Рейд за бессмертием

Глава 20

Вася. Долина Абина-Екатеринодар, апрель 1840 года.

Коста и Вася скучали в укромном домике, отведенном им Таузо-оком. Приходили в себя после потрясений, выпавших на их долю на протяжении двух последних месяцев.

— Чего ждем, Спиридоныч? — спрашивал унтер штабс-капитана. Личная дистанция между двумя попаданцами заметно сократилась после их откровенного диалога и перенесенных вместе испытаний. — Мне бы в Грозную. Детишки там ждут…

— Еще ничего не закончилось, Вася. Нашу миссию никто не отменял. Чувствую, что-то зреет еще…

В первых числах апреля их хозяин примчался в скрытое урочище. Возбужденный, он взахлеб рассказал о штурме Николаевского укрепления, которое погибло 31 марта. Малюсенькая крепостица между Геленджиком и Абином, защищаемая одной ротой и четырьмя чугунными пушками, пропала по вине своего коменданта. Огромное скопище горцев числом в шесть тысяч штурмовало укрепление целый день, но отошло, не выдержав картечи и не имея за спиной тех, кто гнал бы их в бой. Комендант решил, что на этом все. Приказал выдать солдатам по чарке спирту… Ночью всех взяли тепленькими буквально за минуту. Лишь небольшой отряд сопротивлялся в казарме, пока ее не сожгли.

— После страшных потерь в Михайловской крепости рассорились шапсуги с убыхами. Пропало хрупкое единство. Князь Берзег увел своих людей на юг. Но теперь можем справиться своими силами. Все, как один, пойдем на Абинскую крепость — шапсуги, натухайцы, темиргоевцы. Недаром муллы разъезжают по всем аулам и, ссылаясь на какой-то отысканный ими стих Алкорана, предвещают, что 1840 год должен быть годом торжества мусульман и погибели неверных. Я из-за ноги не смогу в штурме участие принять, но все равно поеду, чтобы поддержать и хоть чем-то помочь. Ты с нами, Зелим-бей?

— Конечно! — покривил душой Варваци. — А вот другу моему нужно съездить в аул хамышевского князя Шеретлука. Дашь ему сопровождающих?

Таузо-ок подозрительно покосился: аул считался мирным, а князь был прапорщиком русской службы. Но просьба кунака свята, отказ невозможен. Он согласился.

Перед отъездом штабс-капитан проинструктировал Девяткина.

— Будь крайне осторожен. Приедешь в аул, найдёшь купца Андрея Гая. Передашь от меня привет. Он переправит тебя в Екатеринодар. На русской стороне обратись к кордонному начальству. Сразу требуй свидания с генералом Зассом. Сообщишь ему, что готовится большое нападение на Абинскую крепость. Пусть сразу отправляют подкрепление. Хватит нам форты и людей терять.

— Коста! Почему со мной не едешь?

— Я уже сказал: моя разведывательная миссия не закончилась. Помни: от тебя много зависит. Судьба целой крепости! Будь убедителен! И не попадись черкесам по дороге.

— Мне возвращаться?

— Нет, поезжай в Грозную. Мы же с тобой решили: у тебя своя цель, своя сверхзадача.

— Увидимся ли снова?

— Кавказ только кажется большим, Вася. Уверен, наши дорожки еще не раз пересекутся. Не говорю, брат, тебе «Прощай», говорю: «До свидания!»

… Странно, что штабс-капитан посчитал поездку Васи опасной. Люди Таузо-ока без проблем проводили Девяткина до хамышевского аула. Купца Гая найти оказалось нетрудно. Невысокий, рано поседевший человек средних лет, с бегающими испуганными глазами показался Васе похожим на профессора Плейшнера, разве что про горшок с цветами на подоконнике не болтал. Несмотря на свою суетливость, принял посланца от штабс-капитана Варваци ласково и без особого труда переправил в Екатеринодар через Кубань. Было видно, что маршрут на русскую сторону у него налажен четко.

Будущий Краснодар Васе не глянулся. Только по названию город, а, право, не стоил иной деревни. На улицах грязь непролазная. Домов хороших совсем нет, церквей четыре и пятая армянская. Собор большой, деревянный. Вокруг него госпитали, окруженные земляными валами с пушками. Лучшее строение города — гостиный двор. Там заправляли армяне, дравшие вдесятеро. Собак гораздо больше, чем людей. Скот пасется прямо в городе. И нормально ни закусить, ни выпить. Вместо трактира — черная харчевня, где готовили какую-то гадость[1]. Как ни мечталось Васе нормально поесть после походной пищи и принять рюмку-другую, пришлось топать к начальству.

По совету Андрея Гая Девяткин направил свои стопы к дому наказного атамана генерал-майора Павла Степановича Завадовского. Доложился адъютанту. Генерал принял без промедления. Выслушал сбивчивый рассказ. Пожевал ус. Повел длинным утиным носом. Принюхался к запахам с кухни.

— Голодный?

— Есть такое дело, Ваше Превосходительство!

— Дадут тебе постных щей и отведут на казенну квартиру. Никуда не ховайся. Приглашу генерала Засса с Прочного Окопа. Балакать будем.

Засс примчался быстро. Сам поспрашивал Девяткина. Недоверчиво сверлил его своими красными глазами, страшно шевеля длинными белыми усами. Кликнул караул.

— Молодца этого, — показал на Девяткина, — в холодную. Держать под караулом, пока я не освобожусь. Есть у меня к нему вопросы. Но сейчас не до них.

Удивленного до крайности Васю увели солдаты. Старшие офицеры принялись обсуждать, что делать, вызвав к себе командира 4-го батальона тенгинцев штабс-капитан Корзуна и командира Навагинского полка полковника Полтинина.

— Давати думку гадать, панове офицери! — обратился к собравшимся наказной атаман.

Завадовский был хитрым и изворотливым хохлом. Мечтал отделить от России Черноморию Китайской стеной, но больше заботился о своем кармане, умея при этом так угодить начальству, что до своей смерти оставался у власти. Всем говорил, что он простой и, по его выражению, «неписьменный». Малороссийского акцента не скрывал. Наоборот, любил им фраппировать приезжавших офицеров из столиц.

— Положение серьезное, — обозначил свое видение ситуации генерал-лейтенант Засс, не дожидаясь, пока выскажутся младшие по чину. Он с этого года командовал правым флангом всей Кавказской линии. — Вся Черкесия поднялась. И до нас докатилась сия напасть. А крепость на Абине как была слабым звеном, так и осталась.

— Отож оно так и було! Скильки раз гоняли тенгинцив до Абину, а толку?

— Изнурен мой батальон, — признался его командир. — Полк оставил нашу часть нести караульную службу взамен ушедших к Анапе войск, а мы все время в походе.

В марте месяце, прознав про тревожную ситуацию на черноморском побережье, с Кубанской Линии был отправлен отряд под командой полковника Могукорова. Отчаянный вышел поход. Болота за Кубанью поднялись. Ледяная вода доходила порой до груди. Кое-как прорвались, не потеряв обоз и артиллерию. На подходе к реке Кунипс, обнаружили, что черкесы разрушили плотины, а переправы смыло. Семь речек-притоков вздулись. Перешли, неся оружие, амуницию и заряды на голове. Главное русло казалось непреодолимым. Река ревела, мимо неслись заостренные дубовые колоды. Их бросали в воду горцы, надеясь развернуть отряд. Просчитались! Кинулись в холодную мартовскую воду отчаянные рядовые Щербаков и Зильберт. К ним присоединились другие. Натаскали корчи, любезно предоставленные местным населением. Из них соорудили крепкий мост и переправились. Лошадей пустили вплавь, а орудия и пустые зарядные ящики перетащили по дну[2]. Отряд добрался до Абинской крепости. Она оказалась в плачевном состоянии: рвы требовали расчистки, эскарпы и контрэскарпы обрушились, а валы настолько осели, что уже не прикрывали людей от обстрелов. Неделю исправляли повреждения. Оставив 10-ю Тенгинскую мушкетерскую роту в форте, отправились обратно. Преодолели все те же препятствия. И вот снова-здорово: как ни крути, а предстоит новый поход.

— Господин штабс-капитан! Вы были в крепости. Видели все своими глазами. Как обстановка? — Засс не надеялся узнать что-то новое. Пусть наказной атаман послушает.

— Мы, конечно, исправили, что могли за короткое время. Дожди за шесть лет так размыли валы, что образовались промоины, через которые черкесы могли въехать внутрь крепости на конях. Гарнизон, как обычно, повально болен. Люди подавлены.

Абинская крепость на Линии считалась гиблым местом. Туда отправляли провинившихся солдат и казаков вместо арестантских рот. Отрезанная от всех, она, как одинокий тающий айсберг, дрейфовала на месте, утопая в грязи и окруженная враждебной стихией. Цинготный форпост, каких немало было в Российской империи — без женщин, нормальной пищи и надежды на лучшее, каждый день теряющий людей в строю из-за болезней.

— Гарнизону потрибна допомога. Можно ли верити лазутчику? Тоби, Павло Христофорыч, он не глянулся.

— Его сведения подтверждают и другие, — хмуро признался Засс. — В урочище Перу собираются черкесские скопища. Это в нескольких часах от Абинской крепости. Да и пришел лазутчик не сам по себе. Сослался на штабс-капитана Варваци. Знаю я этого офицера. Инициативен сверх меры, но отчаянный.

— В чем же тогда дело? — спросил Полтинин.

— Нестыковочка с ним, с этим подсылом, выходит одна. Нужно разобраться. Это несложно. Куда труднее Абин удержать. Нам ничего другого не остается, как отправлять новый отряд. Вам его вести, господин полковник. Больше некому. Усилим гарнизон вашими навагинцами.

— У меня в наличии кроме учебной команды больше и нет никого. Две роты.

— Тенгинцы их доведут до места. Справитесь, 4-й батальон?

— Четвертый поход за полгода, — вздохнул Корзун. — Но деваться некуда. Нужно моим мушкетерам, которые в крепости с марта кукуют, гранат подсыпать.

— Вот це дило! — подвел итог совещания атаман и, сославшись на Страстную неделю, извинился, что не угостит обедом.

Возбужденные офицеры вышли из здания Штаба Черноморского казачества, обсуждая на ходу предстоящие дела. Засс отправился в караулку.

Увешанный орденами, с белой буркой на правом плече и шашкой у бедра он казался все тем же легендарным генералом, которого знала вся Россия. Но Засс был уже не тот. Его подкосило похищение горцами родной дочери из Прочного Окопа. Дочку удалось вернуть по прошествии года, но она сильно переменилась. Все жаловалась, что хочет вернуться в аул к черкесам. Ей нужна была серьезная помощь, но где ж ее взять? Не на Кавказских же водах?

— Давайте сюда этого Девяткина, — распорядился генерал, устало вздохнув.

Вывели Васю.

— Ты, посланец штабс-капитана, представился унтер-офицером Девяткиным. Так?

— Именно так, Вашество! Ранее служил рядовым в Тенгинском полку. Ныне в Куринском, в роте поручика Лосева. Временно приписан к отряду юнкера Дорохова. В Черкесию отправлен со своей группой для помощи штабс-капитану Варваци. Имею награды, два Георгиевских креста. От производства в офицеры отказался.

— Выходит, ты самый что ни на есть геройский солдат? Заметь, унтер, я не спрашиваю, как тебя занесло из Грозной в сердце шапсугских земель. Ты мне другое объясни. Выбежал к нам один солдатик из рабства черкесского. Представился рядовым Тенгинского полка Василием Девяткиным. Так кто же из вас есть этот самый Девяткин — ты или он⁈

Вася почувствовал, как душа провалилась в пятки.

Коста. Абинская крепость, конец апреля — май 1840 года.

Отправляя Васю к Андрею Гаю и далее к генералу Зассу, я знал, что буду делать дальше. Твердо решил: хоть одну крепость, но обязан отстоять! Любой ценой. Даже ценой предательства друга-кунака. И лично приму участие в ее обороне, если последует нападение. Хватит прятаться в лесах и играть роль пассивного наблюдателя. Поступи я по-другому, потеряю самоуважение.

19 апреля Таузо-ок приехал ко мне с белой лошадью, на которой я с Девяткиным довез его до родного аула.

— Русские отправили новый отряд из-за Кубани. Идут в сторону Абинской крепости. Нельзя допустить усиления гарнизона. Не хочешь повеселиться?

— Будет сражение на открытой местности?

— Сил пока маловато. Очень немногие пока присоединились. Не меньше двух-трех недель пройдет, пока народ созреет. Если и нападать на русских, то у кубанских болот. Если они смогут их преодолеть… В общем, мои люди выдвигаются к переправам проследить и, при возможности, атаковать. Участвуешь?

— Сочту за честь!

— Я так и подумал. Поэтому привел твою лошадь.

Кобыла была не моей, а Кочениссы. Тяжелое воспоминание. Немой укор за содеянное. Меня не успокоили прощальные слова Васи насчет случившегося в Михайловском форте. Он сказал:

— Заканчивай, Коста, со своими страданиями из-за черкешенки. Думаешь, баба не может быть врагом? Забыл про «белые колготки», про снайперш-эстонок на Чеченской? Сукой последней стала Коченисса. Так о ней и думай!

Наверное, он был прав, но я не мог ничего с собой поделать. Мне почему-то то и дело приходила на ум ассоциация с богиней Кавказа. С той прекрасной загадочной черкешенкой, которую я встретил в кунацкой в усадьбе Хаджуока Мансура. Жив ли старый воин? Не отказался от своей борьбы?..

Выбросив из головы на время дурные мысли, быстро собрался. Подогнал снаряжение. Набил газыри патронами. Проверил и зарядил винтовку, жалея, что не взял с собой в рейд по черкесским тылам такой знакомый мне штуцер.

— Готов!

— Едем!

День клонился к вечеру. Чем ближе к Кубани, тем больше чувствовалась сырость. Дорога пролегала сквозь густой лес. Через кусты и буераки группа шапсугов двигалась неторопливым шагом, все больше растягиваясь и петляя между деревьями. Вскоре видимость упала настолько, что можно было развидеть лишь уши своего скакуна. Впереди, в густеющей темноте и тумане, наползавшего от болот, ломился, объезжая пеньки, конь такой же масти, как и моя лошадь. Видимо, умное животное хорошо знало дорогу. Его всадник замотал голову белым башлыком. На него смотрели как на ориентир, иначе запросто потеряли бы друг друга.

— Зелим-бей, — негромко окликнул меня один из людей Таузо-ока. — Ты бы пристроился в конце колонны. Не то среагируем на тебя вместо ведущего и свернем не туда.

Я возражать не стал. Пропустил отряд. Пристроился последним. И стал придерживать лошадь, увеличивая разрыв с отрядом. Скинул свою темную бурку и накинул кобыле на голову. Она лишь фыркнула в ответ.

Холодало. Моросил мелкий дождь. Я, подрагивая всем телом, остался в ночном лесу один. То, что хотелось!

Насколько я понимал, от реки Кунипс посуху шла расчищенная просека до самой крепости Абин. По ней за шесть лет после закладки укрепления так часто ходили русские войска, что пробили обозами и артиллерией глубокие колеи. Мне было нужно свернуть вправо и продвинуться до этой военной дороги. Там я рассчитывал встретиться с отрядом и с ним попасть в крепость.

Тьма — хоть глаз выколи. Я повернул лошадь и, слегка понукая, предоставил ей самой искать, как проехать. Ямы, кочки, пни — кобыла спотыкалась и чуть не падала. Мне и самому дважды выпало чуть не навернуться с высоты ее спины. То и дело упирались в огромные стволы деревьев. Наконец, добрались до места, где лес резко отступил. Просека!

Лошадь радостно прибавил шаг в сторону аула, из которого ее привели ко мне. Но у меня были другие планы. Я нашел впадину, укрытую кустами, рядом с дорожной колеей. Убедился, что грунт подходящий, без камней. Заставил кобылу лечь на землю (у казаков научился этому приему). Прекрасно выученная кобыла подчинилась. Привалился к ее теплому боку, укутался буркой и задремал.

Меня разбудили выстрелы неподалеку. Изредка раздавался пушечный выстрел. Приближался барабанный бой. И солдатские песни тревожили лесной покой. Русский отряд двигался в мою сторону не традиционным «походным ящиком», а выстроившись в каре и держа на флангах два орудия. Впереди ехали казаки, внимательно вглядываясь в заросли на обочине.

Меня заметили сразу. Окружили. Рассматривали с нескрываемым удивлением: что за кабанчик у дороги разлегся?

— Кто старший в отряде? — спросил их твердо.

Казаки сразу подобрались. Мигом меня раскусили.

— Полковник Полтинин, Михал Петрович.

— Подойдет отряд поближе, проводите меня к полковнику. Доложите: прибыл штабс-капитан Варваци.

— Соглядатаев опасаетесь, Вашбродь? Мы мигом лес прочешем. Айда, хлопцы, подсобим офицеру!

— Зря под пули не лезьте!

— Не хай! Мы привычны. Встретим неприятеля в небольшом числе, бьем напролом. Покажется не по нашим силам, идем наутек в разные стороны. Только кони поморены чуток.

— На переправе?

— Там! Четырнадцать часов пробирались через Тляхофижские болота. Орудия на руках тащили. Лошадки на подводных кочках спотыкались, падали. Какие и утопли.

— А заряды из ящиков?

— Так тож — все на руках! В мешках солдатских.

Полковник Полтинин моему появлению не удивился.

— Прибыл от вас лазутчик.

— Девяткин? Унтер-офицер?

— Представился так. Но с ним вот какая закавыка: сидит у Засса под караулом другой Девяткин, беглец от черкесов…

Вот не было печали… Лопнула Васина легенда!

— Мой к вам пришел, мой унтер! Правильный! Эх, как-то нужно остановить разбирательство! Запрос послать в Грозную. Я бы и сам поспешил ему на выручку, да не могу. Решил в крепости остаться. Мы же столько вместе прошли… Он меня из плена вытащил в Дагестане. И здесь, в Черкесии, вел себя наихрабрейше и достойно всяческих похвал. Бился рядом со штабс-капитаном Лико до последней минуты гибели Михайловского укрепления…

— Не волнуйтесь, Константин Спиридонович! Я с отрядом через два-три дня назад. Напишите все, что нужно. Я передам. Ничего с вашим Васей не случится.

— Как через два дня? А крепость?

— Оставлю две роты своих навагинцев. Ударно потрудимся. Полторы тысячи солдат, рвущихся домой — страшная сила. Увидите, сколько наворочают!

В 11−00 мы были уже у Абинской крепости. Гарнизон нас встретил радостным «ура!». Наверное, люди рассчитывали, что теперь, после прибытия такого мощного отряда, черкесы раздумают нападать. К их разочарованию, в крепости решено было оставить всего две роты.

— Мы не на возвышенности, как прочие укрепления… — беспокоился комендант подполковник Иосиф Андреевич Веселовский.

— Возвышенность — не панацея, — вздохнул я. — Михайловское она не спасла.

— По штату нам положено две с половиной тысячи солдат при той протяженности линии огня, что имеем. Горцы страх потеряли перед силой русского оружия после того, как наверху отказались от ежегодных военных экспедиций вглубь края, как завещал великий Вельяминов. Теперь же убедились в ничтожности наших укреплений.

— У вас под ружьем, включая музыкантов и артиллеристов, более восьмисот человек, — успокаивал Полтинин встревоженного коменданта. — Гранаты вам привезли, снаряды. В крепости в наличии два полупудовых единорога, двадцать чугунных шестифунтовок, кроме того, два медных полевых орудия. Неужели не справитесь?

— Я уже в отставке. 11 апреля прошение удовлетворено. Сменщика ждал, — продолжал жаловаться Веселовский.

— А случится у вас виктория, и пойдете на пенсию полковником!

— Прибавка за следующий чин не помешает! — обрадовался подполковник.

— Я вам и бравого штабс-капитана привез. Геройский офицер! Из разведки!

— Ну что ж. Бог не выдаст, свинья не съест! Будем готовиться.

За два дня совместных усилий отряда и гарнизона многое удалось поправить. И после отбытия людей Полтинина работы продолжились.

Конструкция крепости отдавала той же нелепицей, что и другие укрепления Черноморской береговой линии, возведенные при Вельяминове. Ее словно перенесли из Средневековья, заменив лишь каменные стены на земляные. Вытянутый шестиугольник смотрел тремя сторонами на речку. К остальным трем, разной длины, изнутри примыкали длинные деревянные казармы. Из амбразур полукруглых тур-бастионов под шатровыми крышами было невозможно вести огонь из орудий вдоль фасов.

— Мне затем гранат и привезли, чтобы можно было рвы ими забрасывать. Картечью черкеса вблизи крепости не возьмёшь, — объяснил мне полковник Веселовский. — Хорошо, что прислали гренадерскую роту тенгинцев.

— Нагорный берег реки создает мертвую зону.

— Меня больше волнует глубокий овраг, тянущийся параллельно бастиону №1 на расстоянии картечного выстрела. Горцы традиционно оттуда атакуют.

— Толково у вас придумано: валы терном поверху обсадить, — похвалил я коменданта. — Я такого в других фортах не видел[3].

— Толково, — согласился он. — Жаль, нет сплошной линии. Где валы размыло, там бреши. Знать бы, когда черкесы начнут…

Ждать нам пришлось долго. Целый месяц крепость жила в ожидании штурма.

[1] Во избежание упреков от кубанцев сообщаем: приведенное описание Екатеринодара взято из «Дневника офицера» Н. В. Симановского.

[2] Интересный и неоднократно подтвержденный способ переправки орудий через реки войсками Кубанской Линии. Впервые был применен, когда отряд Засса прижали к реке Кубань. Казаки зацепили лямками орудие и на глазах удивленных горцев утащили его на другой берег.

[3] Идею укреплять и защищать земляные валы терновником, в изобилии растущим на Кавказе, высказал еще в 1835 г. поручик Ф. Ф. Торнау в своей записке на имя барона Розена. Он удивлялся, почему столь строго следуют устаревшим инструкциям и почему инженеры не применяются к местным условиям. В 1840 г. поручик Д. А. Милютин составил обстоятельный доклад о новых принципах в возведении укреплений и повторил идею Торнау. Возможно, это стало результатом встречи двух геройских офицеров во Владикавказе в сентябре 1839 г. Но в Абинской крепости ее воплотили в жизнь раньше других.