпидемию, то спасти тысячи жизней. По крайней мере, условно.

И в первую очередь — ренегата. Снова и снова. Ни эмиссия кристаллов, ни миазмы, ни даже сами гули не будут ему страшны. Ведь всегда будет противоядие.

Что это за чудесный эликсир, который порвал связь предателя с архонтом? Ему нужен такой антидот. Чисто про запас.

На худой конец, остатки персекуторов из «Гидры» могли прийти сюда до него. Дезертир должен был знать, был ли здесь капитан Колонна. Выздоровел ли он тоже. От этого впредь зависела его жизнь напрямую.

Чудотворец понятия не имел, кого вызвался спасти от мора. А если бы знал, быть может, бросил умирать прямо под окнами своей уединенной операционной. Преждевременными расспросами ренегат мог лишь напугать врача. Вместо этого он решил притвориться, будто солидарен с ним. Альдред сделал вид, будто не спорит, но всё-таки спросил:

— Хорошо-хорошо, синьор, я не настаиваю. Но позвольте. Где моё оружие? Моя одежда? Куда всё подевалось?

Излишняя суета пациента вводила доктора в ступор. Он только потянулся, чтобы расслабить ремни, как вдруг остановился. Тихо рыкнул. Покачал головой. Затем пояснил, продолжая возиться с путами. Всё-таки, казалось ему, лучше удовлетворить любопытство дезертира о мелочах, лишь бы тот убрался восвояси поскорее. Доктор пояснил:

— Я оставил их за выходом из отделения. В конце коридора. Я Вас провожу и затворю за Вами дверь. На том и расстанемся.

— Раз так, то отлично, — вздыхая для вида, отозвался Альдред.

«Чуть что, оружием придется воспользоваться. Припугнуть, например. И никуда этот пассажир от меня не денется».

Он ощутил нечто вроде азарта, играя в недомолвки с иностранцем. Ему вспомнилась бытность куратором, когда чуть ли не каждая беседа с чародеем являла собой настоящую дуэль характеров. Было время! Да прошло…

Покончив с ремнями, доктор сделал шаг назад и стал ждать, когда дезертир встанет. Вытянувшись в полный рост, ренегат предстал перед спасителем лицом к лицу. Он вгляделся хорошенько в его глаза, дабы понять, с кем имеет дело.

Естественно, этот врач — не простой человек. На удивление находчивый, скрытный и оттого осторожный. Чужаков иностранец боялся, как огня. Медицинские изыскания здесь ни при чем. Дело обстояло в другом. Он утаивал нечто такое, что первому встречному в Саргузах не расскажешь. Кураторская чуйка подсказывала Альдреду: не будь он дезертиром, этот шумаец точно бы стал клиентом Священной Инквизиции.

Нежданно-негаданно подозрение натолкнуло Флэя на безумную мысль: пойти ва-банк. Врать и не краснеть, манипулировать, угрожать, но выгрызть все необходимые сведения без остатка.

Так или иначе, он не чувствовал угрозы от доктора. Даже если он чародей, с такого расстояния дезертир мог обезвредить его голыми руками. Только потом их беседа перейдёт совершенно в иную плоскость. Врач не раз пожалеет о своей несговорчивости.

— Идёмте же, синьор, — без конца нудил шумаец.

— Минуточку, доктор, — осклабившись, парировал Флэй. По дурости своей он чувствовал себя хозяином ситуации. — Должен спросить у Вас кое-что ещё.

— Быстро только, — сорвался было врач, но тут же смягчил тон до нейтрального: — Прошу Вас, господин…