Роза, что Изменила Графа: История Попаданки

Глава 20.Последняя ложь

Тишину разорвал треск ветки под чьей-то ногой.

Я вскочила, сжимая серебряный нож, сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. Теодор спал у потухшего камина, его дыхание было ровным — значит, опасность он не почуял.

Но я чувствовала.

В воздухе висело что-то — не тень, не запах, а скорее... дрожь. Будто само пространство содрогнулось от чьего-то могущественного заклинания.

И тогда он появился.

Каспиан.

Не воплоти, а как призрачное видение — полупрозрачный, окутанный синеватым мерцанием, но от этого не менее реальный. Его черный плащ колыхался в несуществующем ветру, а глаза горели холодным огнем.

— Нашел-таки, — прошептала я, чувствуя, как ледяная волна страха и чего-то еще — горького, знакомого — поднимается в горле.

Он улыбнулся — ухмылка хищника, довольного своей добычей.

— Я же говорил — не сбежишь.

Пространство вокруг искривилось. Стены хижины поплыли, как дым, и вдруг мы оказались в подземелье. Сырые каменные стены, запах плесени и страха.

И он.

Мой отец.

Сидящий на коленях, опутанный черными путами, его когда-то гордые плечи теперь согнуты под невидимой тяжестью. Но самое страшное — его глаза. Широко распахнутые, полные немого ужаса.

— Что ты с ним сделал?! — голос мой дрогнул, но я сжала кулаки, стараясь не выдать слабости.

Каспиан лениво провел пальцем по воздуху, и путы сжались — отец ахнул, но не закричал.

— Ничего, что убило бы его. Просто показываю его самые страшные страхи.

Он шагнул ближе, его сапоги гулко стучали по камням.

— Любопытно, знаешь ли... Я никогда не показываю ужасы специально. Они могут смотреть прекрасные фантазии. Но всегда выбирают страх.

Я отвернулась от отца. Не могла смотреть на его мучения. Да, он не был мне по-настоящему близок — я ведь лишь заняла тело его дочери. Но даже этого было достаточно, чтобы ненавидеть Каспиана еще сильнее.

— Зачем это все? — спросила я, поднимая подбородок. Вызов.

Он замер, его глаза сузились.

— Ты знаешь, чего я хочу.

— Мести? — я фыркнула, стараясь звучать презрительно, но внутри все сжималось. — Разве она того стоит?

— Мой отец отнял у меня ВСЕ! — его голос взорвался эхом по темнице. — И если бы ты не слушала Теодора... все прошло бы тихо. Мы бы поженились. И...

— И я бы дала тебе доступ в сокровищницу, — закончила я за него, холодея. — Ты бы сорвал печать и стал еще более безумным, чем сейчас. Еще более жестоким.

Пауза.

Каспиан изучал меня.

— Но знаешь что? — я сделала шаг вперед, несмотря на дрожь в коленях. — Скажи ты мне правду с самого начала... все могло быть иначе.

Его веки дрогнули.

— Я не особо переживаю, что ты станешь злодеем. Но больше всего я ненавижу лжецов.

Глаза Каспиана вспыхнули.

— Ты лгал и манипулировал мной с самого начала. И только поэтому я НИКОГДА не помогу тебе.

Он двинулся — быстрый, как тень. Холодные пальцы впились в мои запястья, прижимая к стене. Его дыхание обжигало кожу.

— Ты ошибаешься, — прошептал он, и вдруг в его глазах мелькнуло что-то человеческое. Что-то раненое. — Я не лгал, когда говорил, что ты...

Он не закончил.

Я задохнулась.

— Каспиан... — мой голос предательски дрогнул.

Он отпустил меня, резко отшатнувшись, словно обжегшись. Маска вернулась — холодная, непробиваемая.

— Три дня, Алисия. Или я погружу твоего отца в вечный кошмар, из которого он не выберется.

Его ухмылка растянулась.

— Так же, как твой отец поступил с твоей матерью. Это семейное? — вырвалось у меня, и я тут же пожалела.

Лицо Каспиана исказилось яростью. Отец, сидевший до этого тихо, задрожал, его дыхание стало рваным, мучительным.

— Он будет страдать. За тебя.

— Я приду! Остановись! — я бросилась вперед, но тьма уже сжималась вокруг меня.

— Отлично.

— Но у меня есть условия, — выдавила я, чувствуя, как последние силы покидают меня.

Каспиан замер.

— И что же ты хочешь?

— Я подчинюсь. Помогу тебе. Но ты поклянешься не трогать Теодора. Даже если он придет за мной.

Губы Каспиана искривились.

— Как это мило. Переживаешь за моего брата?

— Раз уж ты этого не делаешь, — плюнула я ему в лицо, ненавидя себя за то, что до сих пор хочу стереть эту надменность с его черт.

Он вздрогнул, будто ударенный.

— Он твой младший брат. И даже после всего, что ты делаешь... он любит тебя.

Глаза Каспиана потемнели.

— Кроме него... никто не станет оплакивать тебя.

Тень пробежала по его лицу. Он шагнул вплотную, ледяные пальцы приподняли мой подбородок.

— А ты?

Сердце упало.

Предательская слеза скатилась по щеке.

— После всего... — прошептала я, ненавидя свою слабость. Как и Теодор... я все еще буду любить тебя мне так хотелось это сказать, но вместо этого я выдавила...— Ты не заслужил моей любви. Ты ее предал.

Его пальцы дрогнули.

Тьма сгустилась, слова потерялись в ней.

И вдруг — толчок.

Я вздрогнула, открыв глаза.

Хижина.

Потрескивающие угли.

И Теодор — на коленях рядом, его пальцы впились в мои плечи, глаза расширены от ужаса.

— Алисия! Ты плакала... что тебе снилось?!

Я прикоснулась к щеке. Мокрая.

— Все хорошо, — прошептала я хрипло, отворачиваясь. — Просто... кошмар.

Но в груди горело другое.

Правда.

И решение, которое теперь ждало своего часа.

Я сидела на крыльце хижины. Три дня — и Каспиан придет сам. Но я не спасу ни отца, ни Теодора, если просто буду ждать.

Как я вообще до этого дошла?

Все, чего я хотела, — это сидеть в библиотеке, жевать печеньки, ковыряться в саду... Грустная улыбка тронула мои губы. Мой сад. Как он там без меня?

Но другая мысль, которую я отчаянно пыталась отодвинуть, рвалась наружу:

А как Теодор — без меня?

Когда я уйду... оставив его... Он придет за мной. Поймет, где я. И тогда...

Что, если Каспиан не сдержит слово?

Теплое плечо Теодора коснулось моего, когда он опустился рядом. Он не говорил ничего — просто сидел, глядя вместе со мной на восходящее солнце. Первые лучи золотили верхушки деревьев, пробиваясь сквозь туман.

— Надо продумать план, как мы проберемся в замок, — тихо произнес он.

Я вздохнула, подперев подбородок рукой.

— Жалко, что мы просто не можем призвать тело твоей матери из замка.

— Алисия... — Теодор мягко положил руку мне на спину, его пальцы слегка сжали мое плечо. — Я боюсь, тело матери этого не выдержит. Мы окончательно потеряем ее.

— Да, я знаю, — пробормотала я. — Но это бы все так упростило.

— Простой путь — не всегда правильный, — словно мудрец, изрек он.

Я расхохоталась.

— Когда ты стал таким философом?

Он засмеялся в ответ, его светлые локоны блестели на солнце, а улыбка была ярче любого луча.

— Кстати... — Он потянулся за пояс и достал потрепанную тетрадь. — Я нашел под кроватью. И чернильную ручку — видимо, когда-то их оставил мой отец.

Он раскрыл страницы, показывая начерченные от руки карты — места, где росли ягодные кустарники, грибные поляны, тропы к ручьям.

— Думал сходить, собрать что-нибудь на ужин. Ты можешь отдохнуть.

— Нет, я пойду с тобой.

— Боги, какая ты упрямая.

Но он улыбался.

Лес встретил нас тишиной и ароматом хвои. Теодор шел впереди, осторожно раздвигая ветви, а я следовала за ним, стараясь запоминать путь.

— Вот, смотри, — он присел у старого пня, указывая на семейство рыжих грибов с широкими шляпками. — Солнечники. Их еще называют "поцелуями фей" — съедобные, сладковатые.

Я наклонилась, разглядывая. Да это же лисички! — пронеслось в голове, но вслух я лишь кивнула.

— А ядовитые здесь есть?

— Конечно. — Он указал на бледные, почти прозрачные грибы с оборчатыми шляпками. — Призрачные плащи. Один такой — и ты уснешь на сто лет.

— Прямо как в сказке...

— Это не сказка, — серьезно сказал Теодор. — В прошлом году двое детей из деревни... Он замолчал, резко встряхнул головой. — Ладно, не будем о грустном. Вот, попробуй найти "лунные серьги" — белые, с перламутровым отливом.

Я углубилась в поиски, но вдруг Теодор замер, заметив в траве необычный гриб — высокий, с темной, почти черной шляпкой, испещренной серебристыми прожилками.

— О.

— Что "о"? — я насторожилась.

— Тенецвет. — Он осторожно сорвал гриб. — Отец говорил, они растут только там, где тень мира соприкасается с нашим.

Я протянула руку, но гриб дрогнул у него в пальцах.

— Он... шевелится?

Теодор ухмыльнулся.

— Нет. Но иногда в них попадаются сонные духи. Говорят, если положить под подушку — приснится вещий сон.

Я прищурилась.

Я прищурилась и рассмеялась. Теодор смеялся в ответ, и на душе было тепло, но все же мрачные тени, которые поселил Каспиан в моей душе, не давали покоя.

Я завалилась на траву, наблюдая за бегущими по небу облаками.

— Леди не валяются на траве, —дразнился Теодор отыгрывая чопорный голос.

— А еще, леди не живут в охотничьих хижинах, прячась от сумасшедшего жениха.-добавила я.

Теодор посмеялся, но с тихой грустью, и завалился рядом. Его пальцы лежали так близко к моим, что я осторожно коснулась их. В ответ он сжал мою руку в своей.

— Как только я наберусь сил, Алисия, мы пойдем туда. И я заставлю этого самодовольного балбеса пожалеть, — говорил Теодор с привычной веселостью, но я чувствовала — ему больно.

Мы смотрели на небо, и я старалась не думать о будущем. Я прощалась с настоящим. Ведь я уже точно знала, как поступлю. Уже сегодня.

— Скоро начнет темнеть, — неохотно проговорил Теодор.

— Тогда пойдем, — ободряюще улыбнулась я. Не хотела, чтобы он грустил. Хотя бы сейчас.

Мы направились в хижину. Приготовили грибную похлебку — густую, ароматную, с кусочками "солнечников" и душистыми травами. Потом сели у камина на старую шкуру какого-то неведомого мне зверя — мягкую, с серебристой шерстью, переливающейся в огненном свете.

Теодор протянул мне деревянную ложку.

— Попробуй. Говорят, "лунные серьги" придают еде вкус медовых снов.

Я сделала глоток — и правда, похлебка была сладковатой, с едва уловимым привкусом чего-то волшебного.

— А шкура... чья это? — я провела ладонью по шелковистому меху.

— Снежного ирвина. Отец добыл его давно... Говорят, эти звери умеют становиться невидимыми в лунном свете.

Я улыбнулась. Как же много в этом мире чудес...

Но мысли снова возвращались к нему. К Каспиану. К тому, что ждет нас завтра.

Теодор, словно почувствовав мое настроение, взял мою руку.

— Все будет хорошо.

Я кивнула, не веря, но желая верить хотя бы для него.

Огонь в камине потрескивал, отбрасывая танцующие тени на стены. Наши тени — такие близкие сейчас... и такие хрупкие.

Я прижалась к нему, слушая стук его сердца.

Последний вечер.

Последний покой.

Последние мгновения перед бурей.

Если мне суждено навсегда остаться в лапах безумного Каспиана, то хоть перед этим я имею право почувствовать себя счастливой, — думала я. А может, оправдывала себя перед тем, как сделать то, что изменит всё. Или всё уже изменилось давно, а я просто не успела понять?

Я повернулась, глядя прямо в зелёные глаза Теодора. Провела рукой по его щеке — его кожа была бархатистой, а лёгкая щетина за дни в хижине лишь придавала ему мужественности. Он не отстранился, а лишь накрыл мою ладонь своей, его пальцы слегка сжали мои, будто боясь, что я исчезну.

Я потянулась, осторожно касаясь его губ.

Он ответил мгновенно.

Мир вокруг потерял очертания. Проблемы, страхи, тяжёлые решения — всё это осталось где-то там, за пределами этого мгновения.

— Алисия… — настороженно прошептал он, отрываясь на миг.

— Теодор, я хочу этого, — тихо ответила я, и в этих словах было всё: и страх, и желание, и прощание.

Его дыхание стало прерывистым. Он медленно провёл рукой по моей шее, пальцы скользнули под прядь волос, затягивая меня ближе.

— Ты уверена?

Я ответила не словами, а поцелуем — горячим, нетерпеливым, лишённым всякой осторожности.

Он вздохнул, и в этом звуке было столько облегчения, столько боли и страсти, что у меня перехватило дыхание. Его руки скользнули по моей спине, прижимая так близко, что я чувствовала каждый изгиб его тела, каждое биение его сердца.

Мы опустились на шкуру, и мягкий мех снежного ирвина ласкал мою кожу, пока его губы исследовали мою шею, ключицу, плечо. Каждое прикосновение оставляло за собой след огня, и я тонула в этом пламени, не сопротивляясь, не думая.

Он был нежен и нетороплив, будто хотел запомнить каждый мой вздох, каждый стон. Его пальцы сплетались с моими, когда он прижал мою руку к меху над головой, а другой рукой медленно расстёгивал шнуровку моего платья.

— Ты такая красивая… — прошептал он, и в его голосе дрожала неподдельная нежность.

Я закрыла глаза, чувствуя, как его ладонь скользит по моему боку, обжигая кожу даже сквозь ткань.

— Я не хочу, чтобы это заканчивалось, — призналась я, и тут же пожалела о сказанном.

Он замер, потом прижал лоб к моему плечу.

— Тогда давай сделаем так, будто у нас есть целая вечность.

И мы сделали.

Огонь в камине потрескивал, отбрасывая танцующие тени на стены. Наши тела сливались в едином ритме, дыхание сплеталось, а губы находили друг друга снова и снова.

Я цеплялась за него, как за последнее спасение, зная, что завтра всё изменится. Но сейчас…

Сейчас мы были просто двое.

Без Каспиана.

Без проклятий.

Без будущего.

Только этот миг.

Только этот камин.

Только его имя на моих губах, когда мир вокруг рассыпался на тысячи искр.

А потом — тишина.

Мы лежали, сплетённые, под одним одеялом, и я слушала, как его сердце постепенно успокаивается.

— Я не отпущу тебя, — прошептал он в темноте.

Я не ответила.

Потому что знала — завтра мне придётся отпустить его.

Я лежала на груди Теодора, слушая его ровное дыхание. Его сердце билось под моей щекой — спокойно, уверенно, словно обещая, что всё будет хорошо. Ложь.

Две слезинки упали на его кожу, прежде чем я осторожно выскользнула из его объятий.

Холодный пол хижины обжег босые ноги. Я оделась в темноте, нащупывая шнуровку платья дрожащими пальцами. На столе лежала тетрадь и чернильная ручка — та самая, что он нашел под кроватью.

Я оторвала чистый лист.

"Теодор," — начала писать.

Чернила расплывались — от слез или от дрожи в руках, я не знала.

"Я ошиблась. Я люблю Каспиана и всегда буду его любить. Я не хочу прятаться в пыльных хижинах, когда он может дать мне в разы больше. Думала, что смогу принять твои чувства... но ошиблась."

Каждое слово резало горло, как стекло.

"Живи счастливо. И если ты по-настоящему меня любишь — исполни мою просьбу. Никогда больше не появляйся в моей жизни. Ты будешь лишь напоминанием о моей ошибке."

Я придавила листок тетрадью, чтобы утренний ветер не унес его.

Дверь хижины скрипнула, когда я открыла ее. На пороге я обернулась в последний раз.

Теодор спал, его светлые волосы растрепались по подушке. В полутьме он выглядел таким молодым. Таким... беззащитным.

— Прости меня, — прошептала я в тишину.

И шагнула в предрассветные сумерки.

Холодный ветер обнял меня, словно понимая, что больше никто этого не сделает.

Я не оглядывалась.

Не могла.

Потому что знала — если увижу его лицо, если услышу, как он зовет меня...

Я не смогу уйти.

А я должна.

Ради него.

Ради отца.