Продавщица 2: Галя, у нас перемена!

Глава 21

Ничего не понимая, я стянула шапку, шарф и растерянно оглядела коллег. Все они не сидели как обычно — каждый за своим столом, а стояли вместе, сгрудившись у стола Натальи Дмитриевны. Учителя с бледными лицами суетились возле нее, предлагая то чай, то кофе. Она не реагировала. Я в изумлении заметила, что выглядела Наталья Дмитриевна сегодня совершенно не похоже на себя: обычно прилизанные и собранные в кичку на затылке волосы были распущены, лицо заплакано, мышиного цвета пиджак и юбка отсутствовали, а вместо этого на ней был накинут простенький домашний халат, а ноги были обуты в уютные домашние тапочки. Учительница не плакала, но смотрела вперед ничего не видящим, стеклянным взглядом и бесконечно повторяла одну и ту же фразу:

— Как же она теперь без него-то будет? Это все я, это я во всем виновата… Отпустила… Отпустила…

Я в растерянности остановилась, понимая, что произошло что-то страшное. Кто такая «она»? И кто такой «он», которого больше нет? Моя палочка-выручалочка — Катерина Михайловна, взяв за руку, тихонько отвела меня в сторону и рассказала, что случилось. А случилась трагедия.

Вчера днем, когда я мирно отсыпалась у себя дома после знакомства с советской стоматологической помощью, вдоволь наплескавшись в ванной и наигравшись с Иришкиной овчаркой Найдой, в квартире на Балтийской улице, неподалеку от нашей школы, произошло убийство. Накануне в учительскую позвонила мама шестиклассника Кости Соболева и попросила отпустить сына с уроков — нужно было помочь с новой мебелью. Успеваемость у Кости была хорошей, уроки он никогда не прогуливал, и поэтому завуч Наталья Дмитриевна, со скрипом, конечно же, но согласилась.

Мама Кости ушла в магазин, а паренек остался дома.

— А откуда Вы все так хорошо знаете? — изумилась я. — Вроде в органах никогда не работали…

— Тише! — также шепотом одернула меня Катерина Михайловна и обернулась на коллег, но те, не обращая на нее внимания, продолжали утешать Наталью Дмитриевну. — Софочку, подружку мою, помните? Так вот, она — криминалист, выезжала вчера на место, все видела.

По словам Софьи, подруги Катерины Михайловны, которые она мне передала, двенадцатилетний школьник был зверски убит.

— Ограбить хотели? — спросила я, стараясь говорить как можно тише.

— Да, — кивнула коллега. — Денег взяли, не то что бы много, но и не сильно мало, рублей шестьдесят, а еще мелочевку: одеколон «Шипр», свитер… Это ж какой мразью надо быть, чтобы так поступить!

— А мать? — упавшим голосом спросила я. В целом, можно было и не спрашивать. Ясное дело, что.

— Рассудком тронулась, — с горечью констатировала Катерина Михайловна. — В «Кащенко» ее забрали. Все спрашивала следователей, что ребенку приготовить, когда из школы вернется: яичницу или омлет… Знаете, Дарья Ивановна, мне в жизни многое повидать пришлось, но чтобы ребенка ради шестидесяти рублей да паршивого одеколона зарубили, слышу впервые.

— А она чего плачет? — продолжала допытываться я, глядя на совершенно неузнаваемую Наталью Дмитриевну. — Он ей родственник, что ли? Я думала, она и плакать-то не умеет. Мне кажется, зря она в педагогику пошла, а не в театральный. Ей бы сотрудниц гестапо в фильмах играть…

— А не ерничайте, Дарья Ивановна, — вдруг одернула меня коллега, мигом утратив свой дружеско-материнский тон. — Не судите людей по обертке. Видите, и у нашей «Снежной Королевы» сердце оттаяло. Любит она всех мальчишек и девчонок, по-своему, но любит. И Лютикова Вашего она бы не отправила в колонию, так, сгоряча сказанула. А как про трагедию узнала, прибежала в школу, в чем была.

— Ладно, была неправа, — призналась я, устыдившись. — Так что делать будем? Кажется, наша Наталья Дмитриевна недалека от того, чтобы вслед за Костиной мамой отправиться.

Как на грех, я высказалась слишком громко, и случайно услышавшая меня завуч зарыдала.

— Бедная мать… Это же надо такое пережить…

— Ступайте-ка на урок, Дарья Ивановна, — по-доброму, но настойчиво выпроводила меня Катерина Михайловна. — И Вы, коллеги, у кого нет «форточки», расходитесь. А мы уж с Натальей Дмитриевной посидим, потолкуем… Да? — и она дружески обняла «Снежную Королеву».

На совершенно ватных ногах я отправилась в класс. Я вдруг вспомнила этого Костю: он вместе со своим другом катался на школьном паркете, когда я впервые в жизни вместе с Катериной Михайловной переступила порог школы. Надо же, какая нелепая случайность… Не останься он в тот роковой день дома, ничего бы и не было… И теперь Наталья Дмитриевна, в которой вдруг проснулись человеческие чувства, ошибочно решила, что только она виновата в случившемся… Если бы она не отпустила Костю Соболева, он бы не подвергся жестокому нападению и остался жив…

Да разве можно себя за это винить? Получается, тогда виноватыми можно считать кого угодно: Костину маму, которая попросила сына помочь с мебелью, продавцов мебели, которые организовали доставку именно в этот день, строителей, которые построили дом в этом месте… Не было бы дома — не было бы и квартир, не было бы незваного посетителя. Ну бред же! Откуда бедной Наталье Дмитриевне знать, что произойдет в этот роковой день?

Ладно, надеюсь милая и обаятельнейшая Катерина Михайловна найдет нужные слова и приведет болезную в чувство, а мне нужно заняться текущей работой. Я провела положенные занятия, опросила учеников, заполнила журнал… Все шло, как обычно. Разве что на занятиях в классе, где раньше учился Костя, было очень тихо. Никому и в голову не приходило шуметь и барагозить. Как на грех, мне нужно было именно в этот день провести там урок, заменяя заболевшую старенькую учительницу. Стараясь не смотреть на место, где когда-то сидел Костя, я наскоро рассказала тему и сразу же после урока покинула класс. Я даже не представляла, что испытывали ребята, в одночасье потерявшие друга, и не знала, как их утешить.

Новость о трагедии разлетелась по школе моментально, и другие ученики тоже выглядели притихшими и подавленными. Не в силах больше находиться в школе, я сразу же после уроков ушла домой, не оставшись по обыкновению попить чаю в учительской. Однако и там отрешиться от всего произошедшего не получилось. На ушах стояла вся Москва. Даже жильцы моего дома, находящегося довольно далеко от Балтийской улицы, — и те вовсю судачили. Детей на улице было немного: напуганные родители держали своих чад дома под присмотром.

В квартире, где я проживала, было не лучше: родители Эдика и Игоря, вполне уже взрослых парней, запретили им приближаться к входной двери, если кто-либо звонит. Даже на тренировки вечером их провожал отец, и он же забирал их домой, несмотря на яростные протесты подростков: «Ребята засмеют же!». Анечка, мама Егорки, перестала пускать сына на прогулки и вовсе хотела запереть в комнате, благо я уговорила ее хотя бы разрешить тому бегать по квартире. Родители Ирочки, на которой Егорка собрался жениться, точно сумасшедшие, ходили за дочерью по пятам, вздрагивая от каждого звонка в дверь.

Я не видела в этой ситуации ничего смешного и отчаянно понимала родителей, беспокоящихся за жизнь своих чад. Были бы у меня дети — и я переживала бы точно так же.

С того трагического дня, взбудоражившего всю Москву и разделившего жизнь многих людей на «до» и «после», я не переставала ни на минуту думать о произошедшем и думать, чем же я могу помочь. Кажется, я поняла цель своего теперешнего пребывания в СССР: я, единственная из всех, должна была знать, кто преступник. Если его в итоге поймали, то я хоть краем уха, но должна была об этом слышать… День за днем я перебирала в памяти все, что слышала о громких событиях в Москве шестидесятых годов, но ничего путного мне в голову не приходило. Кажется, приблизительно в это время открылся театр на Таганке, стала выходить передача «Спокойной ночи, малыши»… Юный метростроевец Коля в исполнении Никиты Михалкова спел песню «А я иду, шагаю по Москве», которая стала неофициальным гимном столицы… Но все это было не то…

Спустя пару дней Наталье Дмитриевне немножко полегчало. Благодаря горячему чаю, который Катерина Михайловна влила в нее почти насильно, и теплой задушевной беседе, она пришла в себя, снова надела свой костюм и начала заниматься работой. Кажется, моей мудрой коллеге даже удалось убедить ее, что она ни в чем не виновата. В конце концов, не может же завуч отвечать за каждого ученика! Для этого есть родители.

А вот с Костиной родительницей дела обстояли гораздо хуже. Как опять же по большому секрету шепнула мне всезнающая Катерина Михайловна, мама погибшего шестиклассника окончательно двинулась рассудком. Из психиатрической больницы ее не выпускали, да и некуда ей было идти: квартира была опечатана.

Подробностей произошедшего нам не сообщали. Оставалось только догадываться. Катерина Михайловна попыталась было позвонить в свою старую коммунальную квартиру и побеседовать с подругой Софочкой, но та днем и ночью пропадала на работе. Да и нельзя ей было, скорее всего, много болтать — работа такая.

Спустя еще пару дней до Москвы дошло еще одно страшное известие: случились два новых убийства, только уже не в Москве, а в Иваново. Погибли пожилая пенсионерка и школьник, одногодок Кости Соболева. На этот раз упорной Катерине Михайловне все же удалось кое-что выведать у своей подруги Софьи. Как оказалось, убийца обчищал квартиры, но если не находил деньги, то брал все, что может представлять хоть какую-то ценность: шариковые ручки, карандаши, пляжные очки, фонарики…

— Представляете, Дарья Ивановна, — с красным от злости лицом говорила она мне, — этот гаденыш старушку порешил ради карманного фонарика и семидесяти копеек! А девчонку лет пятнадцати изнасиловал и топором порубил. Жива она осталась, слава Богу, в больнице валяется. Жизнь ее поломана навсегда теперь. Ну не тварь ли?

— Тварь, — мрачно соглашалась я, отчаянно прокручивая в голове все, что я знаю о шестидесятых и костеря себя за то, что не приходило в голову ничего путного. — А как преступник выглядел, неизвестно?

— Ах, душенька Дарья Ивановна, — остановилась вдруг коллега. Я от неожиданности не успела затормозить и чуть не налетела на нее. — Точно не известно. Но есть, есть свидетель!

— Ух ты! А кто?

— Да сосед, Володя Теплов! Вы его не знаете. Парнишка это. Он его видел, незадолго перед тем, как этот маньяк к Косте Соболеву зашел. Софочка с ним беседовала, спрашивала его, что и как: какого роста, какой внешности…

— Володя? Значит, и к нему этот гад в квартиру заходил? А как он выжил тогда? — недоумевала я. — Тоже в больнице?

— Да нет, в порядке все. Вообще не пострадал. — Катерина Михайловна снова остановилась, на этот раз — поправить «молнию» на сапожке. Подождав, я снова двинулась за ней следом.

— А как так получилось?

— Да изверг этот, чтоб ему пусто было, позвонил, представился сотрудником коммунальной службы. Газ ему якобы проверить надо было. Зашел, для вида конфорки на плите покрутил и спрашивает Володю: «Есть кто дома?». Тот говорит: «Да все дома». Ну этот еще для вида покрутился и ушел, побоялся, видимо, при свидетелях свои зверства творить — вдруг поймают. Мальчишку нарисовать попросили преступника, а тот особо и не умеет. Высокий, говорит, горбоносый… Софочка уж и так, и сяк его расспрашивала. Под конец видит, что устал, и домой отпустила.

— Рисовать, говорите, не умеет? — в задумчивости переспросила я.

— Ну да, а что? — недоумевающе уставилась на меня Катерина Михайловна. — Что Вы задумали, Дашенька, рассказывайте!

— Пойдемте! — решительно сказала я. — Я знаю, кто умеет.

Спустя полтора часа мы были в милиции. Мы — это я и Сережка Лютиков, плохо соображающий, что происходит, но согласившийся мне помочь. Катерина Михайловна осталась дома. Поначалу, когда я заявилась к Сережке на порог с предложением пройти в место, куда он явно идти не хотел, парень расстроился и даже ощерился на меня.

— Так и знал, — презрительно бросил он, — что для вида вся эта Ваша «помощь». Портрет нарисовать, угу. Знаю я, зачем в такие места приглашают.

— Послушай, — терпеливо продолжала я, не обращая внимания на колючесть подростка, — ты — единственный, кто может помочь. Ну пожалуйста, а?

После долгих уговоров Сережка, кажется, мне поверил и, послушно натянув куртку, шапку «петушок» и ботинки, потопал в отделение.

— Мы к Софье Исааковне, — показала я на входе паспорт.

Скучающий милиционер посмотрел документ и кивком головы указал на дальний кабинет по коридору.

— Пойдем, пойдем… — подтолкнула я в спину заробевшего Серегу. — Да хватит бояться! Не собирается никто тебя сажать! Та история давно канула в лету.

Я постучалась.

— Войдите! — раздался знакомый голос.

В кабинете сидела подруга Катерины Михайловны Софья, одетая в служебную форму. За соседними столами сидели еще несколько сотрудников. Еще в кабинете был незнакомый мне школьник. Вид и у Софьи, и у пацана был крайне уставший. У Софочки залегли темные круги под глазами. Я с сочувствием посмотрела на нее. Надо же, бедная! Небось несколько суток уже не спала.

— Это Сергей, — представила я Лютикова. — Он хорошо рисует.

— Отлично, — повеселела Софочка. — Вот пусть и нарисует мне портрет со слов Володи. А я расскажу все, что запомнила.

— Неоценимую помощь следствию оказал Ваш Сережа Лютиков, Дарья Ивановна, — похвалила моего восьмиклассника Софочка. Несколько дней спустя после нашей встречи в милиции мы сидели в гостях у Катерины Михайловны и пили чай. Кажется, ей все же удалось немного поспать, и выглядела она значительно лучше. А может быть, просто радовалась тому, что дело сдвинулось с мертвой точки.

— Я в Иваново-то съездила, — рассказывала Софочка, прихлебывая чай с блюдца. Мы с Катериной Михайловной ее внимательно слушали. — В больнице детской была. Девочке той, которую охальник этот изнасиловал, Сережин рисунок показала. Изрубленная вся лежит. Она как увидела его, так сознание и потеряла. Хорошо нарисовал, значит. Ну и Володя молодец, хорошо его запомнил, хоть и нарисовать не смог толком. А главное, деталь значимую сообщил!

— Какую? — полюбопытствовала я.

— Маньяк-то этот, кажется, не из местных, приезжий, — задумчиво сказала Софочка. — Шапку не так носит. Вроде бы мелочь, а на самом деле может зацепку дать. Наши-то москвичи наверх уши повязывают, а этот — сзади… И нос у него с горбинкой. Волосы, по словам Володи, у него вьющиеся, слегка рыжеватые, из-под шапки выглядывали. С Кавказа, может, прибыл… Не определили пока. Ищем…

— Если не местный, то может, общежития проверить стоит? — предположила я.

— Может, — согласилась Софочка. А может, снимает угол или квартиру даже…

— Разве можно квартиры снимать? — удивилась я. — Вроде незаконно это.

— Незаконно, конечно, — согласилась Софочка. — Но снимают. А куда народу деться? Общежитие не всем дают. Если бы это где-то в старом фонде было, вычислить было бы гораздо легче. Там все друг друга знают, новички сразу привлекают внимание. Соседок-старушек во дворе можно было бы опросить. А тут дом новый, заехали не все, многие вообще друг с другом незнакомы. На это, видимо, у него и был расчет.

Я вдруг вспомнила свой сон, который приснился мне накануне трагедии. Высокий мужчина в пальто, с чемоданом, в шапке, уши которой повязаны назад…

— Ладно, Софочка, не будем тебя мучать. — Хозяйка заметила, что обсуждение событий, о которых уже несколько дней говорила вся Москва, а теперь еще — и Иваново, стало несколько тяготить подругу. — Отдохни, пирожка покушай. С вареньем смородиновым, сегодня только испекла. Кстати, девочки, вы слышали, в магазине на Ленинском хорошие отрезы ткани выбросили?… Я себе шторы думаю сшить.

Я тоже радостно выдохнула, обрадовавшись тому, что мы перешли к другим, более приятным темам, и с удовольствием принялась поддерживать разговор о том, как Катерине Михайловне лучше благоустроить наконец полученное от государства крошечное, но зато новехонькое и отдельное жилье.

Внезапно раздался звонок в дверь, громкий, настойчивый, пронзительный. В свете последних событий мы, конечно же, напряглись. Катерина Михайловна бросила быстрый взгляд на шкаф, словно прикидывая, смогут ли там спрятаться ее объемные телеса. Я, не успев ничего не сообразить, вжалась в стул, попутно ища на столе что-нибудь такое, чем можно было бы обороняться в случае нападения. Схватив вилку, я крепко сжала ее в руке. Если что — ух как задам!

Только Софочка не растерялась. Она мигом посерьезнела и из благодушной и весело щебечущей подруги превратилась в сотрудника милиции с железным самообладанием.

— Сидите тут, — коротко бросила она нам, одернула форменный китель и пошла в прихожую. — Кто там?