Продавщица 2: Галя, у нас перемена!

Глава 14

До квартиры, где жили Володя с Алей, мы добрались довольно быстро. При чужом парне Николай, видимо, постеснялся брать меня под руку, поэтому я просто шла с ним рядом. Ухажер, конечно, был расстроен тем, что у нас не получится пообщаться наедине, но виду не подавал и бодро вышагивал вперед, о чем-то беседуя с юным карманником. С Сережкой Николай быстро нашел общий язык: выяснилось, что оба они любят рисовать, а мама Коли работает художником-оформителем в театре. Сережка, идущий рядом, пока совершенно не понимал, куда мы идем, но, кажется, сообразил, что ничего плохого ему не грозит, и успокоился. Уши его перестали предательски алеть, и он семенил за нами, охотно поддерживая разговор с Николаем о том о сем. Я же, в свою очередь, делала вид, что просто иду рядом, а сама внимательно слушала, о чем говорят мужчины.

Так понемногу я выудила чуть побольше информации о своем новом ухажере. Кстати, выяснилось, что я не ошиблась, изначально предположилв, что Николай из семьи интеллигенции: оба его родителя работали в крупном столичном театре. Более того, отец, ни много ни мало, был известным режиссером, который поставил множество спектаклей. Сам Николай не пошел по протоптанной дорожке, хотя благодаря связям мог поступить и в «Щепку», и во МХТ, а предпочел заниматься музыкой, которую с детства любил еще больше, чем рисование. Поэтому Николай, отслужив два года в рядах Советской Армии на Дальнем Востоке, вернулся в Москву, поступил в консерваторию и потом пошел работать в столичный театр.

Определять, кто, что и откуда я научилась давно, благодаря своей более опытной подружке. Глаз на советских мужчин у меня еще с прошлого раза был наметан. Деловая и практичная Лида, которая любила временами поучить жизни меня и Веру, считая нас обеих кем-то вроде младших сестер, научила меня безошибочно отличать рабочих заводских парней от интеллигентов, а приезжих лимитчиков — от москвичей.

— Московских парней-интеллигентов издалека видно, — вещала Лида, елозя мокрым платьем по стиральной доске, поставленной в таз. — Ботинки у них начищенные, рубашки — отглаженные, накрахмаленные.

— А те, кто в общежитии живут, что, разве не могут сами себе рубашку постирать да погладить? — недоуменно спросила я.

— Ты, Дашка, все мимо ушей пропускаешь, — беззлобно попеняла мне подруженция. — Стирают, конечно, раз в неделю или две. Отбеливать да крахмалить им некогда. Побултыхали в тазу, отжали да повесили. Сама не видишь, что ли, какие воротники у них серые да засаленные? И майки заношенные. Я тебе давно еще говорила: по мужику сразу видно, один он живет или нет. Москвичи как сыр в масле катаются: отцы им деньги на одежду дают, матери за ней следят. Работа у них непыльная, у станка не стоят, поэтому в удовольствие занимаются домашними делами. Когда эти парни женятся, за их внешним видом начинают следить жены. Жили бы они одни — давно бы коней двинули.

Волей-неволей мне пришлось согласиться с Лидой. Нет, конечно, не стоит всех чесать под одну гребенку: есть и хозяйственные, и очень чистоплотные, и вполне себе самостоятельные мужчины. И вообще все люди разные. Я не склонна делить бытовые хлопоты на мужские и женские. Моя подруга Иришка, например, за двадцать лет замужества так ни разу и не подошла к плите. Точнее, подошла пару раз — во время медового месяца. Ее муж Игорь, попробовав яичницу со скорлупой, как ни странно, ни стал скандалить, а попросту начал готовить сам и очень в этом преуспел. Признаться, готовит Игорь просто виртуозно и получает от этого колоссальное удовольствие. При этом готовит он не какие нибудь макароны по-флотски, а блюда, ради приготовления которых надо заморочиться. Как ни приду к ним в гости, у них то фетуччини с пармезаном, то утка в яблоках, то какой-нибудь слоеный английский пирог. За границей я, конечно, еще не успела побывать, но почему-то абсолютно уверена: ни в одном ресторане мира не подают такой еды, которую готовит Иришкин Игорек.

Разумно рассудив, что к плите ей лучше не соваться, Иришка взяла на себя другие бытовые хлопоты. Выяснилось, что Игорек, мастерски орудующий огромными кухонными ножами и способный за полчаса разделать, выпотрошить и прокрутить в мясорубке кабана, а потом всего часа за три соорудить вкуснейшее блюдо, тающее во рту, и ничуть не устать, просто теряется, когда надо починить розетку, подключить стиралку или собрать шкаф. Поэтому всем этим в их семье занимается совершенно не пригодившаяся в кулинарном искусстве Иришка. А еще она отлично водит машину.

А вот как до сих пор не двинул коней мой бывший сожитель Толик, для меня — загадка. Когда лет пятнадцать назад я прямо из магазина отъехала в больничку с перитонитом, Толька всю неделю названивал мне с вопросами:

— Галь, а носки чистые где?

— А что я всю неделю есть буду?

— А булгур — это семечки такие, да? В шкафу нашел. С пивом пойдут?

— Галь, а ты когда из больнички домой поедешь, можешь заодно на авторынок заехать? Мне там аккумулятор надо купить. Он не тяжелый, донесешь?

В конце концов я перестала отвечать на звонки, а вернувшись домой, наврала, что телефон разрядился в ноль, а зарядка сломалась. По возвращении из больницы меня, как и ожидалось, встретил неубранный кошачий коток, полностью загаженная комната и кухня, где на столе стояла батарея пустых бутылок и лежала на газетке гора рыбных очисток.

Но все это было в той, прошлой жизни. А тогда мы с подружкой, полоща белье, рассуждали о классификации и недостатках сильной половины человечества.

— Эх, — подытожила Лида, — не подфартило нам сегодня с погодой, Дашка, а то устроила бы я тебе ликбез на практике. Ладно, что стонать, пойдем белье развешивать.

В то воскресенье, к сожалению многих, на улице стояла дрянная погода, какая бывает обычно в конце ноября. Небо затянула серая пелена, сквозь туман на улице было совершенно ничего не разглядеть. Поэтому впервые со дня моего попадания в пятидесятые мы решили в свой выходной остаться дома.

Все несколько месяцев, что я прожила в общежитии для рабочих, я не переставала удивляться тому, как быстро семнадцатилетняя девочка Лида успела освоиться в Москве. Ее способностям быстро адаптироваться к любым обстоятельствам, заводить новые знакомства и располагать к себе людей любого возраста, достатка и сословия я отчаянно завидовала. Мне даже иногда казалось, что Лидок, попав на необитаемый остров, не заскучает: мгновенно подружится с папуасами, построит себе шалашик на ветках и заживет припеваючи, собирая дань от преданных поклонников. А может, и вовсе обменяет у них какие-нибудь завалященькие совдеповские бусы на пару-тройку островов, найдет там золото, откроет прииски и разбогатеет.

Со временем я поняла, почему подружка так тяготилась жизнью в провинции и едва ли не с раннего детства грезила Москвой: ее удручал не столько тяжелый быт (носить воду, колоть дрова, ухаживать за скотиной), сколько отсутствие размаха и возможностей для общения. А с кем там общаться? Судя по рассказам Лиды и Веры, которые я жадно впитывала, чтобы как можно скорее сойти за свою, в городке, где мы жили, все знали всех. Все учились в одной школе — другой в городе просто не было.

По окончании семилетки девочки и парни, кто побойчее, уезжали в крупные города. Те, кто оставались, жили жизнью, которую до них уже давно расписали наперед: шли работать на местную птицефабрику, женились на девушках, живших по соседству, особо не выбирая, лишь бы своя была, знакомая. Девчонкам и вовсе выбирать не приходилось — их было намного больше. За каждого мало-мальски симпатичного и непьющего парня шла прямо-таки война. Многие парни, не выдерживая скуки, спивались, дрались, попадались на кражах и разбое, получали срок, отсиживали и возвращались домой. Жена, которой надоедало быть одной, на тот момент уже уходила к соседу… Женщины, умученные тяжелым трудом и постоянными склоками и разборками, махали на себя рукой и жили так, как живется. В итоге многие и в сорок уже выглядели пожилыми.

От такой унылой, скучной, серой и беспросветной жизни и сбежали в свое время Лида, Вера и настоящая Даша. Сбежала от похожей судьбы и Галочка, только, к сожалению, не в семнадцать, а почти в пятьдесят… Ну да это, как говорит обаятельный Леонид Каневский, «уже совсем другая история»…

— Слушай! — вдруг осенило меня, когда мы добрались до нужного дома, зашли в парадную, где жили Володя с Алей, и остановились у двери их квартиры. — А не прогонит он нас?

— Кто? — изумился Николай.

— Да Володя этот… Каким-то мрачным и нелюдимым он мне показался в прошлый раз. И в гости он не хотел нас вести совершенно, я по глазам его поняла, просто, видимо, при Але своей побоялся отказать.

Николай усмехнулся.

— Ты, Дарьюшка, приметливая, в людях хорошо разбираешься. Это очень полезное для жизни качество. И про Володьку ты правильно подметила. Он и правда нелюдимый, но нам не откажет.

— Почему? — точно следователь, продолжала допытываться я.

— Если хочет сидеть со своей зазнобой на хорошем месте в партере и получить когда-нибудь работу в театре, то не откажет, — спокойно, но очень уверенно произнес Николай. — Я обещал ему, что через отца попробую договориться. — И он три раза коротко нажал на звонок.

Дверь нам открыла улыбчивая Алевтина в халатике и бигуди, которая, едва заметив меня, просто расцвела.

— Дашка? — выпалила она. — Во дела! Заходите скорее. И Кольку притащила. Сейчас, погодите, пойду приоденусь.

— Николая, — чуть нахмурившись, деликатно поправил ее мой спутник.

— Ой, да ладно! — не приняла всерьез Колино замечание Аля и продолжала тараторить со скоростью пулемета. — Тоже мне, интеллигенция… Проходите в комнату, я сейчас чаек поставлю. А это брат твой, Дашка что ли? Похож… Я, Дашка, кстати, забыла у тебя телефон в прошлый раз взять. Сижу тут, со скуки помираю. Так бы позвонила, сама позвала в гости… А Володька нахмурился, как обычно, и сидит, газету читает. На улицу его не вытащишь, прямо сыч какой-то. Туда не хочу, сюда не хочу…

Володя пребывал в привычном мрачном расположении духа. Встретив нас коротким: «Привет!», он не выказал ни радости, ни досады, только удивленно взглянул на Сережку и спросил:

— Это кто?

— Эээ… — замялась я, не знаю, представлять Лютикова то ли своим братом, то ли проштрафившимся подшефным пионером.

— Это Дашин подопечный. Дело есть к тебе, Володя, — уверенно начал Николай и вкратце объяснил Володе, в чем заключается просьба.

Может быть, хозяин комнаты и удивился, но виду не подал. По его лицу вообще мало что можно было понять.

— Садитесь, — небрежно кивнул он на стол, стоящий в центре комнаты, и достал из тумбочки затертую колоду.

— Нам не просто надо научить парня играть, — уточнил Николай. — Надо чтобы этот Гвоздь напрочь отказался впредь садиться с ним за карточный стол.

— Садитесь, — повторил Володя уже с плохо скрываемым раздражением. — Я не репетитор и не нянька. Чем смогу, помогу. Если у Вашего Сереги сообразительности с гулькин нос, тут я бессилен.

Серегины кулаки сжались. Я даже испугалась: не хватало еще, чтобы пионер кинулся с кулаками на взрослого. Однако спустя всего пару секунд парень успокоился, видимо, наступив на горло собственной гордости и поняв, что выхода у него особо-то и нет. Он молча кивнул, сел за стол и принялся слушать объяснения Володи. Николай сидел рядом, наблюдая, а мы с Алей, разлив по кружкам чай и закусывая его ирисками, мило болтали о всяких женских делах.

Надо сказать, что сам факт того, что Володя мастерски умеет играть в карты, меня не удивил. В Советском Союзе переброситься в карты было обычном делом. Играли почти все. Карты обязательно с собой брали на дачу, в командировку и на отдых. Милое дело — сыграть партейку, пока пережидаешь в тени под зонтиком на пляже самый пик солнца. Перекидывались картишками и пациенты в больничных палатах, и даже пионеры в своих лагерях, разумеется, пряча карты от вожатых. Если же вожатые все же находили карты, то изымали и позже с удовольствием резались в них сами.

Правила карточной игры знали и рабочие, и интеллигенция, дети и их родители, бабушки и дедушки, мужчины и женщины, школьники и студенты. Играли везде: дома, во дворе, на работе во время перерыва. Один мой товарищ, чье детство тоже пришлось на восьмидесятые, рассказывал, что едва дожидался конца последнего урока и пулей несся домой, чтобы сыграть партейку с любимыми бабушками. Карты в отбой он научился сбрасывать потихоньку и незаметно для остальных, а посему постоянно выигрывал.

У каждого возраста и у каждой социальной группы были свои игры. Школьники, только начинавшие знакомиться с картами, предпочитали «пьяницу» и «Акулину». Девушки использовали карты не только для игр, но и для гаданий. Так, например, когда я жила в общежитии, почти все девчонки бегали гадать на суженого к Катюшке на третий этаж. Говорят, все, что она кому-либо когда-то нагадала, сбывалось. А наша вахтерша Зинаида Петровна могла сутками напролет раскладывать пасьянс.

В «пьянице» каждому игроку раздавалась поделенная поровну колода. Чтобы выиграть, нужно было собрать полную. Игроки по очереди снимали верхнюю карту со своей стопки. У кого была карта старше, тот забирал все остальные и клал их в низ своей стопки.

А вот «Акулина» была чуть-чуть сложнее. Колода в этой игре также делилась между игроками поровну. Любые парные карты сбрасывались, кроме дамы пик. Затем игроки вытягивали случайную карту у друг друга и снова сбрасывали парные. Это повторялось, пока кто-нибудь не оставался с одной лишь пиковой дамой. Он и становился «Акулиной».

Студенты и интеллигенция чаще всего играли в другие игры — «покер» и «преферанс». В удовольствии сыграть в «преф» не отказывали себе порой даже уважаемые на самой верхушке люди. В первой игре требовалось собрать самую высокую комбинацию и выиграть партию, во второй — набрать больше всего очков. Обе игры были азартными, и ставки делались порой очень крупные.

Наверное, я не ошибусь, если самой распространенной карточной игрой в советское время был «подкидной дурак». За ним шли «переводной дурак» и «девятка», в которую охотно играли и в семьях, и в гостях. Про «дурака» я знала всегда и даже успела сыграть много партий в этой игре со своей горячо любимой бабушкой.

А вот про «девятку» мне впервые рассказал Николай. В этой игре нужно было скинуть на кон все свои карты, начиная с девятки бубен, и не забывать при этом строить преграды соперникам, чтобы они не сбрасывали свои карты. Если скидывать было нечего, то ставили сумму денег, равную первоначальной.

— Ну в преферанс вы вряд ли играете, — протянул Володя, глядя на заробевшего пацана. — Во что режетесь? В «очко», в «свару»?

— В «буру», — промямлил Сережка.

— Ну в «буру» так в «буру», — пожал плечами Володя. — Раздавай.

— Что такое «свара»? — полюбопытствовала я.

Володя недобро зыркнул на меня и ничего не ответил, а вот Николай охотно пояснил:

— Смысл игры «свара» — в том, чтобы с тремя картами на руках победить с тем количеством очков, какие имеются. Когда у двух игроков накапливается одинаковое количество очков, начинается «свара».

— А ты откуда знаешь? — удивилась я.

Николай рассмеялся.

— Ты думаешь, если я из интеллигентной семьи, то только в преферанс умею играть? Можно подумать, я во дворе никогда не гулял… Играли мы во всякое, не только в лапту, «чижик-пыжик» и «штандарт». В картишки тоже перебрасывались, конечно, в укромном месте, подальше от взрослых. Давно, правда, не играл…

Спустя три часа, когда за окном уже стояла беспроглядная темень, Володя одни движением руки сгреб колоду и бесцеремонно сказал:

— Все, ступайте домой… Что смог, объяснил. Завтра нам с Алей рано вставать. А парнишка-то ваш смышленым на редкость оказался.