Рейд за бессмертием

Глава 16

Коста. Долина реки Аше, вторая декада февраля 1840 года.

Такого скопища горцев я до сей поры не видел. Казалось, тут собралась вся Черкесия. Лагерь Хаджуко Мансура перед набегом на Кубань в подметки не годился тому, который собрал князь Берзег. Я не сомневался в том, что это его работа. Знакомые мне убыхские знамена украшали самый центр равнины.

Мы, не спускаясь в долину, отъехали в сторону от дороги. Нашли удобную, закрытую площадку, откуда лагерь был как на ладони. Наблюдали, не утруждая себя бессмысленными подсчетами, как люди продолжали прибывать. Большинство — на своих двоих. Многочисленные конские табуны — общим числом в тысячу-две голов — паслись на краю бивуака, но горцев было несравненно больше. Наделали себе шалашей. Подогнали арбы. И начали совещаться, усевшись в кружки, или готовить оружие, еду, или праздно шататься по бивуаку. То и дело гремели выстрелы: горцы развлекались в привычной манере.

— Сколько тут народу навскидку? — спросил я группу.

— Тысяч десять, а то и поболе, — откликнулся унтер Девяткин. — Когда после Ахульго из Гимры выступали, примерно такое же столпотворение было, если считать с горской милицией и пленными.

— Насколько я знаю черкесов, чем больше народу — тем больше беспорядка. Как Берзег собирается их всех организовать? Наверняка, будут неделю обсуждать, как действовать, выбирать вождей, а потом спорить до хрипоты, припомнив старые обиды.

— Значит, время у нас есть? Не нужно сломя голову бежать в крепость?

— Уверен, что в такой толпе найдутся предатели или шпионы. Коменданты Навагинского, Головинского и Вельяминовского укрепления должны быть предупреждены. Внезапного нападения у горцев не выйдет. Куда важнее оповестить Керчь о количестве собравшихся. И у Сочи, и у Туапсе, и у Субаши укрепления гораздо мощнее, чем разрушенное Лазаревское. Но если такая толпа ринется на любую крепость, вряд ли она устоит.

— Вашбродь! Что за всадники то и дело скачут, поблескивая на солнце?

— Панцирники. Элита. Уздени и уорки. То, что они объединились с голытьбой, о многом говорит. Молодец, что обратил внимание.

— Кучеряво живут черкесы, — присвистнул Игнашка. — Побогаче чечен будут. Добыча с них знатная.

— Самая желанная у кубанских казаков!

— Ага! Поди возьми такого пулей! Иголками надо стрельнуть! Слыхал я такую историю. Урядник рассказывал. Супротив кольчуги пуля не годится. Не брала, значит, пуля такого молодца-кабардинца в железах. Скакал, красовался. Вот старшОй наш и зарядил иголки-то…

— Хорош болтать, — осек казака Девяткин. — Какой план?

— Языка нужно брать, — вырвалось у меня из-за волнения. Черт его знает, поймут ли это слово мои диверсанты?

— Языка — это можно! — согласился Вася. — Только надо лагерь обойти. У дороги ловить нечего. Слишком много народу. А вот у речки… Подкараулим.

Сказано — сделано. Отъехали подальше, спустились к реке, прячась в сосновой роще. По зимнему времени в лиственном лесу особо не попрячешься. Стали высматривать одинокого путника или небольшую группу.

— Слышь, Игнашка! Ты, если чо, не пали. Хоть и стреляют в лагере, но лучше ножами. Правильно говорю? — спросил Вася группу.

Все закивали. Достали свои кинжалы. Додоро приготовил аркан, аккуратно расправив петли. Приготовились ждать. Залегли в кустах у тропы, проходившей вдоль реки.

День тянулся и тянулся. Подходящего черкеса все не было. Лишь после полудня показалась троица всадников под предводительством панцирника в папахе с белым околышем из длинношерстной овчины. Весь его вид выдавал в нем опытного рубаку. Черкеска с восемнадцатью газырями была тронута ранее пулями, но не заштопана, как принято у абреков, чтобы подчеркнуть молодечество владельца. Удары шашкой обозначались нашитыми узкими сафьяновыми полосками. На груди блестела кольчуга, надетая поверх белого бешмета. Руки защищены наручами из стальных колец. На пальце правой руки кольцо, чтобы взводить курок или быстро выдернуть шомпол. Помимо ружья, шашки и кинжала один пистолет заткнут рядом с кинжалом, второй — на правом бедре, а третий заложен сзади за пояс.

— Вот, кто нам нужен! Редкая птица. Справитесь? — я показал на абрека, радостно осклабившись.

Узнал его сразу. Тот самый тип из Темиргоя, который командовал, когда меня пытали. Что, гад, пришел твой черед? Девяткин кивнул, не отводя глаз от приближавшихся всадников.

— Бросимся из кустов разом. Додоро, твой — задний. Коркмас — твой тот, кто в центре. Я беру на себя панцирника. Игнашка со мной на подстраховке. Вы, Вашбродь, не лезьте.

Не зря я говорил Филипсону, что группа Девяткина стоит сотни бойцов. Сработали слаженно и чисто. Додоро вскочил на ноги и метнул аркан. Сбросил с коня всадника и мигом запеленал, как грудничка. Коркмас, не мудрствуя лукаво, вогнал свой кинжал в бедро своему противнику и сдернул заоравшего от боли черкеса на землю. Вася в прыжке ударил темиргоевцу прикладом ружья чуть ниже папахи в верхний край челюсти. Подскочивший Игнашка полоснул по подпругам и уронил окаменевшего от жуткой боли наездника вместе с седлом. Не помогли панцирнику его пистолеты и кольчужная броня. От удара о землю выбило дух. Опытный вояка в мгновение стал ручным. Даже не дернулся, пока ему скручивали руки и волокли в гору. Туда же я, недовольный своей пассивной ролью, отвел лошадей. Девяткин одобрительно помахал рукой.

— Один, считай, уже не жилец — показал унтер на подраненного Коркмасом. — Вы с ним попробуйте потолковать. А мы пока оставшуюся парочку к разговору по душам подготовим. Только вы, Вашбродь, не лезьте. И не подглядывайте. Ничего хорошего не увидите.

Никакого желания смотреть воочию на полевой экспресс-допрос у меня и не было. Попытался расспросить раненого, но он жалобно стонал и постоянно отвлекался на сдавленные крики из укрытой на горном склоне ложбины. Я и сам косил одним глазом в ту сторону, бинтуя широкую рану пострадавшему.

— Молчит? — спросил меня Вася, внезапно выглянув из-за густых кустов. — Ну, мы сейчас это мигом поправим. И бинты зря не тратьте. Сходите, поболтайте с их главным. Отпираться не будет.

Валявшийся на земле окровавленный беззубый голый человек совсем не был похож на того гордого абрека, которым он был всего полчаса назад. Столько ужаса в глазах я еще не видел в своей жизни. Меня он узнал. Сплевывая сгустки крови, с трудом выдавил из себя:

— Ты в своем праве, Зелим-бей! Убей меня! Не нужно мучить.

— Расскажи, что происходит в лагере.

Черкес запираться не стал.

— Все принесли присягу Цава-карар, и каждый знает, что это значит победить или умереть.

— Кто главный?

— Выбрали двух уорков — братьев, Цаци Али и Магомета.

— Почему не Берзега?

— Старый лис по своему обыкновению старается оставаться в тени. Объявится, если будет победа.

— Откуда здесь люди из Темиргоя?

— Мы пришли с шапсугом Тугужуко Кызбечем.

Вот это плохо. Очень плохо! Выходит, здесь собрались не только прибрежные черкесы, но и с левого берега Кубани.

— Когда запланирована атака?

— Сегодня ночью лагерь перенесут поближе к Туапсе. К реке Шепси. Ожидается полная луна. Смогут добраться большой толпой, не растеряв половины людей по дороге.

— Почему ты ушел?

— Нет там, на равнине, ни единства, ни порядка. Провалится атака. Я в таком не участвую.

«Ну, да! Ты больше по налетам на кубанские станицы специалист. Любитель насильников и пыток, не по душе тебе картечь! Надо тебя добить, чтобы не мучился».

Я задумался. Подозвал членов своей группы.

— Разделимся. Кому-то идти в крепость предупредить об атаке в ближайшее время. Кому-то возвращаться к князю Аслан-бею и передать мое послание. Раз выбрали Вельяминовское укрепление, следующим на очереди станет Михайловское.

— Я тоже так думаю, — подтвердил Девяткин. — Там земли рода Кочениссы. Если она еще играет роль лидера, уговорит отправиться туда. К джигетам могу послать только Коркмаса. Он в одиночку доберется. За своего сойдет. Вопросов к нему не будет, если встретит местных. Ты, как, Коркмас, согласен?

— Съезжу! — спокойно ответил кумык.

— Почему не я? — вскинулся Додоро.

— Хочешь пропустить самое веселье?

— Нет! Тогда, чур, я в крепость пойду.

— Договорились!

— Это ж какую добычу придется бросать, — сокрушался Игнашка, вертя в руках панцирь, заляпанный кровью.

— Хорош болтать! Нам еще черкесов опередить надо, — прервал причитания казака Вася. — Я, Вашбродь, вот как кумекаю. Нам на Шепси никакого резона нету задерживаться. Сразу к Туапсе рванем. Додоро проводим и точку встречи наметим. Места те хорошо знаю. Есть там горочка подходящая. Не та, что на противоположном от крепости речном берегу, а прямо над ней. Горцы туда не полезут. Делать им там нечего.

— Знакомые горочки — что та, что другая — улыбнулся я. — Есть там еще Каштановая Щель. Думаю, через нее горцы и подойдут.

— Выходит, бывали? Я горочку-то перед Щелью штурмовал с отрядом, когда моряков спасали.

— А я через Каштановую выкупленных моряков выводил.

Мы рассмеялись. Тогда все гладко вышло, а как оно сейчас повернется?

— Коркмас! Я тебе записку сейчас напишу. Отдашь балаклавцам лично в руки. Назад не возвращайся. Смысла нету, не найдешь ты нас. Как-нибудь выбирайся в Грузию и домой.

Кумык спокойно кивнул. Вот же железный характер у человека! В одиночку, через враждебные земли, через весь Кавказ — и не тени беспокойства. Впрочем, и нам предстоит не прогулка к теще на блины.

— Пистолетики можно забрать, Вашбродь? — влез тороватый Игнашка в мои раздумья. — И ружьишко! Богатое! Рублей на сто серебром потянет!

Вася. Вельяминовское укрепление, 29 февраля 1839 года.

Летом в крепости вышел смешной случай. Приехал Раевский. Устроил всем разнос. И за размытые крутости бруствера, и за развалившиеся частью ружейные бойницы. А более всего за количество больных, словно в этом был виноват оставленный за главного капитан Папахристо. Генерал оправданий слушать не захотел.

— Арестовать лекаря Нечипуренку и отправить на «Язоне».

Раевский перепутал пароходы «Колхиду» и «Язон». От последнего после крушения 31 мая 1838 года остался лишь один котел на берегу. Вот исполнительный Папахристо и посадил несчастного лекаря в этот котел. Генерал потом извинялся…

Старичок-комендант безумно боялся начальства, но перед врагом не робел. Он заранее знал, что атака будет. Сами горцы предупредили, прислав парламентера.

— Сдавайтесь или всех вырежем!

— Русские будут биться до последней капли крови, но форт не сдадут! — гордо ответил старый грек.

Предупреждение от лазутчика, отправленного штабс-капитаном Варваци, пришлось кстати, как и прибывшая накануне гренадерская рота навагинцев в неполном составе, которую по своей инициативе привез на пароходе Филипсон[1]. Гарнизон никак не мог оправиться от косившей всех подряд лихорадки.

— Сподобил Боже и генерал, вас мне прислали! — восторгался Папахристо, пожимая руку подпоручику Худобашеву и свято веря, что приказ о подкреплении отдал лично Раевский. — Будет приступ, отобьемся гранатами! А не отобьемся, подорву пороховой погреб. Такой себе приказ дал!

— Столь велика убыль в гарнизоне, что пришлось нашу роту по зимнему морю на пароходе доставлять? — спросил командир гренадерской роты, не обратив внимания на страшный выбор капитана.

— Как же иначе, батюшка мой? — ответствовал замученный отчетами комендант. — В форте из среднего числа гарнизона в 228 солдатушек заболевало в месяц средним числом 131, а умирало, стало быть, в среднем 27. То есть заболевал каждый второй, а богу душу отдавал каждый пятый. Вот и считайте: за полгода сколько выходит?

— Когда же ждете атаки?

— Кто же знает? Уведомил меня добрый человек, но дня не назвал. Будем наготове.

— Зря генерал Раевский объявил, что привез в форты на побережье две тысячи пудов соли. С горцами, видите ли, торговать ему вздумалось. А в итоге, не торговля, а большой соблазн эту соль у нас отнять.

— Голодают в горах. Вот и ошалел горец.

— Весь гарнизон на ночь под ружье?

— Отдыхайте! К моим офицерам-пропойцам лучше носу не кажите. Сладу с ними нет. Поставлю на стены 1-ю роту черноморского линейного батальона № 5. А ваши пусть на рассвете в церкву сходят к заутрене. Говение!

Ночью капитан прошёлся вдоль банкетов. Линейцы стояли, напряженно прислушиваясь к ночным шорохам.

— Орудия заряжены? — осведомился комендант у артиллерийского офицера Румянченкова.

— Так точно! Все шесть крепостных пушек и четыре кегорновы мортирки!

— Посматривайте на ту гору! — показал рукой Папахристо, обращаясь к солдатам. — Костер увидите, немедленно меня поднимайте.

… Додоро присоединился к группе. Потекли дни ожидания. Горцы не спешили. Перемещение такой массы людей у них было поставлено из рук вон плохо. Все изменилось в ночь на 29-е февраля. Все окрестные горы мгновенно заполнились черкесами. Их было так много, что группе штабс-капитана Варваци пришлось подняться выше в горы.

— Костер будем запаливать? — уточнил Вася.

— Непременно! — не колеблясь, рубанул штабс-капитан.

— А смысл? Такой густой туман!

— Все равно! Кажется, горцы идут на штурм. Может, стрельбу поднять?

— Далеко мы поднялись. Не услышат в форте. Только черкесам выдадим свое месторасположение.

— Черт, черт, черт!

Игнашка поджег растопку и кинул на ветки. Огонь весело побежал по смолистой хвое.

— Хучь погреемся!

— С ума сошел? — рявкнул Девяткин. — Отходим к лошадям. Додоро уже извелся, наверное.

Туман сыграл и подлую, и благую роль. Костер не заметили не только в форте, но даже горцы неподалеку. Они разделились на несколько отрядов и окружали форт с трех сторон. Впереди в полной тишине шел авангард черкесов. Им нужно было взобраться на горку, преодолеть широкий, семиметровый ров с торчащими на дне рогатками, и деревянный палисад — 2.5-метровый частокол из бревен. Земляного вала у Вельяминовского форта практически не было.

Чтобы подняться из рва и на стены, атакующие несли слегка переделанные косы. Их надоумили поляки-дезертиры. На родине повстанцы активно применяли косы во время восстаний против царя. В том числе, и для штурма укреплений. Что проще зацепиться лезвием за верхушку стены и взобраться с помощью древка наверх? Белл, перед тем как сбежать, надоумил Берзега использовать активнее опыт предателей, которых не смущало, что вместе с русскими погибнут и их собратья, отданные в солдаты. Убыхский князь сообразил, что к советам поляков стоит прислушаться. В его отрядах давно нашлось место русским дезертирам. Пришло время проверить верность и тех, и других не только в артиллерийской науке.

Видимость была нулевой. Черкесы практически наощупь подобрались ко рву, а главное, к воротам, оставшись незамеченными. Лишь когда незадолго до рассвета они начали разламывать топорами деревянные створки, в крепости поднялась тревога.

Переход от предутренней тишины к выстрелам, крикам, стонам и проклятьям оказался столь мгновенным, что комендант не поверил своим ушам. Он вскочил с постели, на которую прилег одетым, так и не сумев заснуть, и с саблей в руке выбежал во двор. Обер-офицеры-линейцы из гарнизона, пьянствовавшие всю ночь для поднятия духа, задержались. На площадку перед их флигелем уже выскакивали солдаты — из церкви, из казарм. Бежали на свои места, чтобы штыками сбросить визжавших горцев. У задней стены укрепления строилась резервная 2-я рота линейцев.

Ворота долго не продержались. Одни нападающие ворвались внутрь. Другие густыми толпами лезли через ров, помогая себе польскими косами и разбрасывая рогатки. Поднялась стрельба. У ворот кипел яростный бой. Гренадеры под командой Худобашева выбили штыками ворвавшихся. Успех сопутствовал и линейцам. Они не допустили прорыва черкесов на 1-м, 2-м и 3-м бастионах.

Горцы все прибывали. Тысячи шли бесстрашно на штурм, не взирая на картечь, гранаты и залпы. Пал тяжело раненный Кызбеч и сотни его соратников. Но более чем 50-кратное преимущество нападавших медленно, но верно сказывалось на положении оборонявшихся. Прорыв случился на 4-м бастионе, самом труднодоступном из всех, а потому самом незащищенном. Резервная рота не среагировала. Командиры куда-то исчезли. Черкесы были уже в крепости и бросились грабить офицерский дом. Потом его подожгли.

— Отступаем к бастиону №3, — закричал раненый в руку Худобашев. Он был вынужден оставить ворота, чтобы избежать атаки с тыла.

Гренадеры сместились влево. Развернули вместе с артиллеристами пушки внутрь крепости и продольным огнем заставили горцев отхлынуть. Получивший новое ранение в живот, поручик уселся на барабан и с него командовал своими людьми.

2-я рота линейцев тщетно ждала приказаний, стоя под ружьем. На бастионах гибли их товарищи, а их никто не вводил в бой. Привычка тупо подчиняться приказам вынуждала их ждать непонятно кого. Ротного не было, как и коменданта. Прапорщики Цакни и Луговский были захвачены в плен на своих квартирах, не успев присоединиться к роте. Никто не знал, что Папахристо уже погиб, изрубленный горцами в тщетной попытке пробиться к пороховому погребу с горящим фитилем.

— Тикаем в блокгауз! — крикнул фельдфебель.

Солдаты посыпались с горы к укреплению азовцев на берегу[2]. Бросились спасать свои шкуры, в то время как их сослуживцы-линейцы полегли на бастионе №2, а гренадеры дорого продавали свои жизни, завалив бастион №3 своими и вражескими телами. Пять раз переходили из рук в руки орудия батареи. Уже не осталось ни одного навагинца, не получившего рану. Последних 15 побитых пулями защитников вместе с потерявшим сознание Худобашевым взяли в плен.

Линейцев из 2-й роты бегство не спасло. Долго они отбивали приступы горцев. Уже горел блокгауз, обложенный хворостом, а они все кричали:

— Умрем, братцы, но не сдадимся!

Сдались! Не выдержали пламени и дыма и побежали наружу те, кто стоял у двери. Большинство пытавшихся спастись зарубили на месте.

К трем часам бой завершился. Крепость пала.

Богатейшая добыча досталась горцам. Они принялись грабить провиантские бунты. Будет, чем накормить семью! Так увлеклись дележом добычи, что вынесли невероятное решение: похоронить прямо у крепости 150 тел, не утруждаясь их доставкой из-за дальности расстояния.

Князь Берзег не возражал. У него были новые планы. Он посматривал на пушки, прикидывая, как их доставить к Соче. Именно они станут его долей. Берегись, Навагинская крепость!

… Группа штабс-капитана Варваци пребывала в прострации.

— Что будем делать, Вашбродь? — спросил Вася, с трудом выдавливая слова.

Он сдерживался из последних сил, чтобы не заорать в полный голос: «Сцуко!» Просмотр 8-часового мега-блокбастера на историческую батальную тему опустошил его до донышка. Казалось, после картин первого штурма Ахульго его ничем не пронять. Но нет! Когда сидишь в первом ряду и без перерыва смотришь, как гибнут русские солдаты, хочешь-не хочешь возопишь!

Варваци поднял голову. На глазах его стояли слезы. Для него увиденное оказалось потрясением, к которому он не был готов. Утренний туман исчез с рассветом, и картины яростного боя были видны с горы, хоть и без кровавых подробностей. Разве что финал на берегу бухты скрыл высокий берег. Потрясенным зрителям довелось увидеть лишь дым от блокгауза, поднимавшийся над плоскостью, занятой погибшим укреплением. Этот дым и смолкнувшие выстрелы свидетельствовали: все кончено! Нет Вельяминовского укрепления. Опозорена память славного генерала, героя Кавказской войны!

— Если бы не туман! Если бы не туман, — повторял штабс-капитан, как будто вовремя поданный им сигнал мог бы спасти гарнизон.

— Мы свою работу сделали честно! — глухо сказал унтер Девяткин. — Спиридоныч! Заканчивай! И так на душе тошно.

— Ты прав, Вася! Нам тут больше делать нечего! Уходим в Михайловский форт. В крепость не пойдем. Смотреть снова на ужасы после приступа у меня нет никаких сил.

[1] Другую роту Филипсон позже отвез в Михайловское укрепление. «К сожалению, этим усилением мы их не спасли, а только увеличили число жертв», — позже написал он в воспоминаниях. Он привел примеры полного паралича командования, получившего известие о взятии Лазаревского и угрозе новых штурмов.

[2] Сразу оговоримся, это наше предположение. Сведения о ходе штурма были крайне противоречивыми и отрывочными (есть версия, что пороховой погреб пытался взорвать Румянчиков, а не Папахристо). В пользу нашей версии говорят два соображения: во-первых, блокгауз находился не в форте, к нему нужно было спуститься с горы; во-вторых, попали в плен как 20 нижних чинов 2-й роты, так и два прапорщика, Цакни и Луговский. Где их захватили, неизвестно. Быть может, вместе с солдатами в блокгаузе? Тогда выходит, это они увели роту, и солдаты лишь выполняли приказ? В любом случае, отступление 2-й роты, хотя об этом никто прямо никогда не сказал, выглядит не по-товарищески. Линейцы вообще считались неважными солдатами.