Сделай сам – 4

Глава 7 Без поражений не бывает побед

— Идея, — с трудом разлепив, что глаза, что пересохшие губы, выдавил я из себя первое пришедшее мне на ум.

— Что? — тут же раздалось откуда-то сбоку.

— Идея, — собравшись с силами, которых в организме, судя по внутренним ощущениям, имелось совсем мизер, повторил я вновь, при этом с трудом сдерживаясь от того, чтобы уплыть сознанием обратно в столь приятное беспамятство.

— Какая идея? — надо мной нависло совершенно незнакомое лицо, изрядно заросшее как минимум трехдневной щетиной, да к тому же требующее скорейшей помывки с мылом, столь сильно оно было перепачкано всевозможными грязевыми разводами.

— И хде я? — осознав, что остаюсь не понятым, постарался членораздельно задать мучающий меня вопрос. Всё же на госпиталь то, что попадало в фокус моего зрения, не походило совершенно точно.

— А! Вы в плену, ваше благородие! — радостно так заявила эта небритая рожа, заодно продемонстрировав мне свои темно-жёлтые, практически коричневые, прокуренные зубы.

— Прэлэстно! — словно та ворона из приключений блудного попугая, исковеркал я данное слово, хотя ничего прелестного в своём нынешнем статусе военнопленного, естественно, не видел. Разве что одно обстоятельство радовало при этом. Я всё ещё был жив.

Да уж. На что, на что, а на такой исход я точно не рассчитывал, изрядно полагаясь на тыловую должность «гайковёрта» и толщину брони своей боевой машины. Не говоря уже о количестве имевшихся под моей рукой танков!

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

— Что говорите, вашбродь? — в попытке расслышать мои бормотания прильнул ко мне поближе, видимо, мой собрат по несчастью.

— Давно? — говорить было очень тяжело. Что горло пересохло полностью, что язык едва ворочался, что мозги пребывали в той самой кондиции, каковая возникала на утро после очень славной пьянки. Потому, дабы излишне не страдать, старался вкладывать всю суть своих вопросов в какое-нибудь одно простое, но ёмкое слово.

— Так, почитай, сутки уже тут сидим, — не обрадовал меня сокамерник, или сосарайник, поскольку, судя по окружающему виду и терзающим нос неприятным запахам, находились мы именно что в каком-то деревенском сарае. Скорее даже в хлеву.

— Ты. Кто? — наконец пришло мне в голову познакомиться с этим человеком.

— Так, ефрейтор Бирюков я, вашбродь! Водитель бензовоза с нашего батальона.

Как за последующие полчаса поведал мне этот самый Бирюков, не одних нас германские артиллеристы знатно приголубили. Нашу роту материально-технического обеспечения вовсе размотали вдрабадан, как и все три оберегающие её покой танкетки.

Это наши клоны Матильд более-менее держались под снарядами противника, выдерживая даже прямые попадания гранат. Танкеткам же хватало одного снаряда, чтобы превращаться в стальной хлам с мёртвым экипажем. Разве что скромные габариты и низкий силуэт позволяли им не попадаться на прицелы артиллеристов так уж просто. Но панацеей это точно не было. Что я прекрасно знал и потому в плане применения танкеток изначально делал акцент на их массовость. Пусть две или три погибнут под артиллерийским огнём неприятеля, но остальные сотни точно прорвутся и начнут резню. Беда была лишь в том, что у нас, тыловиков, этих самых танкеток и насчитывалось в наличии по пальцам одной руки. И то свободные оставались.

Вот когда подобранных нами по дорогам и возвращённых обратно в строй бронекавалеристов, бросившихся в лобовую атаку на немецкую артиллерийскую батарею, уничтожили, тогда ефрейтора и взяли в плен. Взяли в том самом фольверке, где они всей ротой встали на ночёвку. И, понятно дело, пленили не его одного.

После не сильно продолжительного артналёта, приведшего к возгоранию и последующим взрывам бензовозов, державшие оборону в фольверке снабженцы были вынуждены срочно бежать, куда глаза глядят, чтобы самим не превратиться в пепел.

Уйти одной монолитной группой, отстреливаясь от противника, они не смогли, так как командование оказалось полностью нарушено, и потому немецкие кавалеристы их быстренько нагнали в голых-то полях и кого посекли насмерть, а кого пленили.

После этого два десятка выживших нижних чинов погнали пешим ходом в очередной фольверк, где уже квартировали сами немцы. Мою же бессознательную тушку привезли сюда пятью часами позже с капитально перебинтованной окровавленными бинтами головой и жестами приказали ефрейтору присматривать за офицером — то бишь за мной, болезным.

И на этом всё!

Ни что творилось у всех прочих подразделений нашего батальона, ни что случилось с моими непосредственными сослуживцами из эвакуационного взвода, Бирюков не знал. На все вопросы лишь пожимал плечами и бубнил о собственном неведении. Других-то пленных тут не наблюдалось вовсе. Что с одной стороны сильно радовало — ибо прочий наш народ вполне себе мог успешно отбиться. С другой же стороны изрядно печалило то, что для некоего прапорщика Яковлева война, блин, началась вот так совсем хреново. По-другому и не скажешь, даже если сделать скидку самому себе.

На этой невесёлой мысли мои физические силы совершенно иссякли, отчего я вновь уплыл в спасительное бессознательное бытие.

Следующее же моё пробуждение оказалось гораздо менее приятным в плане физического комфорта, которого не ощущалось вовсе. Ощущался только дискомфорт. Даже по сравнению с былым сараем!

А всё дело обстояло в том, что телега, на которой немцы транспортировали мою не ходячую тушку, сперва начала сильно дёргаться и покачиваться, скрипя при этом совершенно безбожно, а после вовсе получила сильный удар в борт и под треск этого самого борта улетела куда-то с дороги. Во всяком случае, я именно так прочувствовал всем своим телом последние минуты её существования.

Да! Следовало добавить, что всё это происходило под какофонию грохота массовой ружейно-пулемётной стрельбы, испуганного ржания десятков коней и сыпавшихся со всех сторон проклятий с матюгами.

Виной же всему происходящему было истинное чудо! Прямо как в пока ещё не существующих американских вестернах, из-за холма в последний миг появилась кавалерия. Своя! Та самая, что «броневая».

Как мне впоследствии в красках и деталях поведал ефрейтор Бирюков, со стороны всё это действие выглядело более чем эпично. Казалось бы, в одну минуту никого в округе нет, как того суслика, что всегда за нами всеми наблюдает, оставаясь незамеченным, и тут вдруг, хоп, и резко вырастают, словно из-под земли, этакие приземистые стальные жуки, несущиеся сбоку совершенно неконтролируемой волной на немецкую колонну.

Вот так мне вышло побыть военнопленным на протяжении почти полутора суток. Что в условиях боевых действий в Восточной Пруссии, как оказалось, стало едва ли не нормой для многих.

То наши брали немцев в плен тысячами, то следующие немцы успешно разбивали наши части, освобождая своих пленных и пленяя тысячи русских солдат. А через день-другой, уже этих новых немцев догоняют и громят свежие силы русских войск, тем самым переворачивая статусы солдат и офицеров противостоящих сторон с ног на голову.

Мне даже после вышло в госпитале полежать с одним пехотным офицером, успевшим дважды попасть в плен всего за неделю боёв и в результате оказавшегося всё же на свободе.

Вот как оно бывает на войне! А потому на ней ни от чего не зарекайся.

Для вашего же покорного слуги боевые действия покуда подошли к концу, поскольку по черепушке мне прилетело очень знатно. Голова, конечно, кость и болеть теоретически не может, но вот трескаться вполне способна. Кость ведь! Что с неё ещё возьмёшь! Вот я и заработал себе трещины в бедовой черепушке.

И нет, тот самый удар, что я почувствовал последним, сидя в танке, был не от поражения вражеской пулей, а от хлопнувшегося мне на макушку бронелюка. Который мог бы меня вовсе пришибить, если бы не смягчивший удар танковый шлем — тоже привнесённый мною в обиход военных.

Какой-то неизвестный немец всадил пулю чётко в стопор, удерживающий люк в открытом состоянии, и тот не замедлил закрыться гравитационным способом — то есть просто захлопнулся под своим собственным немалым весом. Хорошо, что в тот момент моя рука с пистолетом была убрана внутрь танка, иначе в ней все кости могло бы раздробить. А собирать костяшки обратно в одно целое ныне, вроде, не умели.

Но если моё личное присутствие в войсках пока закончилось до полного выздоровления, то созданные моим гением машины меня не подвели.

Уж не помню, чем именно закончились все эти первые бои с германцами в истории моей прежней жизни. Вроде как, ничем хорошим для России. Однако здесь под 500 танкеток нашей гвардейской дивизии задали жару всем.

Бронированные, вооружённые пулемётами, играючи прорывающие поставленные на скорую руку проволочные противопехотные заграждения и способные пройти за сутки под 150 километров пути, они легко выбивали вражескую пехоту из устроенных на скорую руку полевых укреплений. А после гнали в тыл, где, либо тех пленили подоспевшие мотострелки, либо рассеивали на совсем мелкие группы, не способные к дальнейшему сопротивлению.

Потери от вражеского артиллерийского огня, механических неисправностей или же аварий при недостаточно внимательном вождении составили, конечно, много. За первую неделю боёв аж треть всех танкеток оказались уничтожены, либо капитально выведены из строя. Но такова была цена победы.

Ведь в тот день, когда такая вот танкетка с ходу протаранила телегу, в которой меня пленного везли, и тем самым даровала мне свободу, многие сотни её товарок, попутно разгромив остатки немецкой 1-й кавдивизии, обрушились с севера на левый фланг 1-го армейского корпуса 8-й германской армии. И полностью тот разгромили за 2 дня непрерывных боёв! Чему, следовало отдать должное, в том числе способствовала и наша гвардейская кавалерия — та, что обычная, успешно взявшая Инстербург, тем самым перерезав главный путь отхода большей части немцев.

В свою же очередь этот неожиданный успех дал возможность генералу от кавалерии Ренненкампфу, командовавшему 1-й армией Российской империи, не только почти полностью уничтожить 1-й армейский корпус немцев, но и разгромить занимавший позиции южнее него 17-й армейский корпус всё тех же самых немцев.

Да, при этом русские войска и сами понесли солидные потери. Из 6 брошенных в сражение пехотных дивизий 2 обескровились совсем, лишившись до половины своего боевого состава. И остальные тоже заплатили свою кровавую десятину ранеными и убитыми.

К тому же от совсем уж окончательного разгрома немцев спас вовремя подошедший к театру боевых действий их 1-й резервный армейский корпус, контрудар которого по российской 30-ой пехотной дивизии, два полка которой вовсе обратили в бегство, позволил выйти из захлопывающейся ловушки остаткам 17-го корпуса. Но всё же добрая треть германских войск из числа находившихся в Восточной Пруссии погибла, либо же попала в плен.

Потому в истории этой войны более не случилось окружения и гибели 2-ой Русской армии, атаковавшей в направлении Кенигсберга с юга — от Варшавы. Немцы, конечно, постарались нанести по ней удар двумя оставшимися корпусами, чтобы самим не оказаться полностью отрезанными от остальной части Германии, но сил на её разгром банально не хватило. Скорее там случилось кровавое взаимное уничтожение сторон, после чего за пару дней отдыха привёдшая себя в порядок после тяжелейших боёв 1-я армия, подтянув тылы и пополнив совсем растраченный боекомплект, продолжила своё движение на запад, чем вынудила жалкие остатки 8-й немецкой армии отступить за Вислу. Причём то отступление отнюдь не являлось чьим-то стратегическим экспромтом и провалом. Немецкому командующему так полагалось поступать по заранее намеченному генеральным штабом плану, если русские войска не вышло бы остановить. А их, как я уже сказал, остановить не вышло.

Правда, сдавать без боя Кенигсберг никто не собирался совершенно точно, сохраняя его в качестве этакого плацдарма в тылу российских войск для последующего возврата всей Восточной Пруссии. И потому этот снабжаемый по воде город-крепость всё ещё оставался под контролем немцев. Но насколько долго — оставалось непонятно, потому как наша тяжёлая бомбардировочная авиация и поставленные на железнодорожный ход тяжелые осадные орудия уже были направлены на прорыв его оборонительных рубежей, как и прибывающие из Сибири свежие части.

Да, тут мы, Яковлевы, тоже сильно потоптались, оставляя исторические следы. Пусть самолёты были там конструкции Сикорского, но двигатели для них всех, понятное дело, поставляли только мы. Как только мы производили ныне на ХПЗ сверхтяжёлые железнодорожные платформы для перевозки столь же сверхтяжёлых пушек.

— Ну что, навоевался, сын? — отметив моё удовлетворительное состояние, строго поинтересовался папа́, как только многочисленные дела позволили ему вернуться в Санкт-Петербург и навестить меня дома.

Ну а чего? Мне месяцами в госпиталях валяться что ли? Так там мест, знамо дело, ныне не хватало абсолютно. Никто, кроме меня, не мог в кошмарном сне представить, насколько же кровавыми выйдут массовые битвы нового формата.

Ладно мы, в Восточной Пруссии противостояли в общей сложности 16-ти дивизиям немцев, включая всякий ландвер, егерей, резервные войска, эрзац-резервные войска, кавалеристов и кого-то там ещё, уже не вспомню точно. Часть из которых, кстати, так и не показали своего носа из Кенигсберга.

На фронте же с Австро-Венгрией тех вражеских дивизий было втрое больше! Оттуда, блин, и столько раненых взялось, что все сейчас руками разводили, не понимая, где пострадавших размещать и чем лечить, учитывая сильную ограниченность лекарственных запасов.

— А-а-а. Э-э-э. У-у-у, — решил я подурачиться, скосив при этом глаза к носу и пустив слюну для пущего эффекта.

— Я так и думал, — не повёлся тот на мой прикол, и лишь поставил мне диагноз, — как был ты возрастным балбесом, так им и остался, Александр.

— Ну вот мы и договорились! — лишь улыбнулся я в ответ. — Ведь, как известно, с дурака спроса нет.

— Убедил, — смерив меня оценивающим взглядом, кивнул отец. — Оставлю всё в наследство Лёшке. С условием, чтоб он выделял тебе достойное содержание. А то ведь ты, дурак, возьмёшь всё и растратишь тут же!

— Ну ладно, ладно! Ты чего? Уел! — поднял я руки, признавая поражение.

Хотя так-то вопрос наследства был весьма пикантным что ли. Папа́, увы, всё чаще жаловался на сердце, которое с прожитыми годами и накопленными множественными проблемами, здоровее не становилось уж точно. И потому всё чаще заводил шарманку про завещание.

Тут-то и вылезала серьёзнейшая проблема построенной нами совместно промышленной империи. В ней ну вот всё оказалось полностью взаимосвязано! И отдавать нам с братом что-то по отдельности — не имело смысла. Угробилось бы всё в итоге, ё-моё.

Да, имелись у нас, так сказать, не сильно профильные активы, вроде тех же долей в оружейных фабриках на паях с Мосиным, патронный заводик, парочка консервных рыбных фабрик на Волхове с Вуоксой. Плюс бумагоделательные заводы там же тоже на паях с каким-то финном, которого я никогда в глаза не видел. И… как бы всё! Всё остальное связывалось друг с другом тоненькими ниточками непосредственных взаимосвязей. Оборви одну из них и пусть не сразу, но со временем рассыплется всё дело точно в прах.

Отец это чётко понимал. И я тоже. А вот Лёша, блин — не очень. Ретивое взыграло у него в итоге. Сам захотел владеть и править всем. И ладно бы толк знал в этом деле, что ли. Так ведь нет! В архитектуре и строительстве к своим 35 годам он уже был дока. Тогда как в технике и бизнесе он плавал, как топор в болоте. Мало того, что мигом шёл на дно, так ещё при этом в ил поглубже опускался.

Поэтому мы с братом даже разругались слегонца примерно год назад, когда он пожелал вложить очередные семейные доходы в устройство своей немыслимо огромной строительной компании, которую хотел впоследствии вывести на международный рынок и тем самым самому прославиться в веках.

Идея-то была не так чтоб сильно утопическая. Ведь строить нам ещё и строить много где чего. Я так-то и про ГЭС и даже про АЭС не забываю.

Но как же он не вовремя с ней прилетел на крыльях своих давно лелеемых мечтаний! Хотя, если так подумать, какой год ни возьми, он всякий раз являлся у нас крайне напряжённым, что по затеянным делам, что по заранее расписанным финансам. И половина тех дел/трат являлись результатами моих проектов. Не его. Не брата. Понятно, что с того ему обидно было всякий раз, особенно как старшему наследнику, которого не ставят ни во что. Как он сам то полагал.

Ни во что мы его, конечно же, не ставили. Но, справедливости ради, следовало признать, что выделяли на его хотелки сущий мизер. Скорее сами тыкали пальцем всякий раз и говорили, где и что он должен делать или строить.

Вот и рассорились в итоге с ним. Что, кстати, может быть спасло обоим жизнь. Ведь окажись мы вместе в одном танке, вполне себе могли погибнуть оба. А так погиб Иван, что отбивался до последнего патрона. О чём мне вышло разузнать отнюдь не сразу. Но всё же точно разузнал. Как разузнал и о больших потерях взвода в целом.

Да, без потерь войнушек не бывает. А эта так-то только началась.