Рейд за бессмертием

Глава 4

Вася. Ахульго, 23–24 августа 1839 года.

Два дня в душной, темной, набитой воинами, женщинами и детьми пещере с минимальным запасом воды и еды — тяжелое испытание. Еще более тяжкое — все время слушать, как наверху убивают людей, которые тебе поверили. Как падают их тела мимо слабо освещенного входа, и тихо всплескивает вода у подножья утеса, принимая в свои объятья все новых и новых шахидов. Как гремят выстрелы: в Старом и Новом Ахульго бой не прекращался ни на секунду, несмотря на то, что аулы захвачены. Многочисленные подземные ходы и недоступные пещеры в вертикальных откосах Ахуль Гох сопротивлялись долго. Целую неделю будет длиться это побоище, но Шамиль об этом узнает гораздо позже.

Сейчас он думал лишь об одном: как вырваться из западни. Имам обладал потрясающим качеством: он мог полностью отрешиться от всех внешних обстоятельств и сконцентрироваться на решении главной задачи. Той, которую он для себя таковой определил. Если не можешь спасти тысячи, спаси хотя бы тех, кто рядом. Три десятка. Всего тридцать человек, включая двух жен, сестру и двух оставшихся сыновей — шестилетнего Гази-Мухаммада от Фатимы, второй жены, и младенца Саида от Джавгарат из Гимры. Фатима злилась на мужа и отворачивала лицо: ей не позволили достойно попрощаться с первенцем, Джамалэддином. Джавгарат кормила сына жаренным зерном и все время просила воды. Женщины! Они не понимали, что сотни детей Шамиля гибли каждую минуту наверху, а он, отец народа, не мог прийти им на помощь. И все время думал, как спасти оставшуюся горстку и — главное — дело всей его жизни.

Он оглядел тех, кто теснился в этом холодном каменном Ковчеге. Юнус, не справившийся со своей яростью и вернувшийся в Ахульго, вопреки просьбе имама быть рядом с сыном. Ахверды-Магома, ускользнувший в последнюю секунду, когда пали последние защитники аула. Хитроумный Тагир, подстроивший эвакуацию так, что имам не догадался о «заговоре». Султан-бек из Салима, юный ашильтинец Ахмед и его старший товарищ Магомед, мюрид Якуб… Все с надеждой смотрели на вождя. Ждали, пока он справится со своими демонами.

— Мы проиграли… — печально сказал Шамиль Ахверды-Магоме, глядя в стену пещеры, на которой проступали капельки влаги. Из-за жажды и духоты кое-кто слизывал эту призрачную влагу.

— Нет! Нас победили, но мы не проиграли! — горячо откликнулся армянин.

— Почему ты так говоришь?

— Все просто. Подумай, кто на Кавказе удерживал свой аул почти три месяца⁈

— И ты думаешь…

— Я уверен: нас встретят как победителей! Даже Ташев-хаджи!

— Все теперь будут бояться урусов.

— Будут, — согласился Ахверды-Магома. — Но быстро забудут.

— А потом… — мечтательно промолвил имам. — Потом мы снова поднимем горы! И извлечем уроки из битвы у стен Ахульго. Больше не станем укрываться в крепости. Уподобимся диким осам. И будем жалить, жалить… Нам нужны пушки!

— Вот таким ты мне больше нравишься! Куда мы двинемся?

— Только в Чечню! Народ там боевой и знает, за какое место следует держать ружье. Привыкли к разбою, с кинжала живут. Урусам их не запугать! Выступаем ночью!

Все понимали, что побег будет сложным. Что придется прорываться через русские посты, которым наверняка уже дана команда искать Шамиля. Для сераскира урусов вкус победы над Ахульго без захвата или смерти имама будет отдавать горечью и пеплом. Следовало поторопиться, а не дожидаться, пока отдохнувшие войска обложат плотным кольцо оба утеса.

Скальный выступ скрывал вход в пещеру, но спуститься вниз невозможно из-за отрицательного уклона. Зато на противоположной скале, той, на которой стоял Старый Ахульго, была удобная тропа к Ашильтинке. Речушка совсем обмелела и превратилась в ручей — из-за жары и множества трупов, запрудивших русло. Вонь от них была настолько сильной, что русские меняли караулы каждые два часа. Этим имело смысл воспользоваться. Как только стемнело, мужчины выдвинули заранее припасенное бревно, которое послужит призрачным неустойчивым мостиком на 20-метровой высоте.

Шамиль босиком перешел первым, привязав к спине Гази-Мухаммада и закусив зубами завязки, на которых болтались сапоги. Поставил сына на землю. Обулся. Укрепил бревно, навалив на него камней. Подождал, пока переправятся по очереди остальные. Обнажив шашку, имам знаком показал двигаться дальше.

Над самым устьем Ашильтинки, в каменном завале стоял русский пост, стерегший спуск к воде. Дышалось тут легче, чем в ущелье, и рассчитывать на то, что солдаты уйдут, не приходилось. Отряд оказался в ловушке. Пути назад не было.

— Кричите! — приказал Шамиль. — Идем на прорыв. Те, кто ослабнет или будет ранен, пусть прыгают в Койсу! В плен не сдаваться!

Горцы поняли, что он задумал хитрость. Все закричали, затопали ногами. Солдаты разрядили ружья. Султан-бек заслонил собой имама. Захрипел, опускаясь на землю. Пуля пробила ему грудь.

— В шашки!

Отряд смело бросился на завал. Солдаты отбивались штыками, дорого продавая свою жизнь. Один ударил мюрида, который нес Гази-Мухаммада. Штык достался не горцу, а ребенку. Пробил ему голень.

— Брось меня в воду! Брось! Так отец приказал! — закричал мальчик.

Вместо ответа мюрид снес голову солдату и двинулся дальше. Добрался до Шамиля. Тот перевязал сыну ногу. Его мать, Фатима, уже стояла рядом, онемевшая от горя.

— Где Саид и Джавгарат⁈ — с ужасом прошептал Шамиль, обращаясь к спутникам.

— Они убиты!

— Я пойду к ним! Спасу!

— Пуля попала Джавгарат в голову. Она упала с сыном в Ашильтинку. Их уже не спасти!

Шамиль застонал, но взял себя в руки. Лишь махнул рукой: вперед!

Начали спуск. На противоположном берегу Койсу горели костры солдатских бивуаков. Но секреты урусов не выдавали своего местоположения. Короткий бой их не мог не насторожить. Сто процентов, ружья готовы открыть огонь в любую секунду. Маленькому отряду мюридов предстоял долгий переход у подножия утеса Нового Ахульго, и их могли легко расстрелять. Даже к каменной стенке ставить не нужно. Вместо нее крутой отвес скалы…

— Вяжем плот! — шепотом распорядился Шамиль.

Бревен на берегу и в устье Ашильтинки было с избытком. Нападали сверху за неполные три месяца осады. Из них наскоро связали плот, не заморачиваясь прочностью, и столкнули его в воду. Он закружил в быстром течении и, вырвавшись на стремнину, понесся вниз по реке. Темноту на левом берегу Андийского Койсу тут же разорвали вспышки выстрелов.

— Бегом! Проскочим до поворота, пока они перезаряжаются!

Отряд тонким ручейком устремился вперед, прыгая по камням. Сорваться в воду или подвернуть ногу — легче легкого. С криком упала сестра Шамиля, Патимат. Течение подхватило ее, и она исчезла в одно мгновение.

Скрывшись за поворотом, остановились.

— Где Гази-Мухаммад и моя жена, Фатима? Где сестра? — напряженно спросил Шамиль. У него похолодели кончики пальцев. Потеря двух оставшихся членов его семьи и любимой Патимат лишила его сил.

Юнус вернулся назад и вскоре привел жену[1] и несчастного сына, раненого, но мужественно терпевшего боль.

— Патимат погибла! — сообщил он имаму печальную весть.

Пересчитали оставшихся. Не досчитались шестерых из тех тридцати, кто покинул пещеру несколько часов назад. Шамиль привязал сына к спине. Больше он не мог с ним расстаться.

— Как переберемся на другой берег? — спросил Ахверды-Магома, бинтуя раны. Схватка с солдатами обошлась ему дорого. — С этого нужно уходить. Дальше будет русский лагерь.

— Я перепрыгну и привяжу веревку. Чуть дальше река сужается.

— С сыном за спиной? — удивились все. — Другой берег выше.

— Я справлюсь.

Дошли до нужного места. Противоположный берег еле угадывался в кромешной темноте. Даже луна спряталась за облаками. Шамиль разбежался и взлетел как птица. Приземлился удачно. Даже на ногах устоял. Быстро привязал веревку. Мужчины подхватили двух оставшихся женщин — Фатиму и девочку Кантурай из Ашильты. Начали переправу.

… Луна выглянула из-за облаков.

«Наконец-то. Хоть что-то теперь видно», — подумал Вася с досадой.

Он уже много часов провел среди камней, напряженно вслушиваясь в темноту. К его удивлению, в лунном свете он увидел, как целая банда горцев переправляется на другой берег.

— Огонь! — скомандовал он полувзводу, который генерал-майор Пулло придал ему в усиление секрета.

Глупая команда. Для солдатских ружей слишком большая дистанция. Но не для Васиного штуцера. Он навел его на одиноко стоявшую фигуру на другом берегу Андийского Койсу. В последнюю секунду рука его дрогнула. Он разглядел, что за спиной горца висит ребенок. Но все же на спусковой крючок нажал. Раздался выстрел. Беглец упал.

Лежавшие рядом солдаты тоже разрядили ружья. Бестолковый вышел залп. Только позицию свою раскрыли. Переправившиеся мюриды подхватили раненого под руки и быстрым шагом скрылись в ущелье, перпендикуляром воткнувшимся в реку.

— Бегом к генералу! Доложите: на другой берег прорвалась группа мюридов. Человек двадцать. В отряде есть ребенок. Пусть организуют преследование, — скомандовал Вася.

Пулло, узнав о прорыве, ни секунды не сомневался, что Шамиль ушел. Был вне себя от ярости. Костерил Васю по чем свет. Тут же отправил гонца к горской милиции с приказом найти беглецов.

Ахмет-хан и Хаджи-Мурад отправились в погоню. Через несколько дней недалеко от слияния Андийского и Аварского Койсу догнали ослабевших мюридов. Остановились метрах в тридцати. На траве лежал раненый Шамиль. Из него только что извлекли пулю и теперь с интересом ее изучали. Странная, с ушками. Не похожая на те, которые используют солдаты.

Ахмет-хан радостно осклабился: пришел час расплаты! Сейчас этот выкормыш Кази-Муллы за все ответит! Между ними была канла после того, как Гассан-бек со своими мюридами вырезал семью аварских ханов.

Хаджи-Мурад его остановил.

— Не дело нападать на раненого!

— Не время следовать рыцарским правилам! — вскричал пораженный Ахмет-хан Мехтулинский.

— Я сказал! — твердо ответил Хаджи-Мурад.

Ахмет-хан был трусоват и не решился напасть на Шамиля, имея за спиной людей Хаджи-Мурада. Сплюнул в сердцах:

— Уходим!

— Пошлите человека в Гимры. Там появился англичанин-хакким. Он поможет, — подсказал напоследок Хаджи-Мурад мюридам и обратился к бледному от потери крови Шамилю. — Наше с тобой дело не закончено. Поправишься — жди меня в гости!

Ахмет-хан возликовал. Теперь-то он точно свалит Хаджи-Мурада. Никуда не денется.

«Доберемся до Хунзаха, где моих людей гораздо больше, прикажу тебя арестовать!»

Коста. Ахульго, 23–24 августа 1839 года.

Я вернулся в лагерь целым и невредимым, не считая волдырей на лице и сбитых в кровь пальцев, но опустошённым и физически, и морально. Двое суток непрерывных боев, без сна и отдыха меня подкосили. И картины гибнувшего аула, страдания и смерть огромного количества людей (одних тел погибших мюридов насчитали с тысячу) взболтали мозги, подобно шейкеру в руках опытного бармена. Я был как выжатый лимон — лимон на тоненьких ножках, который выдавили в коктейль. Разве что не желтый, а заляпанный кровью с ног до головы. Мне требовалась передышка.

К счастью, меня встретил разбитной рядовой-ширванец, представившийся моим денщиком.

— Капитан Веселаго распорядились, — пояснил он.

Имя у него было значительное и ласкавшее мой греческий слух — Платон! А вот фамилия самая заурядная — Сидоров. Про себя тут же прозвал его — «Планше». Был он примерно моего возраста. Или на пару лет моложе. Довольно бойко принялся за свои обязанности. Тут же бросился кормить. Пока я ел, занялся моей изгвазданной формой. Стал приводить в порядок. Все время болтал. Я не прислушивался к тому, что он говорил. Слишком устал, чтобы разбираться в хитросплетениях его судьбы. Но, в общем, был доволен, что Веселаго так обо мне позаботился. У самого сейчас не было ни сил, ни желания заниматься чем-либо по хозяйству. Жевал нехитрую еду (настоящий пир по местным меркам благодаря моей скромной доле продуктов из купленных в Гимрах), смотрел куда-то вдаль, особо ничего не разбирая.

— Что ты сказал? — очнулся, когда различил в разговоре «Планше» какую-то информацию, которая явно его не касалась.

— Говорю, совсем зарапортовался! — «Планше» улыбался. — Забыл сказать, что вас письмо ожидает в штабе! Чай подавать?

Надо было бы, конечно, отчитать его для острастки. Но и улыбался он как-то совсем по-детски, да и не хотелось громко говорить. Хватило мне грохота за день. Так хватило, что хотелось оказаться в запертой наглухо комнате в полной изоляции и абсолютной тишине.

Я пошел в штаб, дав указание «Планше» раздобыть мне фуражку.

— Сделаем! — уверил меня денщик.

Трудно было ожидать в этом хаосе, что хоть какое-то из учреждений, напрямую не связанное с войной, может работать. Однако почта работала исправно. Граббе ежедневно отправлял доклады и рапорты в Темир-Хан-Шуру, а обратно получал ответы из самого Петербурга. А с ними — в сопровождении нескольких казаков — весточки из дома для офицеров и даже солдат. Так что в награду за все ужасы пережитых дней я получил письмо от любимой.

«К черту комнату тишины! — думал я, возвращаясь к себе. — Вот лучшее лекарство! Тамара, душа моя! Как же ты всегда вовремя приходишь мне на помощь! Как же вовремя!»

«Планше», слава Богу, не было. Видимо, носом землю рыл в поисках фуражки. Так что никто мне не мог помешать.

Распечатал. Начал читать. И сразу оказался по сути в вожделенной комнате, о которой только что мечтал, куда не доносятся посторонние звуки. Настолько я сразу выключил внешний мир, умиляясь почерку женушки, жадно вчитываясь в написанные ею слова.

"Любимый муж мой, Коста!

Верю, что ты жив и здоров. И держишь свое слово. Ты обещал мне выжить и вернуться. Не забывай об этом, пожалуйста. Тем более, что тебе есть куда возвращаться. Я понимаю, какой ужас сейчас тебя окружает. Может, ты немного успокоишься, отдохнешь и отвлечешься, когда прочитаешь про все, что у нас здесь творится.

Не скрою, любимый, новости одна лучше другой! Все настолько хорошо, что я даже немного нервничаю. Боюсь сглазить. Боюсь, что опять что-нибудь случится, и мы с тобой снова упадем с высот к подножию горы. Как это с нами случилось в Лондоне. Но, тьфу, тьфу, тьфу! (Ты тоже сплюнь!)…"

Я рассмеялся в этом месте. Конечно, исполнил повеление жены. Вернулся к письму.

«Мы процветаем, любимый! Да, да! Именно что — процветаем! То, что Микри завоюет Тифлис, я не сомневалась! Но что Мика окажется таким блестящим управляющим — меня поразило и поражает до сих пор. Коста, в нашу гостиницу невозможно попасть! Все номера всегда заняты. Люди стоят в очереди. Готовы ждать днями. Ты бы знал, какие фамилии! Мика устроил так, что берет адреса их проживания. И когда освобождается номер, посылает мальчика с этим известием. Все затраты — на клиенте! У нас тут теперь постоянно три мальчика на побегушках! (Правда, смешное слово — "побегушки»! Мика их так называет). Кроме того, он нанял двух женщин для уборки. Так что у нас все время чисто. Все сияет.

Микри — уже знаменитость! В таверне так же, как и в гостинице — всегда много народу! Её баранина у всех на устах! Она еще долго экспериментировала с местной рыбой. Теперь и рыба нарасхват! Мы уже много заработали. Нужды ни в чем не знаем. Так что ты не волнуйся за нас, дорогой! Только я решила, что больше особо тратиться сейчас не буду. Пока не куплю дом для Микри и Мики — не успокоюсь! Но, если все так хорошо будет и дальше, то куплю скоро!

А наш с тобой дом — прекрасен! Я уже почти закончила с его обживанием. Тут уютно. Тебе понравится. Особенно — кровать, похабник! Скучаю по тебе, любимый.

Бахадур все время рядом со мной. Ни на шаг не отходит. Никого ко мне не подпускает! Господь его нам послал! И, знаешь, ведет себя очень прилично! По чужим женам не бегает. Правда, думаю, когда ты вернешься, опять возьмется за старое! Женить его нужно! Только — на ком? Может, Манану выкрасть из Вани? Ты сможешь — я знаю! Идеальная пара для нашего алжирца. Вот, когда я куплю дом для Микри и Мики и женю Бахадура — совсем успокоюсь!

Я, если выхожу, то только в два дома: к Тамамшевым, Гавриилу Ивановичу и тете Ануш, и к Манане Орбелиани. Гавриил Иванович просит заходить каждый день! Я ему всегда приношу еду от Микри! Он, по-моему, уже ничего другого и не ест. И тетя Ануш. Тоже каждый день благодарит за то, что Микри начала готовить рыбу. Она её очень любит.

У Мананы все бурлит. Много людей. Разных. Есть очень умные. Есть и не очень умные. Есть богатые и чванливые. Есть скромные, как ты, муж мой! Нравится мне Илюша Орбелиани, по-нашему, Илико. Очень похож на тебя, хоть и князь. Не ревнуй! Сразу вижу, как ты уже оскалился в своей манере! Нет повода для ревности. Просто он милый двадцатилетний юноша и невеликого чина. Прапорщик, лишь год как произведен в офицеры. Многое поведал об ужасах войны, но не бахвалится, как прочие. Тебе он придется по сердцу, я чувствую.

Видишь, любимый, как у нас все сложилось! Приезжай поскорее!

Совсем не хотела писать про это, но, как говорят русские: ложка дегтя в бочке меда. Увы, есть, к сожалению, и ложка дегтя. Заметила, что Микри в какой-то из дней сама не своя. Ты же меня знаешь. Как ты любишь говорить — лиса. Я с ней поговорила. Она открылась. Волнуется, что никак не может забеременеть. Я бросилась к Гавриилу Ивановичу. Он тут же дал лучшего доктора. Тот осмотрел Микри. И, как говорят русские — обухом по голове! Микри не сможет иметь детей. Два дня я от неё не отходила. Говорила, говорила. Успокаивала. Вроде, ничего. Успокоилась. Я им с Микой намекнула, что пусть подумают и усыновят кого-нибудь. Они обещали подумать. Ну, вот. Не хотела тебя расстраивать. Но — так. Поэтому и говорю, что нужно как можно быстрее им купить дом. Они же сейчас живут в наших комнатах при гостинице. Удобно, конечно. Но все равно — не то. Ничего не сравнится со своим домом! Приезжай скорее, любимый, чтобы убедиться в этом!

Буду заканчивать. Тебе, конечно, все передают приветы. Все мы тебя очень ждем! Поэтому не смей обмануть наши надежды! Помни о своем обещании! Иначе ты знаешь, что я с тобой сделаю!

Люблю тебя. Я очень тебя люблю, Коста, муж мой! И жду. Каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду я жду тебя! Целую!

Твоя верная жена Тамара".

Я еще долго сидел с раскрытым письмом на руках. Смотрел в него, уже не читая, не различая слов. Ничего не слышал, по-прежнему находясь в полной звукоизоляции, устроенной моей удивительной женой. Улыбался.

Увы. Ничто не вечно под луной. Веселый голос «Планше», донесший до меня, что задание выполнено и фуражка найдена, вывел меня из моего такого счастливого заключения в комнате со всеми любимыми для меня людьми.

Я кивнул «Планше», похвалил коротко.

Потом поцеловал письмо. Аккуратно его сложил и спрятал на груди. Задумался, наблюдая за лагерем пленных, развернутом напротив бивуака ширванцев. Там томились сотни женщин, детей и стариков. В моей голове постепенно зрела необычная идея. Я бы сказал своей фифе, если бы была рядом: «Идея крышесносная». Вот не берусь предсказать ее реакцию: то ли бит буду, то ли расцелован…

Но кто этот юнец, что вьется вокруг моей жены⁈

— Платон! К черту форму! Доставай из моих вьюков черкеску и папаху.

[1] Фатима (Патимат) выжила во время побега. Но сына, Джамалэддина, не дождалась. Умерла в 1845 г. в момент высшего триумфа имама Шамиля.