Рейд за бессмертием

Глава 15

Вася. Джигетия, февраль 1840 года.

Выбор в качестве места закладки форта болотистого устья Псезуапе оказался крайне неудачным. Высадившийся в июле 1839 года десант не встретил никакого сопротивления и приступил к возведению укрепления, названного в честь главного Черноморского адмирала Лазаревским. Тут же начала свирепствовать малярия. Опасаясь больших потерь, Раевский наскоро завершил работы, как только откопали ров, возвели гласис[1] и земляные стены, а также устроили банкеты, пороховой погреб и постройки для гарнизона. Получился четырёхугольник с остроугольными бастионами. Их вооружили тяжелыми морскими орудиями, обещав на следующий год заменить на крепостные. Из готовых срубов, заказанных и доставленных из Ростова и Таганрога, собрали все деревянные постройки, включая блокгауз с артиллерийской галереей для команды азовцев. Казаки оказались далеко от крепости — на расстоянии двух ружейных выстрелов.

— К чему такая спешка с отправкой отряда? — удивился Филипсон. — Мы даже не успели устроить закрытую траншею для соединения крепости с блокгаузом.

— Сами видите: люди мрут, как мухи, — вздохнул Раевский. — Даже вашего приятеля Одоевского похоронили. Не хочу, чтобы меня снова ругали за санитарные потери в войсках.

Полковник всхлипнул, утер набежавшую слезу. Сашу было жалко. Он пытался не допустить участия поэта в походе. Но Одоевский был непреклонен. С какой-то обреченностью, с мрачным предвидением собственной смерти Александр настоял на отправке с десантом, вопреки всем возражениям Филипсона. И вот его похоронили, установив деревянный крест, крашенный красной масляной краской[2].

— Не вижу большой опасности доверить окончание работ 4-й мушкетерской роте тенгинцев, которая остается здесь в качестве гарнизона.

— Их командир, капитан Марченко, не вызывает у меня доверия. Странный тип. Смеется, о чем бы его ни спросили.

— Кого же мне назначить, как ни командира роты⁈ — поразился Раевский. — Тем более, опасности нет. Горцы нас совсем не беспокоят после небольшого сражения при высадке в устье Псезуапе.

Никто в русском лагере не знал причины странного поведения черкесов. Войска спокойно убыли 31-го августа, оставив Марченку комендантствовать. Знали бы начальники Черноморской линии, что происходит, они бы сильно удивились. Виновата была, как всегда, женщина…

Коченисса, возглавив остаток отряда погибшего Башибузука, вернулась в долину Вайа. Не для того, чтобы поквитаться с обидчиками рода Пшекуи. Она решила отдать долг памяти своему погибшему жениху и помочь его роду встать на ноги. Но ее планы простирались куда дальше. Черкешенка хотела отомстить. Всем русским, которые пришли на ее землю, убили ее родню и виноваты (а кто еще⁈) в смерти Цекери и Курчок-Али. В ее голове образ врага впитал всех — капитана Лико из Михайловского укрепления, беглого раба Васю и, в первую очередь, русского агента Зелим-бея.

То, что русские придут в долину Вайа, она не сомневалась. Готовилась. Нужно объединить все племя гоайе? Идея сопротивления вторжению урусов на родные земли нашла своих горячих поклонников у всех 17 родов. Наличие за спиной сотни прекрасно вооруженных бойцов сделало Кочениссу лидером будущей борьбы. Вождь со стороны оказался предпочтительней. Иначе бы все старейшины переругались бы из-за главенства.

Сложнее оказалось договориться с Догомуко Берзегом. Старый убыхский вождь не знал о француженке Жанне Д’Арк. В черкесской армии женщины встречались часто. Но чтобы руководить?

Он внимательно смотрел на Кочениссу, которая прибыла к нему на встречу, как только русские высадились у Псезуапе и их не удалось остановить. Что-то знакомое было в этой девушке. Яростное пламя в глазах, непримиримость. Точно такое же пламя пылало в груди и Хаджи Исмаила. Но он не был бы тем, кем являлся, если бы не повернул ситуацию в свою пользу.

— Убыхи безуспешно атаковали урусов в Соче в прошлом году. Слишком сильная крепость. Много людей потеряли. Теперь ты предлагаешь нам отправиться на север и помочь вам прогнать захватчиков. Сперва делом докажи, что от тебя будет толк.

— Сам знаешь, князь, мои люди отлично стреляют. Можем попытаться снять часовых и артиллерийские расчеты. Давайте вместе повторим попытку и атакуем вашего врага.

Берзег решил рискнуть. Сентябрьской ночью убыхи бросились на приступ. Люди Кочениссы сработали отлично. Метким огнем согнали защитников с валов. Берзеговцы ворвались в Навагинскую крепость. Перебили офицеров. Заставили солдат отступить в казармы. Лишь вовремя прибывшее подкрепление из форта Святого Духа спасло сочинское укрепление.

Берзег не упал духом. Продолжил подготовку к всеобщему выступлению в следующем году. Решил, что для воодушевления народа адыге нужно сперва захватить форт послабее. Тот, что как раз стоял на землях племени Вайа и чьим представителем была Коченисса. Она не возражала, умолчав о том, что к штуцерам не осталось зарядов. Оставалось действовать хитростью. Женщинам в этом нет равных.

— Форт у Псезуапе — это будет лишь первый шаг. Далее пойдем вдоль побережья и будем их бить, бить, бить…– гневно сверкнула глазами черкешенка, нарушив свое каменное спокойствие.

— Первый успех важен. Тут я согласен. Но мне нужна уверенность, что вы не отступите, добившись своего. И вообще — с чего ты взяла, что у вас все получится?

— Мы не стали нападать, пока большие корабли стояли у наших берегов. Когда они уйдут, я проберусь в крепость и все разведаю. Войдем в доверие к урусам. Подготовим нападение. Выберем момент. И ударим, когда они не будут ждать…

— Так еще никто не делал. Может сработать. Когда вы будете готовы, дай мне знать. Мы придем.

— Если напасть внезапно, сможем справиться своими силами. Но мои планы простираются дальше…

— Не играй со мной, женщина! — сердито осек черкешенку Берзег, но она не послушалась.

— Я не стремлюсь занять твое место, вождь! Все, чего я желаю — это очистить нашу землю от нечисти. Я готова служить тебе всем, что потребуется. Все мои люди встанут под твою руку! Готова в этом поклясться!

Убыхский лидер удовлетворенно кивнул.

— Принимаю твою клятву! Но сперва докажи, что тебе можно верить!

… Капитан Марченко был на Кавказе человеком новым. Только в прошлом году перевелся из полтавского пехотного полка. Получив ответственное назначение, возомнил, что полученные инструкции составлены дилетантами. Что он куда лучше справится с поручением, руководствуясь собственным пониманием, как должно поступать. Он хотел задружиться с горцами, стать для них своим и таким макаром избежать нападений, которым подвергались другие форты. Когда поздней осенью к Лазаревскому укреплению пришел черкес с девушкой, он принял их с распростертыми объятиями.

Черкес представился убыхом Шоген-мусой. Девушка, выступавшая переводчиком, назвалась Кочениссой. Она рассказала, что сбежала с возлюбленным от родни и теперь надеется на русскую защиту. Марченко поверил. Впечатлился романтической историей и предложил парочке погостить в крепости. Черкес радостно закивал.

— Спроси своего жениха, сможет ли он познакомить меня с местными князьями? — спросил капитан.

Девушка послушалась. Шоген-муса снова закивал, прижимая руки к сердцу.

— Мой жених говорит: ты будешь ему кунаком. Он все сделает для тебя. Даже украдет скот у убыхов, чтобы твои солдаты покушали мяса. И приведет своих кунаков, которые не хотят с урусами воевать, а хотят дружить.

— Откуда русский знаешь?

— Моя служанка была из вашего племени.

«Как же, служанка… Рабыней была твоя няня», — подумал Марченко, но подлавливать на слове прекрасную, но очень суровую на вид девушку не стал. Он так обрадовался, что все идет по его плану, что был готов закрыть глаза на любую нелепицу.

Капитан даже не встревожился, когда через месяц черкешенка пропала.

— Где Коченисса? — спросил он Шоген-мусу.

— Дома. Не желать со мной жить, — скалился черкес. — Завтра приводить новый кунаки!

— Приводи, приводи!

Черкес за три месяца стал в крепости своим. Уходил когда вздумается. Его никто не задерживал. Зачем? Ведь возвращается? Часовые его пропускали без вопросов. И людей, которые с ним приходили. Один из них представился князем из Джубгы Зиги-Оглу-Мехмедом-Али. Марченко впечатлился. Устроил пирушку. Так раздухарился, подвыпив, что стал бегать по валам, спускаться в ров и взбираться на гласис, показывая свое молодечество.

— Господин капитан! Зачем вы горцам показываете, как можно легко взбежать на бастионы? — увещевали его братья Федоровы, обер-офицеры роты. — У нас не рота, а жалкие остатки. Больше половины больны. Случись нападение, погибнем!

— Что вы понимаете⁈ Это мои кунаки! — хвалился Марченко.

В начале февраля капитан пригласил «кунаков» на праздник. Горцы шастали по укреплению как у себя дома. Пересчитали всех, кто был под ружьем, отметив увеличение гарнизона. От Серебрякова недавно прибыли 30 солдат для восполнения убывших по болезни в госпиталь. Под ружьем, тем не менее, оставалось немного, меньше сотни, вместо положенных гарнизону 1530-ти человек. «Гости» не впечатлились. Обрадовались малочисленности солдат, зная, что Коченисса собрала для нападения больше тысячи, включая небольшой отряд от убыхов.

Как стемнело, Марченко проводил гостей. Шоген-муса предупредил, что вернется на рассвете.

— Я скажу часовым.

Зимнее солнце не спешило осветить обреченную крепость. В кромешной темноте к ней подтягивались сводные отряды шапсугов, натухайцев и убыхов. Прибыли многие, даже родня Кочениссы с реки Вулан. Она была убедительна. Обещала богатую добычу в виде продуктов и пороха и минимум сопротивления слабого гарнизона. Все знали: урусы очень богаты. Когда грабили разбившиеся корабли, многие обогатились. Теперь же были настолько уверены в успехе, что подогнали к крепости арбы, чтобы было на чем вывезти добычу.

— Кто идет? — окликнул встрепенувшийся часовой приближавшегося в темноте человека.

— Это я, Шоген-муса.

— Чего тебе не спится, гололобый? Шастаешь по ночам, — бурчал солдат, открывая ворота.

Через мгновение он захрипел. Черкес ловко перерезал ему горло. Тихо свистнул. Ко входу в крепость устремилась группа захвата. Тут же изрубила караульных.

С первыми лучами солнца черкесы пошли на приступ. Вышедший во двор барабанщик, собравшийся стучать «зорю», забил «тревогу» при виде толп, врывавшихся в форт. Черкесы лезли отовсюду. Не только через захваченные ворота, но и с трех сторон через валы. Марченко показал слабые места, где дожди подточили и обрушили контрэскарпы[3].

Прорыв в крепость обошелся без потерь. Пушки молчали. Полураздетые солдаты, похватав ружья и патронташи, выбегали из казармы и тут же гибли под метким огнем с валов от укрывавшихся за турами черкесов. Отступили, пытаясь спрятаться за строениями. Горцы бросились в шашки. Почти все русские легли на месте буквально за четверть час. Марченко, попытавшийся организовать безуспешную штыковую атаку, побежал с саблей в руках к противоположной стороне укрепления, смотревшей на море. Хотел добраться до блокгауза азовцев, чтобы покинуть гибнущую крепость на ладье. Его узнали. Зиги-Оглу-Мехмед-Али, тот самый князь, знакомством с которым гордился глупый урус, со своими людьми догнал капитана у крытой траншеи. Его порубили на части. Не спасли Марченку хмельные пирушки с кунаками!

Грохнул слитный ружейный залп. Раздалось русское «ура!» Остатки гарнизона вместе с освобожденными с гауптвахты бросились в штыки и выбили черкесов с одного из валов, переколов на пути убийц капитана, включая джубгского князя. Успех был недолог. Под натиском горцев пришлось отступить.

— К морской батарее! — скомандовал последний из выживших офицеров, прапорщик Федоров. Только что на его глазах погиб его брат, но предаваться горю не было времени.

Артиллеристы смогли развернуть три пушки и произвести несколько залпов. Ядра и картечь смели нападавших. Но чувствуя свою победу, добивая последних уцелевших, засевших в подожжённых казармах, горцы были неудержимы. Пал, получив ранение в бок, Федоров. Унтер-офицера Рантона сбили с ног ударом приклада в голову. Добили кинжалом. Немногим удалось сдаться в плен.

Еще сопротивлялся блокгауз на берегу. Десять выстрелов его орудий и плотный ружейный огонь казаков помогли отбить две атаки. Третья стала роковой. Блокгауз подожгли черкесы, которых вела в бой Коченисса на белом коне. Маленький гарнизон сдался. Через три часа сражения крепость пала. Тяжеленные пушки были сброшены в ров и закопаны. Бочки с порохом поделили.

… Всех этих подробностей князь Аслан-бек Гечба не знал. Он просто рассказал о гибели гарнизона и о роли черкешенки, имя которой было у всех на устах на всем побережье. О том, что внезапный успех вскружил многим голову. Что этим нападением дело не закончится. Что князь Берзег созывает людей где-то в районе Туапсе.

— Теперь у них есть порох и провиант. Отчего же не продолжить? — сделал вывод штабс-капитан Варваци. — Так что, Вася, я прав, что тебе знакома Коченисса? Давно догадался. Еще когда впервые о тебе услышал в Туапсе, допускал. Потом, когда узнал твой путь в Чечню, когда с тобой познакомился в Ахульго, общался после побега из Чиркея, был практически уверен. Все спросить хотел, да недосуг было. Я ведь знаю эту девушку, знаю, что она пережила. Обещал себе ее обидчику по шее надавать…

Унтер-офицер Девяткин понурился. Мгновение, поколебавшись, он ответил:

— Я был в плену у ее семьи. Она хотела за меня замуж при условии, что я веру предам. Отказался. Меня хотели убить. Сбежал. Пристрелил ее дядю, когда он явился к капитану Лико требовать меня обратно.

— Теперь понятно. Она хотела тебе отомстить. Не вышло, ты уехал. И она обратила свою ярость на всех русских.

— Мне что ж теперь — всех погибших на свой счет записать⁈

— Нет, Вася, — печально ответил офицер. — Этот монстр — моих рук дело. Это я его породил. Мне и отвечать.

Коста. Южная Черкесия, вторая декада февраля 1840 года.

«Боже! Я хотел, мечтал остановить войну на Кавказе и сам, своим руками выковал ее оружие! Что я наделал⁈ Правильно говорится: благими пожеланиями выстлана дорога в ад!»

Я скрипнул зубами. Мгновенно принял решение. Если нельзя остановить поток страшных событий, нужно хотя бы минимизировать их последствия. Как? Ну, к примеру, разведать, где будет нанесен следующий удар. Вариантов немного. Всего два. Или Головинская крепость у Субаши, или Вельяминовская у Туапсе. Север или юг. Для Берзега первая предпочтительнее. Она ему как кость в горле. Там его владения. Шапсуги захотят идти к Туапсе. Для них это стратегическая точка. Главный порт работорговли. Был. Пока Раевский не прихлопнул. Что выберут? В любом случае нужно всех предупредить, включая Филипсона в Керчи.

— Егор! — обратился я к командиру балаклавцев. — Знаю, что прошу об очень трудном. Почти невозможное по зимней погоде. Но обстоятельства требуют.

— Отставить сантименты, кум! Говори!

— Нужно проплыть все побережье до Феодосии или Керчи. Предупредить Головинскую, Вельяминовскую и даже Навагинскую крепости, чтобы ждали нападения черкесов. И сообщить полковнику Филипсону о том, что взят форт Лазаревский! Пусть срочно принимает меры!

— О, как! Лазареву удар по самолюбию. Форт его имени захвачен.

— Людей жалко!

— Солдатская судьба, — философски заметил кум. — Сам-то что решил?

— Снова кинусь в пучину! Отправлюсь с группой на разведку. Связь будем держать через князя Аслан-бея. Изыщи возможность прислать кого-нибудь сюда за новостями. Я постараюсь направить донесение через одного из своих людей.

— Коста! Ты хорошо подумал⁈ — не на шутку возбудился Егор.

— Сам сказал: солдатская судьба…

— Не страшно?

— До усрачки! — с солдатской же прямотой ответил я. — Но если не я, то кто? Выбора нет!

Штабс-капитан отдал мне честь и побежал на кочерму, чтобы быстрее покинуть черкесский берег.

«Вот и снова один, — грустно подумал я, глядя ему в спину. — Нет, неверно! Со мной четверка лихих налетов. Прорвемся!»

— Собрался проехать вдоль побережья? — догадался князь Аслан-бей. — Эх, молодость, молодость… Тряхнуть что ли стариной? Возьмешь в свою компанию?

— Нет, князь. Слишком опасно! Я не та фигура, с которой будут церемониться.

— Убыхам ты насолил знатно! Про тебя многое болтали разного за прошедший год. И не все хорошее говорили. Наоборот. Но в моих владениях ты всегда желанный гость.

— Вот еще одна причина, уважаемый Аслан-бей, для моего отказа. Нам нужно постараться стать совсем невидимыми. Не привлекать лишнего внимания. А с княжеским эскортом? Трудно такой не заметить.

— Вижу, ты все продумал. Коней, верно, попросишь?

— Да! Но самый простых! Не таких роскошных, как на твоих заводах. Тем более, что твой, князь, подарок я не уберег!

— Тернист твой путь воина, Зелим-бей.

— Зелим-бея больше нет! Остался простой урум.

… Через земли Джигетов, до самой реки Соча, меня проводили люди князя. Не пышной процессией, а небольшой группой миновали владения брата Курчок-Али, проскочили аулы князя Ариды и Облагу. Дальше, по убыхской вотчине, двигались своей пятеркой.

Вопреки моим опасениям, все было тихо. У Навагинской крепости не заметили больших караулов. За Сочей селения как вымерли. Видимо, убыхи, готовясь к большой войне, убрали семьи подальше в горы. Лишь время от времени мы обгоняли арбы или караван вьючных лошадей, спешивших на север. Ближе к долине Вайа навстречу потянулись арбы, груженные продуктами в хорошо узнаваемых комиссионерских мешках. Добыча, которую развозили из захваченного Лазаревского форта!

Я старался не светить лицом. Замотал его башлыком, как и все остальные. Нас принимали за абреков, прознавших об удаче, привалившей нападавшим на крепость. Встречали настороженно, опасаясь нападения с нашей стороны. В этом краю подобное было в порядке вещей. Изредка окликали. Убедившись, что мы не представляем опасности, с облегчением расставались.

На все расспросы по-татарски отвечали Додоро и Коркмас. Представлялись выходцами из Дагестана. Никого это не удивляло, как и представление Васи и Игнашки как урусов-дезертиров. Беглецов из Чечни, Аварии, Кабарды и из русских крепостей, в том числе и тех, кто примкнул к черкесам, в горах хватало. А сейчас многие из них, как рассказал нам один словоохотливый убых, приняли участие в штурме.

— Слетелось воронье! — презрительно плюнул в костер Вася, когда мы устроились на ночь в лесу, огородившись по привычке завалом из нарубленных веток. — Мстить своим товарищам — это какой же нужно быть мерзостью?

Утром потянулись знакомые места. Узнал ущелье, где мой бывший отряд принял бой с людьми из рода Косебич. До долины Вайа рукой подать. Я утроил осторожность. Но напрасно волновался. Никому до нас не было дела. Ни тем, кто вез нам навстречу трупы сородичей, ни тем, с кем нам было по пути. Многие спешили присоединиться к сбору, объявленному князем Берзегом. Сердце все больше сжимала тревога.

Когда добрались до Лазаревской крепости, стало еще хуже.

— Что мы там увидим? — попытался остановить меня унтер Девяткин, когда я направил коня в сторону разрушенного и сожжённого укрепления.

— Нужно посмотреть!

Зря я это придумал. По всей крепости были разбросаны непохороненные искалеченные тела. Изрубленные, лишенные голов и частей тела, иные обгоревшие. Трупы горцев забрали родственники и их товарищи. На урусов всем было наплевать. Хотя до сих пор черкесы мстили даже мертвым. На моих глазах какие-то подонки разоряли могилу, уронив на землю красный крест. Жуткое зрелище. От него — мороз по коже.

— Едем дальше! — приказал я. — Тут некому помогать.

Мне приходило в голову, что кто-то мог выжить. Что таких, наверняка, утащили в плен. Придет их время. Или сбегут, или выкупят, когда все успокоится[4].

— Куда спешат воины? — решился я спросить какого-то старика, курочившего обгорелые бревна блокгауза. Он вытаскивал любой металл, какой можно было оторвать. И выковыривал из дерева свинцовые пульки, чтобы потом их переплавить и изготовить патроны.

Старик обтер лицо грязной рукой и махнул ей в сторону севера.

— Двигай в сторону Туапсе. Мимо не проскочишь. Все туда едут.

Мы отправились в путь, оставив за спиной огромный могильник. Все молчали. Говорить не хотелось. Да и стоило помалкивать, поскольку были уже не одни. Чем ближе мы приближались к реке Аше, тем больше встречали всадников. Они скакали в разных направлениях, и на узкой дороге было не протолкнуться.

— Вашбродь, чувствуете запах? — шепнул мне на ухо Девяткин. — Я этот запах ни с чем не спутаю. Так может пахнуть только очень большой военный лагерь.

Мы поднялись на горный хребет, за которым скрывалось устье Аше. Перед нами раскинулась широкая плоская равнина. Она вся была заполнена людьми.

— Матерь божья! — вырвалось у меня непроизвольно.

[1] Покатость перед рвом.

[2] Переведенный солдатом с каторги на Кавказ декабрист А. И. Одоевский, написавший А. С. Пушкину свой знаменитый ответ («Из искры возгорится пламя»), умер от малярии в августе 1839 г. в форте Лазаревский.

[3] Внешний склон рва.

[4] По разным данным в плен попало до сорока человек. Погибло около ста.