Сделай сам – 4

Глава 10 Крепкие орешки. Часть 1

Победы первых месяцев войны принесли русской армии не только славу, но и немало головной боли. В том числе двумя немалыми причинами оной выступали два попавших в осаду, но не сдавшихся города-крепости: германский Кенигсберг в Восточной Пруссии и австрийский Перемышль в Галиции. Те ещё крепкие орешки!

На окружение, что одного, что второго приходилось выделять по целой армии численностью в 150 тысяч человека каждая, которых столь сильно недоставало на передовой, где немцы с австро-венграми предприняли уже две не сильно результативных для них попытки отгрызть назад утерянное.

Потеряв убитыми, пленными и ранеными под 308 тысяч человек, войска Центральных держав оказались вынуждены откатиться на свои прежние позиции, а кое-где и вовсе уступить немалые территории контратаковавшим их русским частям. Что, впрочем, России также обошлось в немалые потери — 70 тысяч человек погибли и вдвое больше были ранены, а ещё около 80 тысяч слегли в госпитали с сильнейшей простудой или пищевыми отравлениями, что в сумме как раз равнялось общему количеству личного состава двух участвующих в осадах армий. Потому с решением вопроса этих крепостей следовало поторопиться.

Но если с Кенигсбергом уже как месяц активно разбиралась подтянутая к его границам тяжёлая осадная артиллерия, представленная в основном дальнобойными 254-мм орудиями береговой артиллерии и давным-давно устаревшими 229-мм и 280-мм мортирами образца 1877 года, снятыми с оборонительных рубежей Кронштадта и ряда близлежащих крепостей, то на Перемышль их просто не хватило.

Точнее говоря, самих-то подобных орудий, особенно мортир, до сих пор имелось в достатке, что в морских, что в сухопутных крепостях. Ежели хорошенько поскрести по сусекам, то и под 100 штук их набрать можно было совершенно точно. А сотня единиц подобных артсистем, собранных в единый ударный кулак, представляли собой гарантированную смерть любому укреплению.

Просто на дворе до сих пор стояли такие времена, когда многие люди всё делали очень уж неспешно. Даже в условиях ведения войны! Я сам на фронте, ещё до первых боёв, сталкивался с таким вопиющими фактами, когда тыловики в едином порыве просто прекращали всякую активность и отправлялись спать, отдыхать или вовсе разбредались по окрестным селениям в поисках бухла, отработав 8–9 часов. При этом все, как один, включая офицеров, заявляли, что их рабочее время подошло к концу. Рабочее, блин, время! Не служебное! Рабочее! В воюющей, блин, армии! Подошло к концу! И это было повсеместной практикой!

Казалось бы, паноптикум какой-то! Ну не могло такого быть!

Однако такова была реальность, наглядно отражающая отличие царской армии от советской. В советской за такое поведение могли бы сразу расстрелять и были б правы.

Кенигсбергу в этом плане не повезло больше Перемышля только потому, что Кронштадт к нему располагался куда ближе. Да и железнодорожный путь имелся тут почти прямой. Плюс в русской армии уже как пару лет стояли на вооружении тяжёлые артиллерийские железнодорожные платформы с осадными орудиями. Понятное дело, созданные нашим ХПЗ. Да и многочисленные гусеничные трактора, опять же нашего изготовления, позволили притараканить к Кенигсбергу те тяжеленные пушки и мортиры, для которых не хватило железнодорожных средств доставки. Вот и начали стрелять по целям данные «тяжёлые кувалды» весьма споро, а не ещё через месяц-два от нынешнего момента.

Тем более что, будучи захваченным, Кенигсберг мог стать великолепнейшей военно-морской базой для тех же торпедных катеров, эсминцев и подводных лодок. А это обещало солидное изменение ситуации сложившейся на Балтике, где наши дредноуты, не говоря уже про броненосцы, с самого начала противостояния не казали носа за минные поля, опасаясь встретиться с превосходящим их по всем статьям противником.

Всё же лезть всего 8-ю современными кораблями линии и 8-ю броненосцами против 35-ти немецких линкоров и линейных крейсеров, а также 15-ти всё ещё находящихся в строю эскадренных броненосцев, походило на самоубийство. Вооружение немецких кораблей, конечно, было легче, чем у наших. Но тут количество решало без каких-либо вопросов всё.

Понятно, что столь мощный германский флот в первую очередь предназначался для противостояния британцам. Особенно те корабли, которых ныне было 35. Но ведь никто не мог сказать со 100% уверенностью, что немцы не введут их все на Балтику для проведения операции по уничтожению русского Балтийского флота. Потому и делали покуда ставку наши моряки на минные операции эсминцев, лёгких крейсеров да субмарин. Плюс катерники базы охраняли, да сновали тут и там по мелководьям всяким взад-вперед.

А Кенигсберг мог стать для них для всех великолепной и донельзя защищённой базой в не замерзающей зимой южной Балтике. Отсюда прерывать морскую торговлю между Германией и Швецией виделось куда сподручней, как и ставить мины близ вражеских военных баз. Да и все огромные Данцигские верфи с торговым портом из работы сразу исключались, поскольку с Кенигсберга намертво перекрывался Данцигский залив одними только катерниками так-то. Тут по прямой от порта и до порта насчитывалось чуть больше сотни километров — считай, подать рукой.

Именно поэтому на помощь несколько обделённой вниманием 11-й армии, осаждающей Перемышль, и был в конечном итоге направлен только-только сформированный 1-й лейб-гвардии тяжёлый танковый Его величества полк.

Случилось это в первых числах декабря, всего-то через 2 недели после завершения показа новой техники союзникам. И не в последнюю очередь благодаря нам, Яковлевым!

Как началась война, мы не стали дожидаться поступления заказов от казны, и сразу загрузили все свои заводы изготовлением требуемой армии продукции, на свой риск срабатывая все имевшиеся с мирных времён запасы материалов и сырья. Так что за сентябрь, октябрь и ноябрь на новеньком «Харьковском танковом заводе», помимо 207 танкеток были собраны и обкатаны 79 тяжелых танков. Тех самых копий английских Матильд-1, что мы вооружили, как станковыми пулемётами, так и 57-мм пушками. Плюс к ним добавили 16 уже отремонтированных машин, успевших прежде прогуляться по земле Восточной Пруссии. Плюс мой 30-тонный красаве́ц отбыл туда же в качестве «личного скакуна» меня любимого и дорогого. Вот что мне сильно нравилось в императорских войсках — тут своё личное вооружение и лошади офицерам дозволялись к повседневному ношению и эксплуатации. Так что я явился со своим.

Да, при этом мы сильно не добирали «тяжей» до штата полнокровного полка. Даже с учётом того, что танковый взвод вынужденно, в целях сохранения управления в бою, являл собою всего 2 машины — ведущую с ведомым. А, с учётом командирской, их набиралось только 9 в роте.

Но ровно 2,5 батальона или же, считая по-другому — 10 рот, у нас образовалось к первым числам декабря. А остальные штаты временно приходилось замещать всё теми же танкетками. Что в принципе было не так уж плохо. Как ни суди, а 95 имеющих противоснарядную броню танков для начала ПМВ — это всё же была сила. Плюс, конечно, я и мой красавец на десерт!

Ведь в чём состояла главная проблема штурма Перемышля, помимо отсутствия тяжёлых осадных орудий, способных разнести по камешкам все выстроенные там многочисленные кирпичные и железобетонные укрепления? Там всё пространство между артиллерийскими и пулемётными фортами оказалось изрыто связанными друг с другом траншеями, прикрыто многими рядами колючей проволоки и находилось под огневым контролем десятков кочующих полевых артиллерийских батарей. Иными говоря словами — Ад, как он есть, и гарантированная смерть для любой штурмующей вот это всё пехоты.

И те же применённые при первом штурме крепости пулемётные танкетки не смогли управиться с прорывом обороны, поскольку, застряв перед траншеями, попадали под прицельный обстрел, как со стороны полевых батарей, так и с позиций специальных противоштурмовых орудий, укрытых в приземистых и совершенно непробиваемых даже 152-мм снарядами стационарных броневых башнях.

Нам же в новом штурме надлежало, ударив единым бронированным кулаком на сравнительно небольшом участке, прорвать своими корпусами проволочные заграждения, расстрелять или раздавить пулемётные гнёзда, обратить пехоту в бегство, расправиться с прислугой полевых орудий и, подъехав чуть ли не вплотную к укреплениям фортов, прямой наводкой раздолбать стволы торчащих из них пушек.

Всего-то, блин! Как комара прихлопнуть! Трижды нервное хе-хе!

Во всяком случае, именно столь эпический и в некотором роде даже героический приказ был отдан нашему гвардейскому полковнику в Генеральном штабе. А тот, понятное же дело, делегировал проблемы сверху нам.

Хоть повезло, что моя персона уже аж цельного гвардейского подпоручика более не воспринималась столь уж скромной и слова мои не пропускались мимо полковничьих ушей. Я же, не будь дураком, прежде чем соваться не пойми куда, внёс предложение провести достойную разведку. Благо хоть не требовалось ползать на карачках самому, дабы заглядывать под каждый кустик, а можно было просто полететь. Кто б знал тогда, на что я соглашался по своей же воле!

— Господин подпоручик, будьте любезны, развейте мои сомнения. Вы ведь тот самый Александр Евгеньевич Яковлев — знаменитый инженер, на автомобиле конструкции которого мы сейчас едем? — задал мне вполне пристойный и ожидаемый вопрос военный лётчик Мейер, которого в штабе 11-й армии выделили нашему полку в качестве представителя и делегата связи от 24-го корпусного авиационного отряда. Именно этот отряд участвовал в боях в районе Перемышля с первых дней осады, отчего его пилоты считались среди местной лётной братии наиболее сведущими в разведке специалистами.

— Да. Тот самый, — не стал скрывать я сего факта.

Правда, сам кивнуть в подтверждение своих слов не успел, за меня тело всё это сделало само благодаря ужаснейшей дороге. Мы все, кто находился в автомобиле, словно те игрушечные собачки с панелей приборов, не останавливаясь, болтали головами во все стороны, настолько безбожно нас трясло на сплошных кочках с ямами.

К моменту нашего прибытия под Перемышль уже неделю как ударили морозы, и былая грязь дорог схватилась, превратившись во что-то совершенно непотребное. Здесь даже сравнение со стиральной доской не могло быть применено, столь сильной оказалась её застывшая «волнистость и ухабистость».

— Позвольте пожать вам руку за ваш авиационный мотор! — тут же скинув перчатку, протянул мне свою длань мой будущий пилот. — Меня в одном из вылетов пытался было нагнать и сбить австрийский аэроплан. Так мы с моим хвостовым стрелком сами расправились с ним аж играючи! Такое превосходство, что в скорости, что в манёвре! Хочу перевестись вот в истребители теперь! Да всё командование пока не отпускает.

— Что поделать? — лишь смог пожать на это я плечами. А после потрафил немного. — Разведчики с бомбардировщиками нам нужны ничуть не меньше. Даже больше! Мы ведь, бронеходчики, обратились с соответствующей просьбой к вам, а не к кому-либо другому.

При этом я не стал делать акцент на том, что самолётов-истребителей у нас покуда кот наплакал. И большей частью все они оказались сосредоточены на охране неба Царского села, Кронштадта и столицы от налётов германских дирижаблей, которые уже пробовали бомбить наш флот на местах его стоянок. Всё же до начала войны никто не предполагал, что подобный класс аэроплана понадобится вскоре.

Поправочка! Никто, кроме меня! Именно поэтому я сейчас знал, что их совсем немного штук пока собрали, поскольку и производили данные машины на нашей кузовной фабрике.

Легковые автомобили с началом войны мы вовсе перестали собирать на конвейере, переключившись лишь на армейские 1,5-тонные грузовики. А тем мы стали делать простейшие открытые кабины с откидной брезентовой крышей, как то заказчик пожелал. Вот и высвободились изрядные мощности с рабочими руками у наших специалистов по работе с древесиной да листовым металлом.

Проект же лёгкой, маневренной одноместной крылатой боевой машины я тем же Сикорскому[1] и Григоровичу[2] на конкурсной основе заказал прям сразу, как родился наш мощный авиационный двигатель.

Конструкторов авиационных из числа энтузиастов к тому времени в России также имелось уже много. Но я обратился, так сказать, к успевшим получить признание общественности мэтрам. К обоим сразу. Чтоб наверняка. Плюс описал им все свои хотелки и идеи в плане самолётов.

Как результат, Игорь Иванович Сикорский выиграл конкурс истребителей, создав на 8 лет пораньше аналог советского истребителя И-2, конструкции, вот смех-то, Григоровича. Тогда как Григорович, после продолжительной со мной беседы, в итоге выдал на гора аналог американского палубного разведчика, бомбардировщика и торпедоносца Douglas DT-2, о существовании когда-либо которого я был ни сном, ни духом. Просто так совпало. Что называется, конструкторская мысль на то, блин, и конструкторская, чтобы делать правильно. А если правильно, то и похоже с чем-то ранее существовавшим в прошлом моего былого мира.

Вот этот самый аналог Douglas DT-2, носивший у нас наименование Г-3СР, то есть сухопутный разведчик Григоровича нумер 3, и должен был вскоре вознести меня в небеса. Как ни божился я в обратном своему папа́ когда-то, пришла пора нарушить это обещание.

Так за разговорами о всяческих технических новинках да премудростях мы и добрались до полевого аэродрома, который своим видом быстро поумерил мой былой запал. Точнее пыл мой поумерил вид находившихся на нём аэропланов. Или же, скорее, их останков.

— А это чего это с ними, — очень невежливо ткнув пальцем в сторону ближайшей к нам машины, покосился я вопросительно в сторону Бориса Мейера.

— Стреляли, — столь безразлично и даже как-то буднично произнёс тот в ответ, что я едва не прослезился от накативших сентиментальных воспоминаний о «Белом солнце пустыни».

— Стреляли? — не став скрывать своего изумления и интереса, я подошёл к ещё одной летающей машине и спокойно просунул свою руку в пробоину, имевшуюся у её нижнего крыла. — Это чем же тут по вам стреляли?

— Да там сидельцы эти крепостные из всего по нам стреляют, что только могут в небеса задрать, — махнул рукой сопровождающий меня лётчик куда-то в сторону Перемышля. — И из винтовок, и из пулемётов, и из пушек садят, не жалея, ни снарядов, ни патронов. Мы в ноябре за три десятка вылетов, три аэроплана потеряли. И в этом месяце уже два пришлось списать, как вовсе не подлежащие восстановлению. Плюс этот вот подбили, — кивнул он головой на осматриваемую мною машину. — У нас теперь всего 2 аэроплана от всего отряда в эксплуатации осталось.

Вот вообще не поднял мне настроение Борис, описывая, как по ним австрийцы лупят, что охотники по уткам. Ни разу ни секунды так-то не мечтал опробовать свинец горячий собственным седалищем. А потому жим-жим слегка начал играть, от предвкушения такого-то полёта.

— Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё; да приидет Царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, — сжавшись от ужаса в кабине хвостового стрелка и совершенно позабыв о прежде терзавшем меня невероятно холодном и кусачем встречном потоке морозного воздуха, читал я в который уже раз молитву. — Йоп! — Да, иногда прерывая её вовсе неподходящими восклицаниями. Зачастую даже матерными. А виной всему было то, что военный лётчик не соврал ни грамма.

Стоило нашему аэроплану только-только появиться над западными укреплениями внешнего кольца обороны крепости, которые я и собирался рассмотреть в бинокль, да зарисовать себе карандашом на заботливо подготовленные кроки, как люди там внизу проснулись. Проснулись и как принялись по нам палить! Я, честно говоря, чуть не обделался со страха, когда метрах в десяти от нас и чуть-чуть повыше расцвели сразу четыре пороховых облачка, из которых заметным конусом ударила шрапнель. Рвани хотя бы один такой снаряд под нами, превратились бы мгновенно мы в дуршлаг — к гадалке не ходи.

Но это было лишь начало. Пилот мой опускаться ниже километра ещё до вылета категорически отказался, чему сейчас я был невероятно рад. Вот только нас даже такая высота не больно-то спасала. Удары по машине я начал ощущать практически мгновенно, как они пошли. И даже свистящий в ушах ветер не затмевал собою полностью противный скрежет металлических частей и хруст деревянного «скелета», когда их пробивали пули или же шрапнель.

При этом Мейер оказался вынужден постоянно маневрировать, меняя также высоту, чтобы по нам не пристрелялись споро снизу. Потому о проведении такой разведки, каковую я изначально полагал, мечтать мне было просто нечего от слова «вовсе».

Теперь я, наконец, прекрасно осознал, с чего это всем лётчикам сейчас давали ордена и прочие награды за проведение действительно удачных разведвылетов, с которых те умудрялись привозить не только данные своих личных наблюдений, но и читаемые фотоснимки. Да тут нам по прямой и десяти секунд не удавалось пролететь!

Едва я находил в себе силы и смелость, чтобы выглянуть за борт, как рядом тут же вспыхивал очередной разрыв шрапнели, заставлявший меня просто цепенеть от поражающего сознание ужаса. Один, четыре, десять, двадцать, тридцать! К концу полёта я готов поклясться был, что насчитал не менее трёх сотен разрывов. Будь это полноценные снаряды ПВО, нам бы точно наступил конец от поражения осколками. А так, почти всё пролетело мимо. Почти всё, но не всё. Нам попятнали сквозными дырами и хвост, и крылья, и даже фюзеляж немного. Как мы с пилотом целыми остались — один лишь Бог мог рассказать.

— Я всё понял! Рождённый ползать по земле, летать не может и не должен априори! — в прямом смысле этих слов, целуя землю, бормотал я себе под нос, заодно мысленно обещая себе более никогда не садиться в самолёт. Во всяком случае, в военный! Мне звук удара по броне снаряда был куда милей, чем этот вечный свист летящего свинца близ моих ушей.

Как можно было догадаться, не смотря на все усилия противника, мы благополучно добрались до своего аэродрома и даже на нём сели. Однако самолёт теперь в отряде оставался лишь один, поскольку наш по самым скромным прикидкам убывал в ремонт, как минимум, на целую неделю.

Да, я прекрасно понимал, что подобного кошмара лётчиков можно было ожидать ещё мало где, помимо Перемышля, из-за концентрации здесь на очень ограниченном пространстве огромного количества тех же превращённых в зенитные пушек. Но танки всё же стали мне ещё милей. Хотя и там и здесь необходимо иметь крепкие орешки, чтобы успешно и достойно воевать.

[1] Игорь Иванович Сикорский — российский и американский конструктор самолётов и вертолётов.

[2] Дмитрий Павлович Григорович — российский и советский конструктор гидросамолётов и самолётов.