Рейд за бессмертием

Глава 8

Вася. Ночь 11-е сентября 1839 года.

С западной стороны Чиркея на радость аульцам в мирное время, но на беду в военное росли густые террасные сады — груши, кизил, абрикосы, персиковые и тутовые деревья. Все ухожено, обрезано, привито, лишнее убрано, вскопано. Не сады, а рай для диверсанта. Идеальные условия для скрытного перемещения. Васина группа подобралась к окраине аула, никого не встревожив. Дождь скрывал все шорохи и заставлял возможных часовых прятаться под навесами и следить за темными садами вполглаза.

«Не ждите радостей от природы, она сама вам их преподнесет!» — не то радовался, не то злился Вася, стряхивая с лица очередные капли.

Как таковой стены не было. Ее образовывали двухэтажные дома, проходы между которыми перекрывали каменные стенки. Узкие бойницы в жилищах позволяли вести огонь, но плохо подходили для наблюдения за ночными окрестностями. Четверка смельчаков подобралась к аулу, никого не потревожив. Замерла в ожидании отвлекающих действия отряда охотников.

— Лучше взобраться на крыши, прежде чем аул проснется, — подсказал Догоро.

— Ничо! Шебаршиться начнут, стрельну, — предложил Игнашка, освобождая от чехла свой винторез кубачинской работы.

— Я те стрельну! — погрозил Вася кулаком. — Давайте, как Догоро предложил.

Тут же выстроили живую пирамиду. Залезли на плоскую крышу выбранного заранее дома. Чиркеевцы-часовые, как заметила по светлу группа, караулили через два-три дома. Конструкция крыши, плотно укатанная землей, с засыпанными золой щелями, идеально подходила для скрытного проникновения.

Рано радовались. Из темного угла, навстречу группе, рванула смутно видимая в темноте фигура. Игнаша чуть не разрядил в нее свое ружье. Вася вовремя успел накрыть ладонью кремневый замок. Догоро махнул шашкой. Часовой — а кто еще? — упал с громким криком. Налетов от неминуемого провала спасло одно: в ту же секунду на южной стороне аула загремели выстрелы. Дорохов начал отвлекающую атаку.

— А что я? — заблажил казак, увидев внушительный Васин кулак. — Ну, не стрельнул же. Привычка така!

Игнаша пытался донести до временного командира, что все вышло на автомате. Унтера так и тянуло выдать в ответ: «кака така привычка?» Вместо этого он грозно зашипел:

— Шомпол отдай!

— Бить будешь? — понурился казак.

— Нет, б….! Лишу тебя возможности палить группу!

Игнаша воровато передёрнул плечами. Убрал палец с шишечки спускового крючка. Отдал шомпол. Не поверив Васе, ждал удара-наказания. Дождался лишь презрительного хмыка товарищей и приказа Девяткина:

— Тут останешься. Шашку наголо!

Поредевшая тройка запрыгала по крышам, благо оказалась почти в самой верхней точке аула. Старались держаться северо-восточной стороны. Юго-западная традиционно имела окна. Ориентиром служила нужная напарникам невысокая башня с остроконечной верхушкой. Она была явно ниже минарета в центре селения. На нее указали пленные чабаны, после того как Вася «пощекотал» их своим горлорезом.

Аул очнулся от тревожного сна при первых выстрелах на околице. По узким улицам уже метались люди.

— Ждем! — Вася упал на крышу в одном доме от нужной башни. Все последовали его примеру.

Потянулись минуты ожидания.

Унтер внимательно изучал подходы к башне, чуть высунув голову за край плоской крыши. Открывшаяся картина его не радовала. Не то чтобы окрестности кишели народом, но и пройти к нужному месту не представлялось возможным. Богатая усадьба внизу. Много свободного пространства. На крышу дома, примыкавшего к башне, можно было перебраться только по высокой стенке, замыкавшей контур двора. Лезть с него по приставной лестнице на башню нечего и думать. Срисуют враз!

«Жопа!» — пришел к выводу Вася.

— Тут кадий живет. Много нукеров, — не привнес оптимизма Догоро.

— Что сзади башни?

— Чей-то дом.

— Смещаемся туда!

С тыла башни картинка оказалась повеселее. Но ненамного. Супостаты в полуразваленной сакле отсутствовали или хорошо попрятались. Домашний очаг не горел. Но сама башня доступными входами не обладала. Лишь на самом верху было нечто вроде мишкулей. Оттуда в древности поливали штурмующих кипятком, а то и чем-то позабористей. За века отверстия заметно обветшали и явно требовали ремонта. В одно из них можно было пролезть даже такому бугаю, как Вася.

— Тут метров семь, не меньше, — печально констатировал Вася.

— Приставная лестница? — апатично буркнул Коркмас.

— Точно! — возбудился Догоро. — Всегда есть запасной путь отступления!

— Где тут такую бандуру можно заныкать? Ну, длинную штуковину? — Вася понял, что превысил лингвистические возможности подельников. — Лестницу такой длины где, говорю, можно спрятать?

— Во дворе, — как дурачку, пояснил унтеру Коркмас.

— Спускаемся?

— Иди один. Мы прикроем. Догоро с собой не бери. Не удержится, — сказал кумык, не обращая внимания на шипение салатаевца.

— Один? Как же я лестницу подниму?

— Ты сперва с хозяевами разберись.

— Будет с кем?

— Будет! — кивнул головой Коркмас, уцепившись за рваный бешмет Догоро, собравшегося действовать по собственной инициативе.

— Не вопрос! — прихвастнул Вася, хотя чувствовал, как заколотилось сердце.

Он оставил подельникам свой штуцер. Вооружился лишь штыком-кинжалом и своим ножом. Соскользнул в тесный, небогатый двор чиркеевского жителя-аутсайдера. Стал шарить руками вдоль забора, разумно предположив, что искомая лестница такой длины могла быть только там.

Нашел быстро, хотя лестница была спрятана с выдумкой. Утоплена в каменные плиты у самого забора и присыпана листвой. Только собрался свистнуть напарникам, как почувствовал сзади чужое присутствие. Не успел Вася развернуться, его кто-то сильно обхватил, прижимая руки с ножами к телу. Неизвестный тяжело дышал, сипел, но почему-то воздержался от громкого крика. Железный обруч захвата никак не удавалось разорвать, как унтер ни старался. Пытался прогибаться, резко дернуться, ударить затылком — бесполезно. Местный хозяин оказался опытным борцом. Легко блокировал Миловскую дерготню и давил, давил… Вася чувствовал, что еще немного — и нож с кинжалом выпадут из онемевших рук.

Неожиданно нападавший негромко вскрикнул. Разжал объятья. Девяткин резко развернулся, но вмешиваться и атаковать не пришлось. Догоро уже вытирал свой кинжал о черкеску хозяина двора, сползшего на землю.

«На живца поймали, черти», — беззлобно подумал Вася.

Из сакли раздавались тихие крики. Там, наверняка, Коркмас наводил порядок.

— Женщин и детей зачем? — испугался Вася.

— Не волнуйся. Он их лишь запрет, — пояснил салатаевец. — Давай лестницу ставить.

… Милов осторожно выглянул из люка и удовлетворенно засопел. Нашел! В помещении трое. Варваци с перевязанными руками (неужто ранен?), на полу — молоденький офицер в беспамятстве и абрек, направлявшийся к кувшину с водой. Так удачно встал, что Васе только и оставалось, как спрыгнуть и на лету воткнуть ему в спину нож. Абрек повалился, выронив кувшин. Осколки разлетелись. Ошеломленный поручик вскрикнул.

— Здорово, Ваше Благородие!

— Ты тут откуда взялся?

— С небес! Давай, Спиридоныч, убираться отсюда. Нет времени лясы точить.

— А прапорщик?

— Не вытянем!

— Без него не пойду!

— Как же мы его по крышам потащим, Вашбродь? Побойся Бога!

— Не дело товарища в беде оставлять!

Милов сердито засопел.

— Руками шевелить можешь?

— Плохо.

— Давай я тебе руки мягонько свяжу и на себе потащу. Только сперва подсажу наверх. Там тебя Догоро встретит. На вид — чистый абрек. Ты его не пужайся. Он со мной.

— Что с Колей будет? — кивнул на раненого взволнованный поручик.

— Прежде с тобой разберемся. Там и до бедняги очередь дойдет.

С грехом пополам выбрались из башни. Затащили поручика на крышу. Варваци шипел сквозь зубы от боли, чувствуя, как повязки набухают кровью. Он болтался за спиной унтера бесполезной сосиской.

— Стой, Девяткин, стой! Куда ты меня поволок? — зашептал поручик в затылок Васе.

— На волю!

— А прапорщик⁈

— Вашбродь! Ну сами посудите? Как бы мы его утаранили?

Варваци обиженно запыхтел. Обманул, хитрый унтер! Ругаться с ним? А смысл? Человек ради него головой рискует! Будь Коста на месте Коли — с такими тяжелыми ранами, Девяткин утащил бы прапорщика. Остается лишь сказать ему спасибо за то, что он решил за поручика сложную моральную дилемму.

— Сами посудите, Вашбродь! Когда раненых в полевой госпиталь приносят, врачи на самых тяжелых внимание обращают в последнюю очередь. Так и с вашим прапорщиком. Мы бы его, как пить дать, вместо спасения уконтрапупили.

«Откуда у Васи такое выражение? Утаранить, уконтрапупить?» — удивился Варваци, но переспрашивать не стал. В его положении — не до разговоров.

Коста. Салатавия-Грозная, вторая половина сентября 1839 года.

У Миатлинской переправы отряд Дорохова нашел штаб-квартиру Граббе, уже переправленную на левый берег. Туда же активно перебрасывались войска на двух паромах.

Я не чуял под собой ног, вымотанный до предела. Переход по горам меня доконал, несмотря на то, что лошадью править не пришлось — меня крепко привязали к седлу, чтобы не сполз, не слетел на круче. Собрав последние силы, пошел к генералу отчитаться, ожидая неласкового приема. Как-никак в плен-то я угодил! К моему удивлению, встретили меня дружелюбно-горячо. Все офицеры штаба обнимали и выражали свое восхищение счастливым исходом. Граббе даже прослезился.

— Блистательное поведение, поручик! Заслуживает всяческих похвал! Я буду писать военному министру о благородной самоотверженности всех офицеров отряда, а о вашей — особенно! Буду настаивать на Георгии и повышении в штабс-капитаны! Проходите, Константин Спиридонович, отобедайте с нами.

Стол генерала радовал обилием мясных блюд. Не иначе как пошла в ход чиркеевская баранта. Я проголодался изрядно. Поэтому был благодарен за приглашение.

— Господа офицеры! Я получил письмо Государя![1] Наш подвиг оценен по достоинству! Мне Александра Невского при бесконечно лестном рескрипте. Все, кого я указал в первом донесении, осыпаны наградами. Нижним чинам — по серебряному рублю. Апшеронскому, Кабардинскому и Куринскому полкам — отличия на знамена. В память штурма выбита медаль для ношения на Георгиевской ленте. Всем участникам без исключения!

— Ура! — закричали собравшиеся.

— Что будем делать дальше? — спросил Пулло, когда утихли восторги. — Я отправил князя Алисултана из Эндирея в Чиркей договариваться о пленных.

— Нечего договариваться! Так отдадут вместе с орудием! Их делегаты с ужасом молят меня о прощении. Склоняюсь принять их капитуляцию. Солдаты износились до крайности. Зимнего обмундирования нет. Выпадет в горах снег, поморозим людей.

Эти слова привели меня в состояние полного ошеломления. Когда, интересно, Граббе волновали солдатские жизни⁈

— Согласен. Положение в отряде аховое. Провианта нет. Лошадей свежих нет. Артиллерию тащим на волах. И вообще, уничтожить самый богатый и промышленно развитый аул Салатавии — плохая идея. Зачем вгонять в нищету тысячи невинных? Я вижу, что старейшины не врут, когда кивают на буйную молодежь, — согласился с ним Пулло.

Твою мать, они что, ищут себе оправдания и поводы, чтобы завершить поход?

— Наказать все же потребно. Сделаем так: назначим им пристава; потребуем выдать сорок тысяч баранов; прикажем, чтобы подготовили место на правом берегу Сулака для закладки крепости на следующий год. Если отдадут пленных с орудием, поход отменю, а отряд — распущу.

Все понятно. Господин генерал утомился от похода и жаждет поскорее его завершить, чтобы вернуться к благам цивилизации. Завтрак в теплой постели под прочной крышей, деликатесы на обед и вечерний чай с супругой под неспешную беседу о выдающихся успехах войск под мудрым руководством Его Высокопревосходительства. Он даже не заикнулся о наказании виновных в убийстве полусотни русских солдат!

Мои предположения оказались верны. На следующий день явились чиркеевцы с орудием и с пленными, включая бедного прапорщика Колю. На коленях умоляли о милости. Генерал их простил[2]. Войска вздохнули с облегчением: походная жизнь всем была уже поперек горла.16-го сентября Граббе издал приказ о роспуске отряда. Свалил все дела на Пулло и отбыл на Линию к супруге.

По отвратительно грязной дороге, превращенной в жижу тысячами ног и копыт, колесами повозок и арб, под непрекращающимся холодным дождем, полки потащились в крепость Внезапную. Я, наконец, дождался переправы обоза и воссоединился с Суммен-Вероникой.

Она выбежала мне навстречу. Тут же все сразу увидела и оценила. Все мои раны, мое довольно плачевное состояние. Губки её задрожали, когда она наблюдала за тем, как мне помогали слезть с лошади. Но взяла себя в руки. Неожиданно бросилась ко мне, прижалась.

Я как мог, обнял её пока не подчиняющимися мне ранеными руками. Поцеловал в макушку.

— Все хорошо, Ника! Все хорошо! Не плачь!

— Я и не плачу! — пробубнила, не отрывая головы от моей груди.

Наконец смогла это сделать. Уже собралась. Теперь смотрела чуть исподлобья. Взгляд был суровый. Ничего хорошего не предвещал.

«Вот, мало мне было Тамары! — усмехнулся я про себя. — Еще одну „змею“ на груди пригрел! Сейчас ведь вспылит! Как же она похожа на Тому!»

Я угадал. Ника так же неожиданно, как и в случае с объятием, треснула меня ладошкой по груди, где только что покоилась её милая головка.

— Ты совсем плохой воин! Как ты мог такое допустить? Как ребенок! Без рук остался! Теперь корми тебя с ложечки, словно младенца!

Сопровождавшие меня казаки не выдержали, рассмеялись.

— Да, Вашбродь! — произнес один из них. — Это вам не перед горцами ответ держать. Тут посурьезнее дело!

— И не говори! — согласился я. — Спасибо, ребята. Что ж. Пойду, получу свою порцию на десерт!

Остались вдвоем.

— Голодный? — смилостивилась маленькая Тамара.

— Слона бы съел! — соврал я.

— Кашей обойдешься! Холодной, — отрезала Ника и скомандовала кормилице. — Гезель, доставай кашу от завтрака.

Уселись. Ника взяла тарелку в руки.

— Ты серьезно хочешь кормить меня, как младенца⁈ Уж ложку я смогу удержать, Ника!

— Ешь! — Ника ложку не отдала.

Я подчинился шестилетней девочке. Ел кашу из её рук, вспоминая станицу Прочноокопскую, себя, только что вырвавшегося из лап смерти, свою любимую жену, которая вот так же кормила меня с ложечки, с таким же суровым и сосредоточенным выражением лица. Потом Тамара сказала, что все равно меня убьет.

«Даже интересно, — подумал я, — и Ника сейчас фыркнет?»

— Я рада, что ты живой! — сказала девочка, подавая мне очередную ложку.

«Слава Богу! Не как Тамара»

— Потому что жену твою жалко! Из-за такого плохого воина могла столько горя получить!

«Не, поспешил с выводами. Такая же! А, может, и Тамару переплюнет!»

… С роспуском Чеченского отряда моя командировка завершилась. Можно было с чистой душой отправляться в свой полк. На мое счастье, объявился отличный попутчик. Поручик Дмитрий Алексеевич Милютин получил задание от Граббе в Тифлисе и предложил стать моим спутником. Юный офицер, всего 23-х лет отроду, но уже выпускник Академии Генштаба, получивший ранение в Чечне во время майской экспедиции, он был серьезен не по годам и производил впечатление надежного товарища. 20-го сентября мы выехали из Внезапной.

Все сложилось просто идеально. Нам в сопровождение назначили роту карабинеров Куринского полка, возвращавшуюся в Грозную. Ту самую, в которой служил унтер-офицер Девяткин и опекались двое мальчишек из Ахульго. Суммен-Вероника могла оставаться под женским присмотром все время трудного перехода. Далее, как я и обещал Васе, лезгинка-кормилица останется при маленьком Ваське. Моя воспитанница перейдет под опеку Платона. Денщик уже нахватался от кормилицы навыков обращения с ребенком женского пола и не впадал в оцепенение от просьб Ники.

Поход до Грозной прошел без эксцессов. Чеченцы присмирели после известия о гибели Ахульго. Набеги, если не исчезли, то заметно уменьшились. На крупный отряд никто не решился нападать. Даже выстрела из засады в нашу сторону ни одного не раздалось.

Грозная, на мой взгляд, не соответствовала своему названию. Как крепость серьезно запущена, форштадт не прикрыт, улицы пыльные и грязные. Безлюдно. Даже прибытие в расположение изрядно поредевшей роты не внесло особого оживления. Скорее плач и стенания в солдатской слободке.

Унтер-офицер Девяткин моментально исчез, пообещав прийти попрощаться. Я ломал голову над транспортом. Хотелось раздобыть тарантас. Но бывалые офицеры меня просветили, что до Назрани придется двигаться верхом. Ни много ни мало — 84 версты. Это если ехать напрямик. А если на телеге в объезд, выйдет и все 200.

— Сможешь на лошади доехать? — уточнил я у Платона.

— Гонял в детстве коней на водопой. Без седла. Бог даст, как-нибудь справлюсь.

Милютин меня торопил. Делать нечего, верхом так верхом. Я с тревогой думал о том, как выдержит такой переход ребенок. Мне с моими руками, которые заживали хорошо, но еще не были здоровы, не довезти на коне малышку. К моей радости, Дмитрий Алексеевич отважно вызвался взять на себя столь важную миссию.

Отправление было назначено на 23-е. Нам выделили туземный конвой — сорок человек с двумя офицерами.

Перед самой отправкой прибежал Вася. Пожелал мне счастливой дороги и обратился с просьбой:

— Ваше Благородие! Не откажите привет в Тифлисе передать. Квартирует в немецкой колонии небольшая семья — дама с верным человеком. Дама вся из себя как есть благородная особа, но душевная. А ее человек — дружок мой закадычный, хоть и алжирец.

Я от удивления даже спрыгнул с лошади, на которую только что забрался с помощью Платона.

— Тамара⁈ Бахадур⁈

— Да неужто вы их знаете?

— Как же мне их не знать, коли Тамара жена моя, а Бахадур — лучший друг на свете⁈

— Ну, дела! Бывает же такое! Вы им передайте, пожалуйста, от меня привет и скажите, что у меня все хорошо.

— Непременно передам! Выходит, это ты, кто мою жену из Поти до Тифлиса провожал?

— Конечно, я! И Лосев, поручик наш, и Руфин Иванович! Эх, кабы знали они, непременно примчались бы с вами познакомиться. Очень их Тамара Георгиевна очаровала!

— От всех передам приветы. И, кстати, больше Тамара не живет у немцев. Будешь в Тифлисе, найди гостиницу «Пушкинъ». Там жену мою спросишь. И Бахадура там найдешь.

По-моему, при этих словах Милютин навострил уши, но постеснялся что-либо спрашивать.

Вася мялся, не зная, что делать. Я пришел к нему на помощь. Обнял крепко. Полез за бумажником. Вынул несколько десяток, даром что было что вынимать. Сохранились денежки в обозных вьюках, не достались чиркеевцам, в отличие от моих револьверов.

— Я, Вася, не знаю, как тебя отблагодарить. Головой своей из-за меня рисковал. Дорогого стоит такая услуга, — увидев уже готовое сорваться с его уст возражение, поспешил его остановить. — Знаю, знаю, что нельзя за такое деньгами откупиться. Сам бы не принял. Эти деньги не тебе. Для детишек, которых ты спас и которых в Грозную в целости доставил.

Девяткин согласно кивнул. Принял ассигнации. Даже прослезился. Выходит, крепко ему в душу дети запали. Трудно ему будет дальше служить.

Офицеры, которые собрались в Ставрополь через Моздок, но выезжавшие в одно время с нами, умилились. Тоже полезли в карманы. Вскоре пачка денег у Девяткина существенно разбухла.

Так он и стоял в воротах крепости, прижимая к груди подарок, глядя нам вслед. Я обернулся перед поворотом у леса. Помахал рукой на прощание. И Васе, и Грозной, и Чечне, и снежным Кавказских хребтам. Век бы не видать этот страшный край!

[1]Фельдъегерь с поздравительным рескриптом прибыл 14-го сентября. Удивительно быстро работала личная императорская почтовая служба. Всего три недели между победой над Ахульго и письмом царя о наградах.

[2] Удивительная история, если подумать. Дорого она обошлась русским в Дагестане. Чиркеевцы уклонились от выполнения договора. В скором времени аул станет штабом Шамиля. После кровавых событий 40-х-50-х гг. селение будет разрушено и отстроено заново вернувшимися жителями.