Продавщица 2: Галя, у нас перемена!

Глава 6

К счастью, искать свое место проживания мне долго не пришлось. У второй по счету от кухни двери, рядом с большим черным дисковым телефоном, висящим на стене, и тумбочкой, на которой лежал пухлый блокнот (видимо, телефонная книга), стояла молодая женщина лет тридцати в платочке в горошек и сереньком неприметном плащике. Одной рукой она держала за ладошку заплаканного испуганного пацаненка лет семи, а в другой у нее была тарелочка, от которой исходил чудесный аромат свежей выпечки. Несмотря на то, что я только что поела, у меня рот снова предательски наполнился слюной. Неужто снова угощения? Нужно бы себя в руках держать, а то, глядишь, поплывет Дашин сорок четвертый размер к привычному для продавщицы Гали пятьдесят восьмому.

Вид у женщины был очень усталый и изможденный. Взглянув в ее глаза, я чуть не вздрогнула. Точно такой же взгляд — понурный, несчастный и обреченный — был у меня на протяжении последних тридцати лет — ровно до тех пор, пока я не нашла в себе силы кардинально поменять жизнь и не уволилась с ненавистной работы. Видать, и этой молодой маме очень тяжело приходится.

— Дарья Ивановна, Вы за шкетом моим не присмотрите? Ховорит, не хочет один с этим оставаться… Та я пока в махазин сбехаю, да кой-чего еще сделаю, — с ярко выраженным акцентом попросила она.

— Я? — удивилась я. — Присмотреть?

Одной оставаться с чужим ребенком? Как бы не «пришили» мне потом чего… И с кем с «этим» не хочет оставаться заплаканный мальчишка?

— Ну пожалуйста, — взмолилась женщина, чуть не заплакав. — Вы же мне никогда не отказывали! Та сейчас все равно дома никого нет. Ехорка тихо посидит, он вас любит очень. К Дарье Никитичне идти не хочет, боится ее, говорит, очень уж она строгая. Ежели чего, еды я ему на столе оставила. А еще я шанежки напекла, вот, угощайтесь! — и она протянула мне тарелку.

— Пойдем, Даша! — потянул меня за руку пацаненок и беззубо улыбнулся. — Я тебе почитаю и секрррет интеррресный ррраскажу.

Он явно гордился тем, что недавно научился выговаривать букву «р».

— Не Даша, а Дарья Ивановна! — строго одернула его мама и опять заискивающе обратилась ко мне. — Вы уж не обижайтесь на него. Тянется он к хорошим людям, внимания ему не хватает. Так посидите? Очень Вас прошу.

— Ладно, — подумав, согласилась я. Что ж, назвалась Дашей — полезай в кузов. В конце концов, в просьбе женщины не было ничего особенного. Бояться неприятностей из-за того, что я осталась наедине с чужим ребенком, не стоит. В коммуналках советские люди нередко проводили больше половины своей жизни. Дети вырастали, дружили, некоторые даже потом создавали пары. Несмотря на периодически возникающие конфликты, люди нередко старались помогать друг другу. Мальчишки и девчонки, проживающие в одной квартире, нередко росли вместе: бегали друг к дружке в комнату, гуляли, праздновали свадьбы, дни рождения, справляли Новый Год… Сегодня ты за чьим-нибудь ребенком присмотришь, а завтра соседка твоего в кино вместе со своим возьмет. Сегодня ты за продуктами для бабушки-соседки сходишь, а завтра она с тобой дачными дарами и банками-закатками поделится. Так и выручали друг друга. Окей, присмотрю за Егоркой. Отличная возможность проверить свои педагогические способности.

— Ну и ладненько, — повеселела женщина и еще раз, уже более настойчиво, протянула мне тарелку с шанежками, будто боясь, что я передумаю. — Вы берите, берите. — И передав мне руку Егорки, она почти бегом направилась к выходу.

— Анна! — строго окликнул ее уже знакомый мне голос моей полутезки. — Показания счетчиков за сентябрь я подала, кому сколько платить, рассчитала. Там за Вашу комнату и за места общего пользования. До конца месяца денежки на стол положите.

— Хорошо-хорошо, Дарья Никитична! — уже с лестничной площадки крикнула Анна, захлопнув дверь. Я услышала, как по лестнице быстро-быстро застучали ее каблучки.

— Идем? — вопросил пацаненок, жадно глядя на тарелку с шанежками.

— Идем! — решительно ответила я и толкнула дверь. — Давай, заходи, гостем будешь! И секрррет расскажешь.

Просторная комната с двумя высокими окнами, выходящими на шумную улицу, в которой мы оказались, была ничуть не меньше, чем та, в которой мы когда-то жили втроем с Лидой и Верой. Эх, как же хорошо тогда было… Несмотря на довольно скудную обстановку (небольшой шкаф с чуть треснутым зеркалом, выщербленный стол, который, скорее всего, был и письменным, и обеденным, три стула, кровать с металлическими поручнями, над которой висел портрет популярного тогда актера Николая Рыбникова, и книжная полка, забитая книгами и журналами), в Дашиной комнате, в которой я временно оказалась хозяйкой, было довольно уютно. То тут, то там встречались аккуратная вязаная салфеточка, симпатичный милый коврик… Было заметно, что настоящая Даша, с утра до вечера занятая в школе, тем не менее, старалась сделать свое жилище привлекательным.

Несмотря на то, что с Дашей внешне мы были похожи, как две капли воды и, кажется, обе любили рукодельничать, некоторые вкусы у нас с ней все же были разными. Рыбникова, я, например, никогда не считала мега-красавцем и его портрет над кроватью уж точно бы не повесила. Для меня он внешне был самым обычным парнем. Вот обаятельнейший и высоченный Василий Лановой с королевской осанкой и внешностью мачо — другое дело. Недаром по этому актеру долгое время вздыхала моя подружка-тихоня Вера, пока не закрутила бурный роман с футболистом сборной СССР. Она даже хранила портрет Ланового под подушкой, в чем ее как-то уличила Лида. Правда, и сама она, влюбившись позже в стилягу, засыпала с его фотографией в руке… Впрочем, как говорит Леонид Каневский, «это совсем другая история…».

Может быть, пройдет десять или пятнадцать лет, и Даша вступит в кооператив и приобретет свое жилье. А может быть, проживет тут до самого конца девяностых. И такое случалось. Мои знакомые (мать-одиночка и ее взрослый сын), так и не получившие квартиру от государства во времена СССР, долгое время жили в большой тридцатиметровой комнате в центре Петербурга, на набережной канала Грибоедова, прямо возле Львиного мостика. Это была самая настоящая, классическая, огромная коммуналка, в которой при желании можно было без всяких декораций снимать кино про коммунальный быт. Как ни билась моя знакомая, в очереди на квартиру их никто не «подвинул». Она уж было смирилась с тем, что еще долгие-долгие годы придется делить комнату с взрослым сыном, но неожиданно в начале двухтысячных их квартиру под офис выкупила какая-то крупная компания. Так они с сыном, не вложив ни копейки, оказались владельцами небольшой, но отдельной двухкомнатной квартиры в доме-корабле 600-й серии у метро «Пионерская». Вот тебе и «бесплатные» квартиры, которые якобы всем раздавали в СССР.

Егорка явно был не впервые в моей комнате и хорошо знал меня (то есть Дашу). Он уверенно прошагал к кровати, залез на нее, сбросив чешки, и доверительно сказал:

— Когда мы с Иркой поженимся, у нас такая же комната будет. Можно я одну шанежку возьму?

— Что? — изумилась я. Неужто это и был таинственный «секррет»?

— Можно возьму?

— Да конечно-конечно, — торопливо сказала я, протянув ему тарелку. — Сейчас чайник поставлю. Ты посиди пока тут. А на ком это ты жениться собрался?

Рассказы о детской влюбленности у меня никогда не вызывали насмешку, скорее, только умиляли и напоминали о том, какими искренними могут быть чувства людей друг к другу. Поэтому мне и в голову не пришло бы потешаться над намерениями будущего первоклассника.

— Так на Ире же, — как об уже давно решенном деле, сказал Егорка, засунув пальцы в рот и расшатывая, видимо, и без того уже готовящийся выпасть очередной молочный зуб. Я ей и кольцо подарил. Вот хотел тебе рассказать.

На обращение на «ты» я ничуть не обиделась и строжить паренька не стала. Скорее всего, он воспринимал меня не как взрослого человека, а как старшую сестру. Что ж, я не против.

— Кольцо? — я чуть не выронила из рук на пол тарелку. Я, конечно, понимаю, что в семь лет предложения руки и сердца делаются более чем всерьез, но не настолько же… Предусмотрительно поставив ее на стол, я присела на стул рядышком и спросила: — А деньги у тебя откуда?

— Какие деньги? Я из проволоки сделал медной, во дворе нашел.

Теперь понятно… Да, как, оказывается, просто решаются все проблемы, когда тебе всего семь лет. А если честно, то какая разница, из чего сделано кольцо, если хочешь с человеком связать свою жизнь? Может быть, такие отношения — гораздо серьезнее, чем распространенное нынче «поживем лет семь, притремся, а потом задумаемся о семье»? Я быстренько скипятила чайник, заварила чай и с удовольствием начала слушать интеррресные секррреты, которые мне выбалтывал милый пацаненок, похожий на юного Володю, изображенного на октябрятской звездочке.

Старательно выговаривая свое раскатистое «р», Егорка поведал мне всю необходимую (и не очень) информацию об обитателях квартиры. Внимательно послушав его рассказ, под который он уплел целых пять шанежек, я порадовалась тому, какой ценный информатор нежданно-негаданно мне достался. Теперь и выпытывать у строгой Дарьи Никитичны ничего не придется. Все ясно, как на ладони.

В квартире, в которой щедрое советское государство выделило мне, как молодому специалисту, целую комнату, таких комнат было всего восемь. Именно «всего», потому питерские коммуналки, расположенные в старом фонде, в которых мне приходилось бывать, нередко насчитывали и по двенадцать-тринадцать комнат. Как в этих квартирах уживались сорок и более человек, ума не приложу. Так что можно считать, что мне еще повезло. Придется, конечно, постоять в очереди в туалет и душ, но мне не привыкать. В общежитии при заводе, в котором мне довелось пожить несколько месяцев, у нас было два туалета и один общий душ на семьдесят человек. Никакой приватности — просто заходишь в свой отсек без всякой двери или хотя бы ширмочки и моешься. А тут живут, наверное, не больше пятнадцати человек.

Спустя всего полчаса общения с милейшим юным соседом у меня в голове практически полностью уложилась вся основная информация об обитателях квартиры.

Помимо меня, Дарьи Никитичны и Егорки с мамой Анечкой, в квартире проживали еще человек десять. Еще лучше! Обычная малонаселенная коммуналка. Егоркина невеста Ира с мамой и папой — Всеволод и Екатерина (оба они были хорошими, работящими, спокойными людьми и трудились инженерами на заводе неподалеку) жили в самой дальней по коридору комнате. Сева в квартире был кем-то вроде домашнего мастера: бесплатно и с удовольствием чинил соседям телевизоры, радиоприемники и прочую технику. Его очень уважали и часто обращались за помощью. Это его голос я услышала из комнаты Дарьи Никитичны, когда впервые пришла в квартиру. Егоркиной невесте Ире было восемь лет, и она училась во втором классе. Помимо мамы, у Егорки имелся любящий заложить за воротник отчим, сродни моему бывшему сожителю Толику. Пить ему было совершенно нельзя: он был не из тех, которые могут, пригубив рюмочку, спокойно лечь спать. Егоркин отчим, употребив рюмку водки, тут же начинал пить, не просыхая, устраивал пьяные дебоши, попадал в вытрезвитель, получал выговоры на работе…

— А чего вы не уходите куда-нибудь? — поинтересовалась я, преисполнившись жалостью к худенькому пареньку с иссиня-черными волосами в мешковатой одежде, чем-то смахивающему на юного Гарри Поттера в пору, когда он еще жил у Дурслей и не получил письмо с приглашением учиться в школе чародейства и волшебства «Хогвартс».

— Некуда идти, — совершенно по-взрослому устало пожал плечами Егорка и поддернул чересчур длинные рукава заношенного свитера, в котором и я бы легко утонула. От этого мне стало еще больше его жалко. Ну не должны дети взрослеть так рано!

Еще в квартире проживал дядя Женя — поэт. Со слов Егорки, был он ну очень старым, «лет сорок, если не больше». На самом деле поэт работал дворником, но очень обижался, когда ему об этом напоминали, и всегда говорил, что в первую очередь он — поэт. Вживую мне с ним познакомиться пока не удалось, но я почему-то была уверена, что стихи его были сродни потугам раннего Толика, который любил писать про небо, воткнувшееся в левый глаз.

— Иниверситет он закончил, — увлекательно рассказывал Егорка с набитым ртом, — потом еще где-то учился. Потом должен был от кого-то что-то защищать, но у него не получилось, и стал поэтом. Теперь они с отчимом постоянно… ну, ты понимаешь.

Я кивнула, понимая, в общем-то, что тут не до смеха. Скорее всего, милый первоклассник имел в виду, что неудавшееся светило мировой литературы, закончив «иниверситет», поучилось в аспирантуре, должно было защищать кандидатскую диссертацию, но провалилось и с тех пор заливает горе алкоголем, а компанию ему периодически составляет Егоркин отчим. Уйти его матери некуда: о том, чтобы купить жилье, речи не идет, а денег, чтобы вступить в кооператив, у нее явно нет. Даже снять жилье легально не получится — в шестидесятых это все еще было запрещено. Вот и мыкается она, как и многие советские жены, с уже опостылевшим человеком, а ребенок с малых лет видит то, что ему не положено видеть (драки, пьянки и побои) и взрослеет раньше времени…

Впрочем, не все было совсем уж плохо. Хотя Сергей Довлатов в сборнике рассказов «Наши» довольно правдиво описал мироустройство большинства советских коммуналок: «Кастрюля, полная взаимного раздражения, стояла на медленном огне и тихо булькала…», основной состав населения квартиры, в которой мне посчастливилось бесплатно получить от государства комнату к своим двадцати пяти годам, состоял из вполне приличных людей, и жили обитатели довольно мирно и в суп друг другу не плевали.

Другая пара — Саша с Ритой, жившие по соседству с Дарьей Никитичной, были учеными и работали в научно-исследовательском институте. У них имелись сыновья-близнецы — Эдик и Игорь, учившиеся в в восьмом классе и, как и многие советские пацаны, страстно увлекающиеся футболом. К Егорке юные спортсмены, по его словам, относились покровительственно, не обижали его и даже один раз отбили на улице от какой-то шпаны, когда паренек один отправился в магазин за кефиром.

— Они меня мяч научили чеканить! — с восторгом сообщил Егорка. — Вот пойдем на улицу гулять, я тебе покажу. А Эдик в девятку с закрытыми глазами легко может попасть! А Игорь гирю раз… сто поднять может!

— Пойдем как-нибудь, — охотно согласилась я. А почему бы, собственно, и нет? Надо же познакомиться и с другими обитателями. Что такое «девятка», я не имела совершенно никакого представления. Вот Вера, наверное, сейчас рассказала бы. Не зря же она в свое время окрутила целую звезду советского футбола — Игоря Нетто.

Справа от моей комнаты, как мне охотно сообщил болтливый Егорка, жил студент Владик с мамой, трудившейся, как и я, учительницей в школе.

— Влад клево танцует, — рассказывал мне сосед… — У него еще ботинки такие…модные. Я когда вырасту, себе такие же куплю.

Ага, значит, незнакомый пока мне Влад — это и есть стиляга, чьи ботинки я увидела в коридоре. Что ж, значит, правду говорил мне Ваня: обвинения в адрес представителей этой субкультуры были безосновательными. Многие стиляги вовсе не были бездельниками: они или работали, или учились. А кто-то успешно совмещал и то, и другое. Вот и Влад, по словам Егорки, исправно ходит в «иниверситет» на пары, а танцует в свободное от лекций время. Скорее всего, он, как и герой фильма Тодоровского «Стиляги», по ночам разгружает вагоны и таскает мешки, чтобы прикупить себе модный шмот. Только вот вряд ли милый малыш купит себе подобную обувь, когда подрастет. Когда он станет студентом, на дворе уже будут семидесятые годы, и «стиляг» заменят другие субкультуры.

— А давай я тебе почитаю? — вытерев губы, предложил Егорка. — Вот, смотри, мне недавно мама купила.

И он гордо протянул мне новую желтенькую книжку с красным корешком, на которой было написано крупными буквами: «БУКВАРЬ», а ниже: «Учпедгиз, 1963». Внизу обложки была изображена пухлая девчушка с букетом цветов и в коричневом платье с белым фартуком (у меня было точно такое же), чуть выше — стайка других ребят.

— А давай! — охотно согласилась я. — Уже умеешь читать?

— Конечно! — оскорбился Егорка. — Слушай!

Устроившись поудобнее на кровати и скрестив тощие ноги по-турецки, он начал читать, старательно водя пальцем по строчкам. Слушая неторопливое и старательное чтение улыбчивого пацаненка, которому, к несчастью, пришлось так рано повзрослеть, я задумалась. Из года в год, из десятилетия в десятилетие люди вынуждены были стоять в очереди к местам общего пользования, делить плиту, холодильник, подписывать продукты. Да, это весело, когда тебе восемнадцать, ты живешь студентом в общежитии и знаешь, что еще пара-тройка лет, ну максимум пять — и все это закончится. А многие так жили всю жизнь, так и не дождавшись заветного ордера на квартиру. И всю твою сознательную жизнь на общей кухне с восьмью-десятью столами Цукерман поет: «Семь сорок», а Гоги делает шашлык. Вот только в реальной жизни все это было совсем не так весело, как в известной песне группы «Дюна».

В России подобные квартиры появились в первой половине XIX века. Быт их жильцов хорошо описал Федор Михайлович Достоевский в своем романе «Бедные люди». Уже в то время столица Российской империи — Санкт-Петербург — занимала первое место в стране по количеству таких квартир. Три четверти всех зданий города были доходными домами.

Не изменилась в лучшую сторону ситуация с коммуналками и после революционных событий. Обычно бывшим владельцам просторных апартаментов оставляли только одну комнату для семьи, а в остальные без их согласия заселяли других жильцов. Не помогло и установление нормы — восемь с чем-то квадратных метров на одного человека. Люди по-прежнему продолжали снимать койко-места.

Тот факт, что государство кому-то выдало жилье, отнюдь не означал, что это жилье ему теперь навсегда принадлежит. Отнять драгоценные квадратные метры могли, например, если жилец уезжал в длительную — больше трех месяцев — командировку. Выходило, что получить комнату было очень трудно, а потерять ее можно было в одночасье. Возвращаешься домой — а там уже новые жильцы, которые говорят тебе, что ты теперь тут никто и звать тебя никак.

Справедливости ради стоит сказать, что государство пыталось решать эту проблему. Так, в двадцатых годах советская власть даже предприняла попытку передать квартиры на баланс организаций или жилтовариществ (что‑то вроде современных управляющих компаний). Этот процесс назывался демуниципализацией. Однако подобная попытка привела только к росту коррупции: чтобы получить комнату, нужно было «подмазать», то есть дать взятку. Поэтому к тридцатым годам попытка демуниципализации была признана неудачной. Теперь жилищный вопрос снова находится в ведомстве местных властей. Теперь жилищная норма была еще меньше — около шести квадратных метров на человека, то есть ужались еще больше. Жизнь в коммуналках в СССР стала обыденностью. Люди разного возраста, разных взглядов, разных бытовых привычек, разного распорядка дня были вынуждены уживаться друг с другом на одной небольшой территории.

Впрочем, кому-то такое вынужденное «единство» спасло жизнь. В статье, которая тогда мне попалась на глаза по дороге домой, приводились воспоминания актрисы Алисы Бруновны Фрейндлих, которая во время блокады Ленинграда жила в центре, в коммунальной квартире вместе с шестью другими семьями. Жильцы квартиры делились друг с другом едой, и только благодаря этому выжили все.

В начале тридцатых годов Главное управление народного хозяйства при Совете народных комиссаров СССР опубликовало инструкцию. Согласно этому документу, в приоритете было строительство домов с индивидуальными квартирами. Вот только получить такие квартиры мало кому удавалось — их давали за особые заслуги. У двадцатипятилетней Дарьи Ивановны заслуг пока особо не было никаких.

— Я все! — прервал мои размышления звонкий голос.

— Уже? — удивилась я.

— Ну да! — Егорка гордо показывал мне букварь. — Четыре с половиной страницы.

Издалека я услышала, как в замочной скважине входной двери поворачивается замок.

— Мама пришла! — взвизгнул пацаненок и, соскочив с кровати, мигом кинулся к двери. — Даша, я пошел! Спасибо!

— Пожалуйста, — рассеянно ответила я.

Проводив Егорку, я присела на диван, на котором только что бойкий парнишка старательно читал по слогам свой новенький букварь. Надо бы исследовать комнату, как следует рассмотреть окружающую меня обстановку, покопаться в ящиках, подготовиться к завтрашнему рабочему дню… Благо живу я тут одна, а не как раньше, в общежитии, и нет опасности наткнуться на удивленные взгляды подружек, когда я буду выдвигать ящики и перебирать документы.

Однако усталость взяла свое, ведь за день столько всего случилось! Всего через пару минут моя голова стала тяжелой. Повалившись на диван прямо в одежде, я моментально уснула.