— Мне нужно увидеть Матушку Тэмми, — в сотый раз повторила я, проявляя завидное упрямство.
В ответ Сара всплеснула сухими, морщинистыми руками:
— Как же ты меня замучила, окаянная! Уже сто раз было говорено: занята Матушка, дел невпроворот и бегать по всяким тунеядкам, прячущимся от работы, у нее нет времени.
Я скрипнула зубами, но не отступила. Да и сколько можно отступать? Сколько я уже провела в заточении? Дней десять? И никого кроме Сары в последнее время не видела, будто все вымерли или забыли о моем существовании.
— У меня есть вопросы, и я хочу их задать!
— Да какие могут быть вопросы, ослица ты упрямая!
— Когда мне можно будет выйти? Когда мне разрешат общаться с друзьями? Когда все это закончится?
— Пфф, — хмыкнула нянька, — ты бы время-то не торопила, девочка. А то мало ли…
Слова прозвучали зловеще и неприятным привкусом осели на языке.
— Попросите ее придти, пожалуйста, — уперлась я, — мне очень надо.
— Надо ей, — проворчала Сара, забирая грязную посуду, — всем чего-то надо, а бегать приходится мне. А я уже стара, мне покой положен.
Она ушла, а я со стоном повалилась на кровать. Заточение и вынужденное бездействие сводили с ума. Я ночами не могла спать, потому что стоило только задремать, как перед глазами появлялось ромашковое поле или река, или бескрайние просторы Седого Моря, над которым я парила словно птица.
Жажда свободы ослепляла. Я уже не столько убивалась из-за страха за свою жизнь, сколько из-за непреодолимого желания выйти из опостылевшей тюрьмы.
Я запомнила каждую половицу на полу, каждую трещину на стенах. Перечитала все три книги, а записи Анетты и вовсе выучила наизусть. Мне отчаянно хотелось с кем-нибудь поболтать, пробежаться босиком по траве, упасть на мягкий берег и смотреть как по голубому небосводу весело бегут курчавые белоснежные облака.
Увы, над Брейви-Бэй по-прежнему клубились тяжелые тучи, заслоняя собой летнее солнце, но не спасая от духоты. Дождя не было уже много недель, и трава за окном начала желтеть, деревья тоже опустили ветви и неспешно сбрасывали пожухлую листву. Даже шумные стрижи, которые обычно сновали над приютом, в этом году были непривычно молчаливыми и все реже вставали на крыло. Весь остров замер и начал усыхать. Вместе с ним усыхала и моя надежда, а заодно и вера в то, что смогу выбраться из этой западни.
Я прикрыла глаза и попыталась заставить себя уснуть. Плевать, что разгар дня. Все равно делать нечего, а если провалиться в сон, то время проходит быстрее.
В окно что-то звякнуло, но я даже не пошевелилась. Опять синица-попрошайка прилетела за крошками, а мне даже лень встать…
Тук-тук. Щелк.
В этот раз мне показалось, что снаружи что-то треснуло, и я все-таки приподнялась на локте. Прислушалась.
Снова услышав треск, будто ветка сломалась под неаккуратной ногой, я не выдержала и подошла к окну.
А там… Там стояло нечто, похожее на чучело. В тяжелом халате поверх широких штанов, в варежках, с шарфом, намотанным поверх головы так, что только глаза и остались.
— Эльза! — тихо воскликнула я, с трудом опознав это создание, — что с тобой?
Она выглядела, как бродяжка, которая решила похвастаться богатством и надела все свои обноски сразу.
— Тебя пришла проведать, — пробурчала она, не поднимая головы, — ты как? Жива еще? Ходить можешь?
— Ммм, — я растерялась, — жива, хожу. А вот ты куда пропала? Забыла обо мне?
— Так ведь нельзя к тебе. Сама знаешь.
Я ничего не знала. И не понимала.
— Матушка нам все рассказала, — Эль шмыгнула носом, — про твою страшную болезнь. И строго настрого запретила приближаться к этому крылу, чтобы не заразиться.
— Ах, вот оно что, — я до боли сжала кулаки, — болезнь, значит.
Тэмми не стала изобретать что-то новое, а использовала со мной тот же фокус, что и с Анеттой.
— А я так соскучилась, сил нет. Вот, обмоталась всем чем могла и пришла, чтобы хоть словечком с тобой напоследок перекинуться.
— И что же она вам рассказала?
— Все. Что обезобразила тебя хворь неведомая. Что кожа с тебя пластами сползает, волос на голове не осталось. Пальцы покрылись серыми нарывами и стали похожи на ветки засохшего дерева.
— Да? — усмехнулась я и просунула сквозь прутья обе руки. Показала ладошки, потом обратную сторону, поиграла гладкими пальчиками.
Эльза растерянно хлопнула глазами и продолжила:
— А ноги твои распухли, превратившись в гноящиеся копыта.
Я молча скинула старые туфельки, забралась на подоконник и высунула на волю обе ноги. Еще и поболтала ими.
— А лицо твое…
Я не стала слушать, что с моим лицом. Вместо этого придвинулась вплотную к решетке, чтобы подруга могла меня хорошенько рассмотреть.
Она недоверчиво нахмурилась:
— Я не поняла…Ты здорова что ли?
— Полностью!
После этих слов Эльза раздраженно стащила с головы шарф. Ее физиономия раскраснелась от жары и от праведного гнева.
— Тогда, что это все значит? — не скрывая возмущения, она уперла руки в бока, — что за игры такие?
— Тише ты! — я замахала руками, умоляя ее замолчать, — тише!
— Что все это значит? — повторила Эль сердитым шёпотом, — зачем она соврала нам? Да я сейчас всем расскажу! Пусть все знают!
— Тише! — застонала я, — прошу. И никому не говори! Иначе…иначе она меня со свету сживет…
Мне было горько. Я не плакала, но по щекам катились тяжелые горячие слезы.
— Мина, что она с тобой сделала?
— Ничего…. Пока ничего…но…Я сейчас расскажу кое-что. Ты просто послушай. Не перебивай. Ладно?
Она неуверенно кивнула. И я торопливо, опуская незначительные детали, рассказала ей обо всем. О ритуале, об одиннадцатых, о дневнике Анетты и о том, что все жители города заодно. Да, я рисковала, отчаянно и глупо, но одной мне все равно не справиться.
Эль слушала, и по мере рассказа ее глаза становились все больше и больше. В конце она спросила только одно:
— Ты уверена?
— В каждом слове. И без тебя мне никак.
Она сорвала засохший стебелек и долго смотрела на чернильные тучи, потом задумчиво произнесла:
— Дай мне несколько дней. Если этот лаз под полом существует, я его найду.
— Спасибо, — просипела я.
— И помни, — хмуро произнесла подруга и, встав на цыпочки, протянула руку к окну, — чтобы ни случилось, ты не одна.
Я благодарно сжала теплые пальцы и тут же отпустила, чтобы не задерживать Эль. Спустя миг она растворилась среди увядающих кустов, а я тяжело опустилась на пол и все-таки разревелась.