Роза, что Изменила Графа: История Попаданки

Конец.

— Мама, а что было дальше? После поцелуя Тёмного Владыки и Принцессы Огня? — тоненький голосок семилетнего Лео звенел в полумраке детской.

Его брат-близнец Ориан, с иссиня-чёрными волосами, тут же подскочил на кровати:

— Да-да, расскажи! Что случилось, когда их магии столкнулись?

Я поправила плед на их коленях. Две такие разные головки — белокурая и тёмная — не подозревали, что сказка, которую они требовали в десятый раз, была приглаженным эхом моей жизни шестилетней давности.

— Всё самое интересное узнаете завтра, — сказала я, целуя каждого в макушку, — если сейчас без споров отправитесь в царство снов.

— Ма-а-ам, это жестоко! — застонал Лео. — Останавливаться на самом главном!

— А дедушка приедет в выходные? — практичный Ориан сменил тему.

— Непременно, солнышко. Он же обещал попроктиковать тебя в миагии, — я провела рукой по его мягким тёмным волосам. Мой отец с появлением новой жизни в этом замке стало совершенно иным и открылся для меня другим человеком.

— Отлично, — мальчик важно кивнул. — А то у меня не всегда получается.

— И я тоже хочу учиться зажигать свечки! — вспыхнул Лео.

— А ты, моя радость, — рассмеялась я, — можешь просто телепортировать себе любую свечу. Даже ту, что пытается зажечь твой брат.

— Ма-ам! — возмутился Ориан. — Не давай ему таких идей! Я свою тренировочную свечу уже неделю найти не могу! Он, наверное, забросил её на шкаф!

— А ты поджёг мой любимый деревянный меч! — парировал брат.

— Так, хватит! — погасила я свет. — Война магических наследий окончена. Пора спать.

— Мам, а почему у тебя самой нет магии? — спросил Ориан уже в темноте.

Вопрос, неизбежный и давно ожидаемый, повис в воздухе. Я на мгновение замерла, поправляя складки на её одеяле, давая себе секунду собраться.

— Я... подарила её, — наконец тихо сказала я, и слова прозвучали как признание, выстраданное и правдивое. — Одному очень важному для меня человеку, когда он нуждался в ней больше, чем я.

— А разве так можно? — так же тихо, почти шёпотом, спросил Лео, его глаза округлились от изумления. — Просто... взять и отдать?

— Можно, — я наклонилась и поцеловала его в лоб, а затем и Лео. — Но не стоит делать это легкомысленно. Это решение... навсегда. Спите, мои волшебники.

Я вышла, притворив за собой дверь, и спустилась в гостиную. В большом кресле у камина, укутанная в шерстяной плед с орнаментом из северных звёзд, сидела Марго. Она с привычной, хирургической точностью перебирала содержимое маленьких холщовых мешочков, рассыпая на низком столике засушенные травы. Благодаря её терпеливому наставничеству я научилась не только различать шалфей от полыни, но и понимать безмолвный язык растений, чувствовать их скрытую силу. Розе была частым гостем в нашем доме и сегодня сидела вместе с Марго.

Я приостановилась в дверном проёме, прислонившись к косяку, и просто смотрела на неё. Чёрные, как смоль, волосы, собранные в строгий, безупречный узел, та же, отточенная веками сдержанность в каждом движении, и эти пронзительные, серые, как зимнее небо перед бурей, глаза... Всё в ней, в её невозмутимом спокойствии и скрытой мощи, было живым, ежесекундным напоминанием о нём. О том, чья кровь текла в жилах моих детей, чья тень навсегда осталась в самых потаённых уголках моего сердца.

Пространство позади меня дрогнуло, возникла лёгкая рябь в воздухе, и сильные, знакомые до боли руки Теодора обвили мою талию, прижимая к себе.

— Эй, заскучала, моя пламенная? — его тёплое дыхание коснулось щеки, а губы прижались к виску.

— Только не учи этому сына — фыркнула я, притворно вырываясь из его объятий и поворачиваясь к нему. — Иначе мне скоро придётся искать свои вещи в параллельных измерениях.

— Лео — гений, он учится быстро, — беззаботно рассмеялся он, его глаза, такие же ярко-зелёные, как у Лео, искрились весельем. — Чего это ты тут замерла, словно увидела призрака?

— Я только что уложила твоих наследников, — с подчёркнутой серьёзностью сообщила я. — Их пришлось усмирять угрозой отмены сказки.

— Да ну? Моих? — он приподнял брови с комическим недоумением. — А когда они ведут себя как ангелы, чьи они тогда?

— Никогда, — парировала я. — Особенно когда требуют в десятый раз подряд историю о Тёмном Владыке. В такие минуты они — стопроцентно твои, с их упрямством и жаждой магии.

— Нечестно, — он снова рассмеялся, низкий и бархатный смех, который всё ещё заставлял что-то трепетно сжиматься внутри. — Но... что ж, ладно. ...Согласен на капитуляцию, — голос Теодора прозвучал приглушённо, пока я, притворно ворча, поправляла воротник его рубашки.

Мы вошли в гостиную, где у камина, словно две парки, прядущие нити наших судеб, сидели Марго и Розе. Последняя, уловив наше приближение, медленно подняла взгляд поверх очков в золотой оправе.

— Ну что, достопочтенный глава совета Теодор Лунарис, — её голос прозвучал сладким ядом, — как там поживает моё скромное прошение? Не затерялось среди прочих великих дел?

— Госпожа Розе, — Теодор с лёгким стоном опустился в кресло, откинув голову на спинку, — ваше «скромное прошение» будет рассмотрено зв течении года, согласно всем бюрократическим ритуалам.

— Ну что с ними делать, Алисия? — Розе с театральным вздохом обратилась ко мне, разводя руками так, что зазвенели многочисленные браслеты. — Повлияй на этого упрямца! И твой отец туда же! Забыли, как мы тащили их обоих с того света?

— Госпожа, — Теодор приподнялся, и в его зелёных глазах вспыхнул огонь, — вы спасли не меня. Вы спасли её. — Его взгляд скользнул по мне, наполненный немой благодарностью и болью воспоминаний. — Если бы не ваш дар и ваша решимость в ту ночь... я бы потерял всё. Я ношу этот долг здесь, — он прижал руку к груди, — и он перевешивает любые бумаги.

— Вот! Слышишь, Марго? — Розе торжествующе повернулась к подруге. — Признаёт долг, а помочь отказывается! Я что, прошу звёзды с неба?

— Дорогая, ты просишь предоставить тебе доступ к Запретному фолианту Нетархиона и выделить для его изучения звукоизолированное помещение под твоей личной охраной,в — мягко парировала Марго, её пальцы с длинными, аристократичными ногтями легли на взволнованную руку подруги. — Это требует... деликатности.

Леди Розе фыркнула, скрестив руки, но позволила Марго успокоить себя. Та повернула к сыну своё спокойное, как озеро в безветренную погоду, лицо.

— Я уверена, мой сын найдёт способ ускорить процесс, не нарушая при этом всех данных им клятв, — её голос не повысился ни на йоту, но в воздухе повисла незримая команда.

— Матушка, это... — Теодор замялся, но под её твёрдым, полным скрытой боли взглядом, сдался. — Хорошо. Я сделаю что смогу.

Он откинулся назад, и в его глазах мелькнула тень усталости.

Марго перевела взгляд на меня.

— Алисия... — она начал нерешительно, — никаких новых... писем?

Комната замерла. Даже огонь в камине, казалось, потрескивал тише. Я знала, о ком она не решается спросить прямо.

— Нет, — прошептала я, сжимая пальцы. — Ничего.

— Ясно... — она кивнул, слишком быстро, и отвёла взгляд.

Я видела, как Марго, сидевшая до этого момента с идеально прямой спиной, сделала крошечный, почти невидимый глоток воздуха. Её руки, лежавшие на коленях, сжались так, что костяшки побелели. Я знала, какую цену она платила за это спокойствие. «Поцелуй Тёмного Владыки и Принцессы Огня» — так в нашей семейной сказке назывался тот миг, когда мы с Каспианом навсегда лишили друг друга магии. Вот настоящий конец этой истории, который мои дети никогда не услышат. Они не узнают, что у них есть дядя, скитающийся где-то в мире простым человеком.

Благодаря мужественным показаниям Марго перед Советом, отца Каспиана и его приспешников ждало правосудие. Когда же мой собственный отец, багровея от ярости, пообещал «превратить этот проклятый совет в груду пепла», если они осмелятся не поверить ей, маховик закона, наконец, сдвинулся, под волну арестов попал и лорд Синклер, а вся его семья теперь была пож строгим старонним наблюдением,чму я была очень рада.

Кроме нас четверых — меня, Розе, Марго и Теодора — никто не знал, что Каспиан жив. Никто не знал, где он. Лишь изредка, как призрак, напоминающий о себе, он присылал письма. Конверты без обратного адреса, без подписи, но с моим именем, выведенным тем изысканным почерком, что я узнала бы среди тысяч. Свой побег он называл «паломничеством в поисках тишины». Он писал о том, как выглядит рассвет в чужих краях, о вкусе простой пищи, о тяжести труда, не обременённого магией. И всегда — о раскаянии, которое жгло его изнутри сильнее любого моего былого пламени. Я не могла ответить. Не было адреса. Не было имени. Только эти весточки, похожие на крики в пустоте.

Я злилась на него за эти письма, за эту пытку надеждой без возможности ответа, но читала каждое. И Марго, сидевшая сейчас с таким ледяным спокойствием, тоже читала их — я сама приносила их ей, веря, что она имеет на это право. Теодор же отгораживался от любых упоминаний о брате стеной молчания. Став главой Совета — во многом благодаря влиянию моего отца, увидевшего в нём ту самую «умеренную силу», в которой так нуждалось королевство, — он погрузился в работу с исступлением, граничащим с одержимостью. Дела было невпроворот. Но, глядя на него, я знала — он справится. Возможно, когда-нибудь он найдёт в себе силы не только править, но и простить. Или, по крайней мере, попытаться понять. Потому что, как бы он ни отнекивался, в потайном ящике его старинного письменного стола, рядом с государственными печатями, лежала тонкая пачка писем, аккуратно перевязанная чёрной шёлковой лентой. На конвертах, тем же безошибочно узнаваемым, безупречно каллиграфическим почерком, было выведено: «Теодору Лунарису». Молчаливое признание. Немой вопрос. Неслышный крик о мире, который они когда-то, очень давно, должны были делить.

— Но всё ... уже слишком поздно, — тихо произнёс Теодор, и в его голосе прозвучала усталость всего мира.

Он подошёл ко мне, его пальцы мягко обвили моё запястье.

— Всем спокойной ночи, — бросил он через плечо Марго и Розе, и пространство вокруг нас сжалось, пропуская сквозь себя.

Мгновение спустя мы стояли в нашей спальне. Свечи зажглись сами собой, отбрасывая тёплые блики на стены.

— Я, конечно, понимаю, что ты глава совета и сильно зазвездился, — я скрестила руки на груди, пытаясь сохранить строгое выражение лица, — но немедленно прекрати перемещать меня в спальню, когда тебе вздумается! Это унизительно.

— Ладно, не говори так, — его шепот обжег кожу, а пальцы, развязывающие шнуровку моего платья, дрожали от сдерживаемого нетерпения. Он даже не удостоил мой протест ответом, просто продолжил свое.

Я повернулась к нему, поймав его взгляд в полумраке спальни. Огонь в камине рисовал золотые блики в его зеленых глазах.

— А что мне говорить, господин Лунарис? — я сама удивилась тому, как низко и тихо звучит мой голос. Мой гнев таял с каждой секундой. — Что вы слишком старательны? Или что ваша настойчивость граничит с неприличием?

Его губы тронули уголок моих, легкое, дразнящее прикосновение.

— Говори, что я единственный, кому ты позволяешь быть таким настойчивым.

Его руки скользнули по моим бедрам, приподнимая подол платья. Дыхание перехватило, когда его пальцы коснулись обнаженной кожи. В его прикосновениях не было прежней юношеской робости, только уверенность человека, который знает каждую линию моего тела, каждую родинку, каждый шрам.

— Единственный, — выдохнула я в ответ, позволяя платью упасть на пол. Протесты могли подождать.

Он поднял меня на руки — легко, как будто я ничего не весила, и медленно, не отрывая взгляда, перенес к кровати. Когда он опускался рядом, тень от его ресниц падала на щеки. Он целовал меня так, словно пытался запечатать в этом поцелуе все несказанные слова, все боли прошлого, все страхи будущего. Его губы были теплыми и влажными, а руки — твердыми и нежными одновременно.

Я впивалась пальцами в его плечи, отвечая на каждый его жест, на каждое движение. В его объятиях не было места призракам. Только шепот кожи, прерывистое дыхание и тяжесть наслаждения, опускающаяся на веки. Когда волна накрыла меня, я не видела ничего, кроме его глаз, смотревших на меня с таким обожанием, что перехватывало дыхание.

Он не отпускал меня и после, прижимая к себе так крепко, будто боялся, что я исчезну. Его губы шептали что-то в мои волосы — бессвязные, нежные слова, которые были понятны только нам двоим.

Утро заглянуло в окна, разливаясь по комнате жидким медом. Я проснулась от смеха — звонкого, детского. Накинув шелковый халат, я вышла на маленький балкончик, выходивший в сад.

Внизу, на изумрудном газоне, резвились наши близнецы. Лео с серьезным видом пытался повторить за отцом сложный пасс руками — основу управления пространством. У него морщился лобик от усилий, но пальцы слушались плохо.

Теодор, стоя на коленях, поправлял его стойку. Его лицо, освещенное утренним солнцем, было безмятежным и счастливым.

— Не так, сынок. Смотри, — он медленно провел рукой, и воздух перед ним задрожал, рождая мерцающий сгусток света. — Чувствуешь, как он вибрирует? Это и есть ткань мира. Ее не нужно рвать. Ее нужно... уговорить.

Неподалеку Ориан, сидя под старым дубом, сосредоточенно разглядывал свечу в подсвечнике. Он не шевелился, но пламя свечи танцевало в такт его дыханию, то разгораясь ярче, то затихая до крошечного огонька.

— Ориан, не переусердствуй, — мягко сказал Теодор, не отрывая внимания от Лео.

— Я просто... уговариваю, — тихо ответил мальчик, не сводя глаз с пламени.

Я прислонилась к косяку, наблюдая за ними. За этим простым, бесценным утром. За смехом детей, за улыбкой мужа, за мирной гармонией, что царила в нашем доме.

Теодор поднял голову и поймал мой взгляд. Он не сказал ничего. Просто улыбнулся — той самой тихой, спокойной улыбкой, что значила больше тысячи слов. В ней было все: "Доброе утро", "Я тебя люблю" и "Смотри, какие они разные, но оба наши" .

Я улыбнулась в ответ, мысленно отозвав свой вчерашний протест насчет телепортации. Некоторые вещи стоили того, чтобы смириться с небольшими недостатками. Между нами в утреннем воздухе висело молчаливое понимание, прочнее любого заклинания. Мы создали эту семью, эту странную, прекрасную мозаику из разных судеб и магий. И глядя на наших сыновей — солнечного Лео и тёмного Ориана, — я знала: мы справимся. Со всем справимся.