Пробуждение Черного дракона

Глава 30. Исцеление (Гилберт и Элиасаана)

Конечно, проще всего было бы согласиться на предложение Эрмаэла и подождать Эли здесь. Но разве мог Гилберт поступить так? Девушка бы испугалась, ей было бы неловко, и в конечном счете она бы очень расстроилась.

К тому же, с Аргелиусом Гилберт оставил Эли только потому, что тот являлся главой семьи, принадлежность к которой своей внучки недавно признал – и оказался готов ради нее вступить в схватку со старым другом и даже рискнуть войной.

Еще от Орлага, поливавшего грязью род Ауро, Гилберт знал, как заботится Аргелиус о всех своих потомках. Орлаг сравнивал его с наседкой и мусолил тему страдания золотого дракона, если одну из его игрушек-родных сломать, а Гилберт, которому полагалось учиться и становиться жестче, завидовал семье Ауро отчаянной детской завистью.

Сейчас, встретив вживую Аргелиуса, пусть и лишенного того волшебного ореола, в своем мнении Гилберт утвердился: лорд Ауро оказался сильным, мудрым и умеющим проявить эмпатию. Наверно, он стал бы противоположностью Орлага, если бы не один нюанс: Гилберт готов был руку дать на отсечение, что Аргелиус продолжает поглощать миры.

Впрочем, Эли это не касалось. Доверие лорда Ауро к Гилберту росло, когда он видел, как черный дракон относится к его внучке – и это говорило о собственном Аргелиуса отношении к ней.

.

- Драконица – и не умеет перемещаться, - хмыкнул Эрмаэл.

- Аккуратнее, ты говоришь о женщине, которую я люблю, - предупредил медного лорда Гилберт, кроша каменный замок.

Он поглядел вниз: там, на первых ступенях ведущей к башне лестницы, лежали пара десятков походя убитых Эрмаэлом слуг. Совсем еще молодые. В основном – люди с небольшой примесью драконьей крови. Они были здесь исключительно ради обозначения принадлежности, ни один не предполагал, что придется сражаться. Черные одежды с острым узором должны были отвадить случайного путника от собственности семьи Арро – вот и все. Слуги не представляли опасности.

Эрмаэл просто не стал разбираться. Эли это бы взбесило.

- Не вина твой истинной, что ее заперли в мире, где перемещения невозможны, - признал Эрмаэл.

Лорд Куо без труда поддерживал вокруг башни сферический щит, маскирующий проникновение до тех пор, пока двери не захлопнутся изнутри. Это тоже было лишь предосторожностью: сам Ильберт прийти и разобраться с захватчиком не мог – Эльва попросту не отпустила бы ценного слугу от себя в такие неспокойные времена. Его ближайшие вассалы вряд ли посчитали бы мелкую башню без серьезных артефактов внутри достойной внимания. Всем было известно: исцеляет она лишь представителей рода Арро, совершенно бесполезна, как и безобидна, для остальных – так зачем же кому-то взламывать сомнительный старинный артефакт?

Гилберт прекрасно понимал: Эрмаэл наблюдает за ним, оценивает, пользуясь случаем. Поэтому сделал то же, что и обычно – оставил снаружи лишь пару притягивающих внимание, смехотворных, как наскоро сляпанных ребенком щитов, глубоко за ними пряча остальное.

Внутри башни пахло затхлостью и пылью. Слуги, тщательно полировавшие ее камни снаружи, вычищавшие окна и каменные розетки проемов, не допускавшие и малейшей трещины на балясинах верхней площадки, внутрь заходить боялись, а сам Ильберт здесь не бывал. Еще бы – зачем, если он унаследовал великую мудрость деда? Орлаг считал исцеляющие и восстанавливающие артефакты глупостью – куда быстрее и проще наполниться силой, если разложить и поглотить пару сотен или тысяч живых существ, коих в мирах черного дракона плодилось в избытке.

Интересно, кто тогда вообще создал подобное? Какой-то отступник Обсидиановой семьи, которого унижал кто-то вроде Орлага?

У башни оказалось четыре этажа, и каждый был изолирован и сверху, и снизу каменными сводами, не пропускавшими магию – то есть единственным способом подняться было перемещение, причем вслепую.

- Грязь и пустота, - оценил Эрмаэл, тоже ступивший на давно истлевший ковер. – Долго ждать?

- Ну что же, можно оглядеться, вдохнуть предания глубокой старины, - усмехнулся Гилберт, видя, как в глазах медного дракона загорается бешенство. – Но предпочту сделать это в одиночестве. Быстро.

Артефакт располагался на третьем снизу этаже – Гилберт смутно ощущал его биение, как мог бы услышать пульс живого сердца. От стен шло тепло, будто они были пронизаны сетью сосудов, по которым сердце-артефакт качало кровь.

Эрмаэл вдруг изменился в лице: понял с запозданием, что здешний воздух мягко и незаметно съедает его щиты. Так вот почему Гилберт уже чувствовал себя лучше! Сила медного дракона лечила его то ли врага, то ли союзника.

Может, создавший башню мастер вовсе и не был неудачником.

- Дальше я сам, - отпустил Гилберт Эрмаэла. И, щадя и так пораненную гордость, добавил: - Спасибо, лорд Куо.

- Будешь должен, - почти по-мальчишески усмехнулся Эрмаэл и пропал.

.

Три шага – три портала – наверх. Такая же обстановка, как и внизу – тусклая, выжженная, превратившаяся в пыль. Какие-то ковры, почти невесомые тюки, бывшие раньше подушками. Никакой мебели или картин – одни мягкие полы, на которые, почему-то рассеиваясь, падали пропускаемые бойницами лучи солнечного света. Там, где солнцу удавалось лизнуть пол, красок не осталось совсем – тысячелетия стерли кармин и охру без остатка.

Прямо посреди третьего этажа высился невзрачный столб. Его даже можно было бы принять за поддерживающую свод конструкцию, если бы в нем не текла та самая магия, что питала стены. Словно сияющие волокна сплелись в толстый жгут, и жгут этот покрылся каменным слоем, как кожей.

Гилберт прикрыл веки. В багровой темноте осталось лишь это сияние, смутными штрихами уходившее вниз и вверх, растекающееся по сводам и стенам.

Какое забытое чувство! Родовые артефакты, которых он не видел почти тысячелетие!

Ладони закололо от прикосновения к камню. Башня, признавшая хозяина, наконец загудела, закрываясь.

Неожиданно стало очень холодно, словно подул ветер, и на Гилберта обрушились капли воды. Он поднял лицо – потолка не оказалось, вместо этого в темноте туч билась гроза. Стен Гилберт тоже теперь не видел и не ощущал: их заменило заполненное водой открытое пространство, низкие ветвистые молнии, разрезавшие шквальный ливень и очертания почти незаметных в ночи, с воем гнущихся от сильного ветра деревьев.

Как если бы он переместился. Гилберт снова прикрыл веки: нет, он все еще находился в башне. Перед ним мерцал столб, и можно было разглядеть стены. Только стоило открыть глаза – и плотная иллюзия обступала Гилберта.

С каждой каплей, с каждым ударом молнии, с каждым грохотом грома сила прибывала и прибывала, и каждая клеточка тела будто пела, отзываясь на призыв стихии.

«Оно знает, что я люблю грозу».

- Хорошо, - рассмеялся Гилберт, с удовольствием умывая лицо. – Отлично!

И переместился за Эли.

.

.

- Почему ты мокрый?

Это вырвалось само собой. Я хотела рассказать Гилберту столько всего, и все же когда увидела его – рубашка облепляет торс, с пол плаща прямо на каменные плиты капает вода, отяжелевшие темные пряди змеями струятся по плечам и спине, лицо покрыто крупными каплями и оттого будто светится, и даже ресницы слиплись от влаги, не оставляя и шанса не смотреть в зеленые глаза с янтарными искрами, - все другие слова мигом выветрились из головы.

Гилберт поднес к лицу ладонь и улыбнулся:

- Действительно. Предполагалось, что это иллюзия, и я был уверен: пропадет, стоит покинуть башню. Как интересно.

Он выглядел отдохнувшим – и воодушевленным. И глаза светились почти лихорадочно, словно ему хотелось расхохотаться.

- Пойдем со мной?

Он не протянул ладонь, как обычно, а вместо того распахнул манящие объятия – и я бросилась вперед. Сильные руки сомкнулись на моей спине, плащ укутал меня словно коконом, и я спрятала лицо на груди у Гилберта, с радостью вдыхая родной запах.

Одежда была мокрой почти насквозь, но эта вода на ощупь и запах была совершенно не похожа на обычную. Она не облепляла, не скользила. И пах Гилберт словно ночной грозой, раскатами грома, вспышками молний, тем потрясающим ароматом, что остается в воздухе после бури. Я понимала, что рукава промокают, когда я обнимаю любимого за пояс, но ткань совершенно не холодила и не становилась тяжелой и неприятной.

- Моя Эли, - поцеловал меня в лоб Гилберт. – Ты как?

- Прекрасно, - отозвалась я, обтираясь щекой о его рубашку, как ласка. – Аргелиус признал меня частью семьи, и я никогда не чувствовала себя такой цельной. Только тебя и ждала. Здесь столько всего произошло! Я готова как-то помочь, но не знаю, что от меня требуется.

- Пойдем, - шепнул мне Гилберт. – Нам нужно многое обсудить, но я надеюсь, ты простишь меня, если я предпочту совместить разговоры с восстановлением.

Учитывая то, что говорил об истинности глава Аргелиус, прозвучало двусмысленно. Я плотно стиснула губы, радуясь, что Гилберт не видит выражения моего лица. Мне было интересно, но я стыдилась этого интереса. Может, он имел в виду что-то другое, а если и нет, то… хорошо.

Свет, как же смущает!

- Конечно, - сказала я, словно не догадываюсь ни о чем.

Гилберт зарылся носом в мои волосы где-то на затылке и рассмеялся, качая головой.

- Эли, моя Эли, - счастливо прошептал он сквозь смех. – Ты такая милая.

- Почему? – растерялась я.

- Неужели ты думаешь, что я стал бы склонять тебя разделить со мной ложе, пользуясь таким вот поводом? – сквозь смех ответил он, чем смутил меня только больше.

- Я не знаю, - буркнула я.

Гилберт мягко взял мое лицо в ладони. Повинуясь, я подняла взор.

Нежность в его глазах ошеломляла.

- Я люблю тебя, Эли, - сказал черный дракон, глядя на меня в упор.

- Я… – Думала ответить, но язык будто отяжелел. Сердце же рвалось из груди. Мне так хотелось ощутить вкус его губ, что я потянулась наверх, не прикрывая век, словно что-то придало мне храбрости.

- Знаю, - шепнул мне в губы Гиберт, склоняясь. Его дыхание обжигало.

Стоило нам коснуться друг друга, и будто молнии заискрились у меня на кончиках пальцев. Я вся наполнилась ощущением жара, как если бы меня поместили в громадную печь, в которой тело мое плавилось, как золото. И вместе с этим все заострилось почти до боли – равномерное давление его ладоней, капли теперь уже и на моей коже…

Этот поцелуй оказался нежнее, невесомее – и оттого лишь распалил голод, о котором я раньше не знала. Отбросив все вопросы Гилберту, наплевав на приличия, я запустила пальцы в его влажные волосы.

И тут увидела, что метка на моем запястье светится.

Гилберт поймал мою руку – только чтобы поцеловать круг со странным символом внутри. И эта ласка отозвалась во мне так, словно он ласкал вовсе не предплечье.

- Я выбрала не рвать эту связь, - призналась я ему. – Аргелиус предложил мне.

Гилберт заглянул мне в глаза. Медленно кивнул, словно удерживаясь от чего-то:

- Спасибо. – Голос его звучал хрипло. – Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, Эли.

Его пальцы почти невесомо оглаживали мою щеку, подбородок, шею, ключицу. Он будто поверить не мог, что я рядом, что не растаю сейчас в его руках, как призрак.

Он желал меня – без остатка, тело и душу, словно хотел прикоснуться ко мне всей сразу. Я слышала эти мысли, ощущала отчаянно рвущееся наружу сладкое безумие, на грани которого Гилберт балансировал, не давая себе рухнуть в пропасть, манящую его – нас обоих! – как ничто и никогда в жизни. Казалось, мы соприкасаемся не кожей, а оголенными нервами.

Только сейчас я заметила, что Гилберт тоже тяжело дышит. В том же темпе, что и я. И что дыхание наше мешается, связывая нас еще больше.

- Уйдем отсюда? – попросила я почти жалобно.

Гилберт не ответил. За его спиной что-то поменялось – потухло и вновь зажглось, - но я даже не поняла, что именно. Видела только его лицо, все еще влажное от капель, почти безумное, красивое настолько, что просто не могла бы отвести взор. И снова – свое отражение в его глазах.

Он любил меня.

И я любила его.

Над нами раздавались раскаты грома. За спиной Гилберта сверкали молнии магической грозы, буря с воем проносилась между деревьями. Я отмечала эту перемену лишь самым краем сознания. Она не имела никакого значения.

И лишь когда на нас обрушился ливень, я поняла, что мы уже не в замке Ауро.

Только и это оказалось совершенно не важно по сравнению с тем, что Гилберт снова наклонился ко мне, накрывая мой рот поцелуем, и я вскрикнула ему в губы, когда ощутила, как падаю назад.

Но о землю я не ударилась. Чем бы ни оказалось пространство внизу, оно было мягким. За спиной нависшего надо мной Гилберта освещали небо молнии. Они светились и в его глазах, будто черный дракон и великолепная гроза были одним целым.

Он дал мне всего несколько мгновений воли, пока снимал с себя плащ, но и эти мгновения показались мне вечностью. Мне нужно было ощущать его кожу, знать, что и он чувствует мою дрожь, и тоже хочет этого контакта сильнее, чем чего-либо еще.

Я схватила руку любимого и положила ее к себе на ключицы, чтобы снова ощутить жар, пробивший по груди, спине, бедрам и плечам – и до кончиков пальцев. Кажется, мой пульс бился вместе с раскатами грома.

Из-под моих пальцев вырывалось пламя, но оно не причиняло Гилберту вреда. Я и сама была объята черным драконьим огнем, однако это совершенно меня не пугало. Сейчас, когда любимый был здесь рядом, когда от каждого его прикосновения я сходила с ума, опасность почти не имела значения.

Восхитительно!

Пламя сожрало мою одежду – и его.

Ладонь Гилберта скользнула ниже, между грудей, к животу. Он легонько надавил на солнечное сплетение, вынуждая меня умоляюще выгнуться ему навстречу и наклонился. С его волос стекала вода. Голос почти глушился грохотом в небесах.

- Ты великолепна, моя Эли, - прошептал он, переплетая свои пальцы с моими.

Гилберт смотрел мне в глаза, давая лишь момент, и хрипло, как если бы каждое слово давалось ему с невероятным трудом, прошептал:

- Если ты хочешь остановиться – сейчас. Я восстановлюсь и без этого.

Я поняла, что он имел в виду. Гилберт ощущал то же, что и я – чем больше голой кожи касалось голой кожи второго, тем больше разум покидал меня, оставляя только огонь. И в мыслях не было никакого лечения. Кожа звенела, орала, умоляла коснуться истинного, будто все мое собственное существо свелось к этому желанию.

Не отвечая на слова Гилберта, я обвила ногами его пояс и скрестила лодыжки на пояснице, не стыдясь больше ни своей, ни его наготы. Останавливаться я не собиралась.

.

…Ни малейшей боли, хоть до Гилберта я и не знала мужчины. Только мир перестал существовать, сводясь к моей наполненности им и жажды, словно и этого не достаточно, чтобы насытиться.

Нам обоим было мало. Мало пить влагу с кожи друг друга, мало жадных и оглушающих толчков, мало разрядки, наполнившей нас восторгом – и лишившей на миг сознания. Молнии пробивали обоих насквозь, выжигая все барьеры, какие я когда-либо сама ставила в себе, сплавляя два сердца и тела воедино.

.

«Моя Эли».

Кажется, это продолжалось часами. Я не знаю, как мы остановились. Не помню, как оказалась, счастливая, наполненная и расслабленная, в его горячих объятиях и как свернулась в них клубочком, зная, что больше никогда не захочу расставаться с этим мужчиной.

Я не просто ощущала себя любимой – только так и могла выглядеть судьба.

Дождь больше не шел. Грохот раздавался где-то вдали, а мы лежали на пахнущей свежей лавандой перине. Это место, в котором мы почему-то оказались, напоминало мою хижину на Лавандовом острове – только у меня никогда не было такого большого камина и таких высоких окон в половину крыши, открывавших темное бушующее небо.

Я решила ничего не спрашивать. Подспудно знала, как знал Гилберт, что это место читает нас и создает пространство, в котором нам хорошо.

Так что я потянулась, плотнее заворачиваясь в его руки – и только сейчас заметила, что на левом запястье моего любимого, как и на моем, едва заметно светится похожий на подкожный шрам круглый символ, наполненный кружевом ровных, но переплетающихся линий.

Его рука лежала на моей – и оба знака немного мерцали, будто лаская друг друга.

И по сравнению с этим брак не решал ничего.