Рейд за бессмертием

Глава 13

Вася. Малая Чечня, декабрь 1839 года.

Чеченцы не воевали зимой. Обувь не позволяла. В тонких чувяках по снегу не побегаешь. Напряг с теплой одеждой. В горных аулах, бывало, на всю семью одна шуба. И не скроешься в лесу в случае опасности — лист облетел, и тебя могут запросто обнаружить враги. Сидели по своим аулам и с беспокойством ждали, чем закончится этот проклятый год. Ходили слухи о скором приходе ненавистного Пулло. Люди волновались: если русские начнут жечь аулы, семьям придется очень трудно. Проще покориться, чем отправлять женщин и детей в горы, где все перемрут от мороза.

Отряд Дорохова пробирался по неизвестной местности на юго-запад от Грозной, в сторону реки Валерик и аула Гехи, рискуя быть обнаруженным в любую секунду, несмотря на то, что проводники вели его по самым глухим чащобам. Рейду помог совет Васи. Налеты Руфина нацепили балахоны из беленого холста и им же прикрыли лошадей. Дождь и мороз превратили грубую ткань в ледяную броню, торчащую колом. Банда лесных призраков, а не беззаветный отряд.

С ним поехал полковой топограф. Офицер проводил съемку местности и намечал маршрут движения Куринского полка. Егеря должны были выступить через семь-десять дней.

К аулам и хуторам, встречавшимся на пути, подходили в глубоких сумерках. Они располагались на лесных полянах, окруженные пастбищами и пахотными угодьями. В них шла обычная жизнь сельской глухомани. Никаких военных приготовлений. Ни засек из огромных стволов на подходе, ни вооруженных отрядов на улицах. Все было спокойно. Декабрьская экспедиция Пулло обещала быть легкой.

Аул Гехи, один из старейших в Малой Чечне, окружали села и хутора поменьше: Мозархойн-юрт, Хадизан-юрт, Альтмиран-аул, Довта-юрт, Гехичу, Чармахой. Подобраться к нему никак не выходило. По узким дорогам сновали пешие и конные горцы.

— Какое-то тут непонятное оживление, — признал Дорохов и приказал удвоить скрытность передвижения.

Хотя Малая Чечня лежала на плоскости, ее прорезало множество балок с чистыми родниками на дне. Отличное укрытие для тех, кто не хотел быть обнаруженным. Густые буковые леса, хоть и потерявшие «зеленку», позволяли тайно подобраться ползком к интересующим хуторам. В глухих оврагах прятались волки, уходившие в перелесок при приближении людей. По их следам, прокрадываясь в обратном направлении, отряд смог-таки выйти к угодьям Гехи.

Руфин Иванович и сам был сорвиголовой и людей подобрал себе под стать — уж этого ни у него, ни у них не отнять. Приказал своим людям быть начеку. Взял Васину четверку и пополз к аулу Гехи, наплевав на многочисленные караулы вокруг селения. Раз выставили столько людей, значит, есть, что скрывать.

Прячась за копнами сена, пользуясь предрассветной мглой, по жнивью с жесткой соломой и торчащими корнями, сумели приблизиться к околице. Селение просыпалось. В морозном воздухе заклубились дымки печей. Запахи еды приятно щекотали ноздри. Улицы потихоньку заполнялись людьми, шнырявшими между саклями.

— Кажется, мне знаком вот тот тип в серой черкеске, — зашептал Вася Дорохову, указывая на одинокую фигуру около длинной беленой сакли с плоской крышей. — Я его видел много раз. Это Юнус, ближник Шамиля. Он в Ахульго привел в наш лагерь Джамалэддина, сына имама как заложника.

— Что он здесь делает? Нужно проследить.

Проследить не вышло. Юнус развернулся и скрылся в доме.

… В прямоугольной кунацкой восемь на четыре метра, с каменными стенами, сложенными из плитняка, доставленного с Черных гор, было промозгло, несмотря на огонь в открытом камине. Два мелких оконца не имели стекол, были прикрыты ставнями. От них сквозило, как и из-под низкой двери. Все внутренне убранство состояло из тахты во всю длину короткой стены и высокой полки со спальными принадлежностями. Под полкой притаился выступ с сундуками и домашней утварью. Посередине комнаты стояла колонна, подпиравшая поперечную толстую балку потолка. На ней покоились часто положенные брусья потоньше, забранные сверху узкими дощечками, чтобы не просыпалась утрамбованная земля, служившая крышей.

Ахверды-Магома завтракал. Ему принесли яичницу, сыр и котлеты из ячменной муки, вареные в масле. Вместе с ним сидели старейшины всех окрестных сел. Пили чай, который готовил хозяин.

В кунацкую вошел Юнус, принеся с собой свежесть морозного утра. Присел рядом. Взял горячую чашку. С удовольствием отхлебнул. Подумать только: несколько месяцев назад он вместе с товарищами прощался с жизнью в воняющем смертью Ахульго, а теперь сидит и наслаждается горячим напитком, вдоволь надышавшись чистым воздухом лесной равнины.

— Что нам делать, почтенный Ахверды-Магома? Лазутчики докладывают, что Пулло намерен добраться до наших краев.

— Бороться с гяурами зимой — плохая идея. Нужно выказать внешнее почтение генералу. Обещать все, что попросит. Потребует ружья — отдайте. Наверное, найдется никому ненужный хлам?

— А если он захочет назначить к нам своего пристава?

— Пусть приезжает. Недолго он проживет.

— Что задумал имам, да продлит Аллах дни его жизни?

— Никто не знает замыслов Бога в отношении любого, — серьезно возразил армянин. — Наше дело — следовать путем воина газавата. Борьба не закончилась в Ахульго. Она только начинается. Для урусов у нас есть только сабли. И наше мужество.Так говорит он, наш учитель.

— Ты не ответил, наиб! Какой план?

— Я подниму все аулы до самого Терека! Восстание вспыхнет от берегов Каспия до Владикавказа!

— Восстание?

— Именно!

— Надтеречные чеченцы вряд ли покинут свои богатейшие аулы.

— Покинут! Я их уведу в Черные горы. Или дальше, в Пестрые или в Скалистые.

— Котловина в верховьях реки Гехи — хорошее укрытие. Мы всегда там спасались, — признал хозяин кунацкой.

Он не обманывал. Узкое глубокое ложе реки, беря начало в Скалистых горах, шумными каскадами спускалось к северу до самого выхода на плоскость, где вливалось своими водами в Сунжу. В широком черногорском ущелье было достаточно места для многих. Древние башни горных аулов охраняли беглецов.

— Прежде чем такое случится, — продолжил свою мысль гехинец, — нужно, чтобы люди признали Шамиля Гимринского. Его достижения в Ахульго впечатляют, но Чечня — не Авария. Да и та отвернулась от своего имама.

— Это временно. Верные люди стекаются к Шамилю со всего Кавказа. И многие ваши вожди — Ташев-Ходжи, Иса из Гендергена, Джаватхан Даргоевский и Шоип из Центороя — готовы признать Шамиля своим вождем.

— Даже Шоип-мулла⁈

— И он тоже, — важно кивнул Юнус. — Я только вернулся из надтеречных аулов. Люди там недовольны своими властителями. Ждут лишь сигнала.

— Ну, дела… — поразились гехинцы.

Возбужденно переговариваясь, вышли толпой из кунацкой. Ахверды-Магома и Юнус следовали за ними. Приближалось время полуденного намаза.

— Вижу еще одно знакомое лицо! — шепнул Вася, узнав армянина. — Кажется, я тоже видел его в Ахульго. Какой-то командир.

— Это все очень плохо! — признал Дорохов. — Выходит, в Гехи принимают беглых лезгинов. Сможешь его снять отсюда выстрелом из своего штуцера?

— Снять? Нам же не дадут до леса добежать!

— Успеем! — бесшабашно тряхнул папахой Руфин.

— Могу попробовать, — спокойно ответил Вася и снял чехол со штуцера.

Все отвлеклись от слежки за подходами к стогу, за которым укрывались. Напрасно. Двое привлеченных непонятным шумом чеченцев-караульщиков зашагали по мерзлой стерне, стараясь не наступать на хрустящие под ногами листья. Вдруг они увидели ствол странной винтовки, приподнявшийся над землей. Один из стражников громко гикнул. Другой с обнаженной шашкой бросился вперед. Выскочил на Васю, поднимавшегося с земли. Рубанул его по папахе.

Звякнуло! Монеты в подкладке сыграли роль бармицы. Полуоглушенный унтер повалился на землю. Из разрубленной папахи сыпались абазы. На них никто не обратил внимания. Резали чеченцев — сперва того, кто ударил Девяткина, потом втроем набросились на второго. Игнашка поднимал Васю с земли.

— Живой⁈ — с тревогой спросил казак.

— Вроде живой, — ответил Вася, щупая шишку на голове.

— Опирайся на меня. Уходим к лесу.

Удалых налетов Дорохова заметили из аула. Там поднялись крики. Горцы бросились седлать коней. Они не поняли, кто напал, но привычка брать кровь за кровь сыграла свою роль. Не меньше сотни собрались в погоню. Еще больше народу могло к ней присоединиться буквально через полчаса. Над Гехи разносились крики и призывы.

Пятерка из летучего отряда бежала к лесу, не скрываясь. На опушке их уже ждали с лошадьми. Выставленные пикеты вовремя среагировали. Разведчики были готовы броситься наутек в любую секунду.

Оклемавшийся Вася сам уселся на лошадь. Отряд уходил глубже в лес.

Погоня не отставала. Ее вел Ахверды-Магома, опытный кавалерийский начальник. Несколько раз беглецам приходилось останавливаться и вступать в перестрелку, чтобы не допустить охвата с флангов. Переходили на размашистую рысь, как только позволял рельеф местности. Удаляясь в лес, давали лошадям передохнуть.

Оторваться не выходило. Мюрид Шамиля грамотно организовал преследование. Разрыв все время сокращался. Ближе к ночи завязался ожесточенный огневой бой. Стреляли на вспышки выстрелов. Чеченцы подбирались все ближе.

— Не уйдем, — признал Дорохов.

— Что, если Пулло уже идет нам навстречу?

— А это мысль! — обрадовался Руфин. — Услышат казаки стрельбу, непременно выдвинутся узнать, что за черти по ночам гуляют! По коням!

Отряд поскакал дальше, собрав раненых. Чеченцы наступали практически на пятки. Появились первые убитые. К рассвету добрались до Сунжи. Вдали показались конные разъезды. В рассветной дымке не поймешь, кто впереди — чеченцы или русские? Но выбора не было. Если горцы, отряд пропал. Его зажмут с двух сторон.

Красная заря, обещая сильный мороз, осветила полевой лагерь. От него в сторону приближавшихся всадников двигался отряд в добротных полушубках и высоких сапогах. Чеченцы-преследователи начали разворачивать коней.

Коста. Новороссийск-Керчь, 1 декабря 1839 года.

Буря продлилась пять дней. Когда стихла, балаклавцы повезли меня в Керчь. Рисковали, но гребли, потому что я попросил. И все! Этого оказалось достаточно. Штабс-капитан Егор Георгиев Сальти просто ответил:

— Надо — сделаем!

Пришлось по дороге укрыться от сильного встречного ветра в Анапе. Времени даром не терял. Всех, кого можно опросил, включая нового коменданта фон Бринка, как до этого, пока гудела бора за окнами убогой комнаты в Новороссийске, замучил полковника Могукорова и контр-адмирала Серебрякова, первого среди армян моряка столь высокого ранга и первого от моряков командира отделения Черноморской береговой линии. И в Анапу, и в Цемесскую бухту дошли тревожные слухи, подтверждавший мой вывод: дело пахнет керосином. Оба, не сговариваясь, мне сообщили, что отъявленные смутьяны отбыли на юг. Там что-то затевается. Убыхи заваривают крутую кашу.

— Ну и, слава Богу! — выдал мне контр-адмирал. — У меня в укреплении не стены — решето. Гарнизон — одно название, набран из всякого сброда. Случись, что дурное, пропадем.

Все это я выложил полковнику Филипсону, когда добрался все же до Керчи.

Он принялся мерить огромными шагами свой тесный кабинет.

— Думаете, следует ждать нападения на форты большими силами? — спросил и снова заходил из конца в конец комнаты. Как маятник больших напольных часов, отсчитывающий минуты до начала атаки.

— Думаю, да.

— А сколько смогут собрать горцы?

— Этого я вам не смогу подсказать. Нужно смотреть на месте. У вас есть данные от лазутчиков?

— Данные есть. Пишут: «собираются огромными толпами».

— Малоинформативно. Огромная — это сколько: сто, тысяча, десять тысяч?

— Вы же за разведку отвечаете, вам и карты в руки.

— У меня нет своих агентов. Я опираюсь на данные, полученные от вас и других командиров.

— Да? Тогда понятно, — снова заходил туда-сюда.

Что ему понятно? Что он мечется? Зачем крутит свой пышный ус? Того гляди, сейчас оторвет.

— Пополнение ожидается в мае. Бригада 15-й пехотной дивизии. Расквартирована в Крыму и Одессе. Чтобы стронуть эту махину, нужны неопровержимые доказательства. Да и то… Зима ожидается суровой. Керченский пролив, скорее всего, затянет льдом. Будем на санях ездить на Таманский полуостров. Отправка морем только из Феодосии. Только пароходом. Транспортные суда встали на зимовку.

— Вы сказали: «доказательства». Гибель одного форта станет первым звонком?

— Все форты крайне обессилены. Защищены одной-двумя ротами чрезвычайно слабого состава. Предоставлены сами себе, без надежды на помощь извне. В крае, враждебном и при беспрерывной опасности со стороны неприятеля, о замыслах которого гарнизоны не имеют понятия…

Он прервался и уставился на меня как на Мессию, способного указать ему путь в темноте ночи.

— Если бы я точно знал… Если бы я был уверен… У меня нет в наличии подвижного резерва, о котором мы списываемся с военным министром постоянно. Максимум две роты навагинцев, да и то, если навигация позволит. Куда их направить?

— Как вы держите связь?

— Зимой с участка, которому грозят убыхи, только курьером по суше. Из Абхазии, через Тифлис, вокруг Азовского моря. Месяц.

— Что можно успеть через 30 дней⁈ Прийти собрать трупы?

— Больше. Прибавьте еще месяц, пока будут получены все согласования.

— Нужно вывозить людей из угрожаемых крепостей.

— Невозможно! Бросить орудия? Провиант? Боеприпасы?

— Флот? Защитить с моря корабельными пушками?

— Крейсерство у Восточного берега в зимнее время сопряжено с крайней опасностью. Лазарев не согласится.

— Насчет опасности сам убедился. Люгер, на котором к вам плыл, затонул в Цемесской бухте.

— Наслышан о вашем испытании.

— А пароходы? Пароходами возможна эвакуация?

— Без разрешения из Петербурга все гарнизоны останутся на месте. Да и не даст своего согласия Чернышев.

«Конечно, не даст. Он вбил в голову царю, что Черноморская береговая линия — это отличная идея. Теперь Николай считает ее своей и, зная его упрямство, ни за что не отступит!»

— Вы отдаете себе отчет в том, что рано или поздно нападение случится? И сейчас, похоже, настал такой момент. Угроза смерти собственных детей от голода — внушительный аргумент. Вы бы рискнули, если перед вами стоял такой выбор?

— Если знать заранее, где случится прорыв, можно что-то предпринять. Константин Спиридонович! Может, вы отправитесь в Бамборы и оттуда начнете собирать сведения? Держа, так сказать, руку на пульсе?

— А оперативная связь? Все решают сроки. Что толку, если я сообщу вам через курьера, что у крепости такой-то ожидается нападение, а вы узнаете об этом через месяц? Не случится так, что, пока до вас дойдет мое послание, вы уже будете в курсе?

Филипсон повесил голову. Ему нечего было мне сказать. Так и будет сидеть в своем жарко натопленном кабинете и ждать. Ждать неизвестно чего в надежде, что все рассосется само собой. Не он первый, не он последний из облеченных властью, но спутанных по рукам и ногам обстоятельствами. Потом, если не рассосется, найдет себе оправдания. Скажет: а что я мог? И будет жить дальше.

Словно прочитав мои мысли, полковник с тоской в голосе рассказал.

— Генерал Граббе изначально считал идею Черноморской береговой линии глупой затеей. Он говорил Раевскому: «Ошибочные системы тем вредны, что, потратив на них уйму сил и средств, от них тяжело отказаться».

— Что толку в красивых фразах, если погибнут люди?

«Не дай мне бог сойти с ума…»

Вот единственное на свете, от чего человек должен зарекаться. От всего остального — нет смысла. Все одно — как-нибудь да настигнет. Как я радовался, покидая Черкесию, думая и надеясь, что больше не приведется попасть в этот край, с которым связано столько страшных воспоминаний. Ан, нет. Не отпускает он меня. Никак не хочет отпускать. Сам же твердил всем подряд: никогда не говори никогда. И сам попался. Не могу же сейчас упасть на пол перед Филипсоном, забить в истерике ногами, как малолетка, с криками: «Не хочу! Не хочу!» Выхода нет. Нужно опять в огонь и полымя. Не будет мне в ближайшее время ни Тамариного бочка, ни баранины Микри. Э-хе-хе.

'Ладно. Будем думать трезво. Что мы имеем с гуся, так сказать? Главное, что имеем, знание о том, что прадед, кем я сейчас являюсь, погибнет только в октябре 53 года. И насколько я могу быть уверен, что так и случится? Что до октября 53 я могу не дергаться и на все плевать? Вроде, все, что случалось со мной раньше, это подтверждает. Сколько раз был на краю пропасти, в миллиметрах. И что? Жив, курилка. Другие бы уже с десяток раз на том свете оказались. А я ничего. Дышу вот. Порезан, конечно, весь, прострелен словно дуршлаг. Но, ведь, жив! Даже ледяная морская вода стекла, как с того гуся!

И что теперь? Так уверовать в это, что выступать фанфароном? Типа, смело идти на толпу горцев, поплевывая вишневыми косточками? Мол, стреляйте хоть из пушки в упор, все равно Господь отведет ваши кинжалы и пули. И сколько бы в меня ни тыкали ваши шашки и сабли, все одно — выживу? Нет. Нет! Не нужно Господа испытывать. Надейся, но сам не плошай! Да, шансы, чувствую, велики. Тут явно не 50 на 50, не орел-решка, не красное-черное. На «выживу» гораздо больше. Гораздо. И сколько дашь? 80 процентов, девяносто? Нет. И так мерить не буду. Уверен, что больше пятидесяти, уже хорошо. Но глупостей все равно делать нельзя. Не так это работает, как мне кажется. Не так. Не нужно сходить с ума. Не то закроют мой «контракт». Точно закроют. И как-нибудь по-детски. Кирпич на голову или поскользнусь и шею сломаю. Шансы будут близки к 100 процентам, если буду с умом выполнять этот контракт. Тогда Господь доведет до крайней точки, убережет, видя, что я готов дойти до неё, все исполнить, раз уж так случилось. И сразу отвернется, если буду швыряться направо-налево своим временным, до 53 года, бессмертием. Да, так!"

Вопреки всем этим мудрым мыслям, вопреки всему, о чем в полный голос кричало мне сердце, я тихо сказал:

— В Бамборах мне нечего делать. Абхазия отделена от Черкесии Бзыбью и крайне трудной дорогой вдоль побережья, кишащей разбойниками и заливаемой волнами. Я там проезжал летом. Было трудно. Зимой? Невозможно. Шпионы не доберутся.

— Тогда Гагры? — встрепенулся Филипсон, почувствовать мое согласие на авантюру.

— Гарнизон заперт плотно. Носа за стены не кажет. Соча, наверняка, обложена убыхскими караулами. Укрепление в Адлере блокировано, но там, среди джигетов, наверное, проще. Есть лучше вариант. Нужно попасть к князю Аслан-беку Гечба. Он мой друг и тайный сторонник России. От него получу все нужные сведения. И у него есть порт. Сможем наладить курьерскую связь по морю, используя азовцев и балаклавцев. Скрытно, ночью, зайти в порт на веслах, не привлекая внимание. Забрать почту или высадить нужных людей. И исчезнуть.

— Это можно устроить! — загорелся Филипсон. — Нет, вы серьезно⁈ Готовы рискнуть⁈

— Мне нужна команда. Одному соваться в Черкесию в моем положении смерти подобно. Без нее нечего и думать о серьезной разведке. Мне, возможно, понадобится пробраться к Соче или дальше.

— Кого же я вам найду? Могу дать только черноморских пластунов. Но они все больше по линии соприкосновения. Подобраться к противнику — в этом они спецы. Но дальше…

— Нет, мне нужны люди, способные на глубокий рейд внутрь Черкесии.

— Я знаю только одного такого человека. Это барон Торнау. Но он вряд ли согласится.

— Зато я знаю. На Левом фланге действует летучий отряд Дорохова. В этой банде сорвиголов есть группа, которая меня вытащила из вражеского аула, пройдя по чужой территории. Они привыкли к одежде горцев. Выучили их повадки. Их примут за своих. Всего четверо, но стоят десятка, а то и сотни. Группа унтер-офицера Девяткина.

— Говорят на каком-нибудь местном диалекте?

— Трое из них знают татарский. В Черкесии полно выходцев из Чечни и Дагестана и русских дезертиров, влившихся в местные банды. Сойдут за своих. Тут важнее не язык, а манера держаться. Носить оружие. Одежду. Много времени потребуется, чтобы их вызвать?

— Месяца полтора-два. Окажетесь с ними в Джигетии в начале февраля. Я немедленно вышлю запрос в Грозную с вашими греками. Нет! Сделаю лучше! Отправлюсь сам на пароходе «Молодец». Заодно посмотрю своими глазами, что происходит. Вы со мной? Могу вас довезти до Редут-Кале. Оттуда уже проложили приемлемую дорогу до Тифлиса, и есть почтовая служба. Вас домчит моей фельдъегерь.

— Я хотел бы навестить сестру. Она здесь, в Крыму.

— Боюсь, у нас мало времени. Отправимся немедленно.

Я вздохнул. Прости, Мария, Янис, Умут! Не в этот раз.