Последний полёт. Книга первая: Исход

Глава 1

Пробуждение было нехорошим: голова трещала и кружилась, плечи болели, а тело будто чужое- я руку напрягаю, а она трястись начинает. Пытаясь хоть что-то понять в происходящем, открыл глаза, но увидел лишь тьму беспросветную. Какое-то время вглядывался в неё, и даже показалось, что начинаю нечто различать, но...и голова разболелась, и из глаз влага слезами горькими потекла, совершенно затуманивая обзор, и я решил- что хорошего помаленьку, и если хочу не осложнений, а только лишь информации, то, наверное, лучше бы для подобной цели попробовать воспользоваться чем-нибудь другим. Придя к такому мнению, закрыл заслезившиеся веки, передохнул- немного, только лишь пока молоточки в голове перестали стучать...и попытался перевернуться. "Это я зря",- успела мелькнуть запоздалая мысль в голове, перед тем, как яркая боль в затылке резко вырубила меня начисто.

Второй раз случился также внезапно- я вдруг осознал себя с открытыми глазами, а вокруг была всё та же темнота, но был этот раз уже чуточку полегче: и глаза почти не слезились, и тьма- таковой не являлась, напоминая более вечерний сумрак. Правда, столь благостно было только в совсем небольшом круге, центром которого я был сам, а всё что подалее по-прежнему пряталось от моего взора в потёмках. Но я не отчаивался, радуясь уже тому малому, что было в доступности- и внимательно осмотрелся. Впрочем, мой энтузиазм долго не продержался, и я снова заскучал, потому как и рассматривать здесь было особо нечего: топчан, приспособленный под мою постелью, да шкуру, довольно крупную- как бы не волка, служившую мне укрытием от прохлады, царившей вокруг меня,- и всё. Подобное меня удовлетворить точно не могло, и потому пробовал рассмотреть чуть далее- и даже что-то там такое различил, предметы какие-то, вернее их неверные линии, для определения их предназначения чего явно было недостаточно. Понапрягал зряшне зрение некоторое время, однако вскоре был вынужден смирился с подобным ограничением. А как насчёт других органов чувств?

Принюхался. Пахло сыростью, моим потом от шкуры и чем-то горелым. Очень информативно... Тем не менее, воспользовался и этим малым, соединив в голове разрозненные фрагменты- того, что унюхал с некоторыми линиями из увиденного в темноте- и логично получил мысль, что я явно не на улице нахожусь. В помещении каком-то, но довольно странном, потому как без потолка, или таковой должен оказаться на весьма значительной высоте, пока- я надеюсь на лучшее- моему взору недосягаемой. Помещение- это, тут же решил, очень хорошо, но вот мысль, что я совершенно не помню какое именно- меня весьма сильно напрягла. Принялся шарить по памяти в поисках на любую по этому поводу подсказку, но нашёл лишь дыру. Чёрную. И как оказалось, не единственную, их обнаружилось гораздо больше, чем хотелось бы, и уж точно- чем показалось изначально. Проще было сказать, чего помнил наверняка: я точно мужчина- ведь так? (рука рефлекторно дернулась в соответствующем направлении с намерением проверить это утверждение, и пришлось, проявляя волю, успокаивать этот несвоевременный порыв), и... всё что ли?! Получалось, что я даже в том, единственном, сомнения испытываю, что тогда говорить про прочее...

Естественно, что обнаружив подобный пробел в памяти я не успокоился, а как бы не наоборот- попытался получить больше сведений об этом месте, на сей раз обратившись в слух. Примерно со сравнимым по предыдущим попыткам результатом, по крайней мере, какие-то голоса я услышал. Или опять показалось? Дело в том, что звуки, принятые мною за голоса, были весьма далеки и, такое впечатление, доносились до меня, будто я находился в какой-то яме. Подобное добавило мне беспокойства, и я поднапрягся было в желании большего, но из нового узнал лишь постоянно мною игнорируемое старое- что не железный я. В голову будто штырь воткнулся, заныли даже не болевшие до того кости- и мне стало резко не до внешнего мира. Закрыл глаза и, отрешившись от всего происходящего, уплыл в собственный, путаясь в определении, где болит меньше всего, и почему, собственно, мне так плохо. Не заметил, как и отключился.

Третий раз стал особенным- я очнулся не сам. Первым звуком, что и разбудил меня, был хлопок дверью, а следом прозвучал девичий голос. Ответившего я сходу определил в старики- дребезжащий и поскрипывающий мужской голос выдавал человека преклонного возраста. Я было открыл с любопытством глаза, проверяя эту активность, но дневной свет резью прошёлся по нервам, вызвав слезоточение- и мне пришлось их поспешно прикрыть. А затем я почувствовал руки, ласково обтеревшие моё лицо какой-то мокрой тканью. Такое пропустить я точно не мог, потому попробовал ещё раз, и теперь намного осторожнее. Но эта предосторожность уже оказалась лишней- в помещении снова потемнело, и я смог лишь различить совсем рядом в сумраке нечёткое девичье лицо. И она увидела что-то...отчего буквально завизжала на высокой ноте. Я аж вздрогнул от неожиданности, и лишь чуть позже осознал, что кричит-то девочка... девушка (трудно в потёмках определить) от радости...

Мгновением позже ко мне приблизилось второе лицо- на этот раз с бородой- если судить по светлому пятну в соответствующем месте и голосу, недавно мною услышанному, то вполне возможно, что и седой- её владелец что-то строго сказал ( услышать-то я всё услышал, но как оказалось- ни черта не понял, по той простой причине, что не знаю как для кого, но для меня это был всего лишь набор звуков, ничего не значащих), и девочка (всё-таки она мне показалась слишком юной для девушки, хотя бы по демонстрируемым чувствам) замолчала. Собственное желание повернуться и пощупать- на предмет реальности их существования, ибо от всего со мной происходящего начал сомневаться в собственном рассудке- тут же натолкнулось на воспоминания о предыдущей попытке, последовавшей за ней боли, и я остался недвижим. Лишь смотрел во все глаза, запоминая, и...пытаясь понять: кто я, где я, и почему...я?

Не знаю, сколько я пролежал без движения до первоначального пробуждения, но после- уже предпринимая некоторые к тому усилия- ещё не менее недели. Изредка меня поили и кормили- и последнее было явно недостаточным. Ведь если после трапезы ищешь голодным взглядом, чего бы такого ещё закинуть в ненасытную утробу- это явно ненормально. Я пытался жестами показать кормящей меня девочке (определил её возраст по каким-то внутренним параметрам в тринадцать-четырнадцать лет), что мой ускоренными темпами выздоравливающий организм был бы рад повторить только что проглоченное ещё, и не раз, но наталкивался на её грустную улыбку и отрицательное покачивание головой. А поскольку говорить на понятном ей языке (пробовал пообщаться, но звуки, складывавшиеся у меня во вполне вроде бы понятные слова, у моей сиделки вызывали лишь смех) не мог, выяснить причину таких ограничений, соответственно, тоже. Быть может, это связано с моим выздоровлением, и в моей голове тут же всплыло малопонятное слово "диета". Подобное в этом совершенно непонятном специфическом предмете, наверное, в виде компенсации за его девственную пустоту, происходило довольно часто и, к сожалению, в большинстве случаев малоинформативно. Но та часть, что всё же доступна для понимания говорила мне, что и прочее имеет значение- только нужно разобраться какое. И эта самая диета- видимо, тоже имеет смысл, а если есть понятие, следовательно, существует и действие, которое оно характеризует. Ведь так? Получается, что и эти ограничения в пище вполне возможны, а может быть и обязательны...

Но отчего мне не даёт покоя её печальный вид, с которым она отказывает, чем-то говорящий мне, что никакая это не диета. И если это так, то ласка и нежность, с которой она кормит меня, говорили мне о том, что это не специально, а вполне возможно, вынужденно,- намекая, ну, не на голод, но тогда уж на явное недоедание. Страшно подумать, если этот кусочек рыбы, очень редко попадающийся в моей пище- лучшее из имеющегося.

Гереке (палец на себя- это когда она определила, что я ничего не помню и даже говорить по-человечески не могу) что-то постоянно говорила, иногда смеялась над чем-то смешным, и с прежним, малопонятным для меня смыслом, но изредка и от этого была польза- так узнал своё имя. Кайр- так называла она меня, и я быстро научился вычленять это слово из прочей, пока что непонятной шелухи. И, единственное, что смущало- почему всё время кажется, что у меня совсем другое имя...

В какой-то момент увидел и белый свет, и совершенно без слёз- а это случилось не с первого, и даже- не со второго, раза, обнаружив, что деталь помещения, названную моей головой- хоть и с сомнением- дверью, располагалась почему-то почти под самой крышей. Только чуть позже я сообразил, что нахожусь в землянке или полуземлянке, а пока что, пользуясь светлым моментом, жадным взором окинул обстановку помещения. И она мне сильно не понравилась...

Первым делом взгляд упал на очаг открытого типа, обложенного камнями и обмазанного глиной. Сей объект располагался прямо посередине помещения и поневоле притягивал взор- при входе или выходе из дома он находился прямо на пути, и его невозможно было избежать. Вокруг него располагались три чурки, как я определил для себя- игравшие роль сидений. Сам очаг, по какой-то причине, именно в этом доме вспыхивал редко- лишь на приготовление пищи по утрам и вечерам, и на очень короткое время, когда вся наша семья (семья же?) собиралась вместе. В остальное время мы оставались вдвоём- я и темнота...

Следующим непонятным моментом стало отсутствие потолка, крыша была, четырех скатная, а потолка- не было. И с этой крыши свисали непонятные нити, сразу мною не понятые. Лишь много позже я сообразил, что эти легко приходящие в движение под воздействием любого воздушного потока нити, не что иное, как сажа. Очаг-то открытый! Собственно, на этом всё интересное и заканчивалось, оставляя в остальном лишь банальное: полати для жильцов этого дома, какие-то полки по стенам, заполненые разнообразной кухонной посудой, представленной местным колоритом- деревянными тарелками и ложками, глиняными кубками и шарообразными кувшинами...

В углу, недалеко от выхода, на специальной полке лежали инструменты. Нет, я не сразу понял, что это такое и для чего предназначено- ни форма, ни материал их изготовления, не натолкнули при первом взгляде мою дырявую память на какие-либо аналогии. Лишь последующее действие, произведённое однажды девочкой, что-то частично прояснило- она взяла с этой полки продолговатый каменный и заострённый с одной стороны предмет, при помощи которого принялась кромсать принесённую с собой рыбу. "Нож!"- всплыло вдруг название в памяти, но почему...такой. Даже и сам не понял, что же всё-таки меня в этой картине смущало...

Как вы поняли, мне нечем было заняться эту неделю: мои дни проходили от ухода- прихода утром и вечером Гереке, которая, ввиду моей непонятной болезни, обтирала меня и кормила. В свете проявляемой заботы, явной становилась некая родственная связь, но конкретика пока даже не просматривалась. И, собственно, разве это важно? Главное, человек родной рядом имеется, и что немаловажно- не равнодушный...

Остальное время я пытался разобраться в себе, в странных иногда накатывающих мыслях, или в смутных отголосках сна. Почему-то всё окружающее казалось мне- ну, за исключением Гереке, уже завоевавшей моё сердце- чужим. Оставалось ощущение неправильности происходящего, от которого никак не мог избавиться...

Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, пытался прощупать физические границы дозволенного, шевеля конечностями и извиваясь телом. При любом некомфорте немедленно, помня о прошлом нехорошем опыте, замирал. Но через некоторое время повторял попытки, которые, чем дальше- становились всё смелее. И спустя несколько дней стали заметны последствия моей настойчивости: боль перестала возвращаться, а с ней ушла и слабость, и однажды я смог перевернуться на бок. А к концу недели- пока при помощи Гереке, но всё же- смог сесть на своём лежаке.

Нужно сказать, моё стремление поскорее подняться на ноги было весьма значительным, хотя бы по вышеперечисленным причинам, но была ещё одна, существенно на это влиявшая. Когда я только осознал себя, вынужденность ходить под себя отравляли мне настроение, а ежедневные процедуры (естественные для любого человека, но для меня превращавшиеся в целую историю) в исполнении маленькой девочки заставляли гореть щёки. Да, мне было стыдно, и даже несмотря на то, что само это понятие пришло в мою голову значительно позже. Стыдился, совсем не понимая- чего именно, ведь на это, кроме меня, никто и внимания не обращал- даже сама Гереке. Однако же, хоть режьте меня, но такое положение дел виделось мне абсолютно неправильным, которое всеми способами пытался исправить...

Наконец, наступил день, когда, пока не без посторонней помощи, выполз- по другому и не скажешь- из нашего "подземелья" наружу. Цепляясь ослабевшими руками за стену и соломенную крышу, примостился на завалинку перед домом. Откинулся спиной на тёплые брёвна, закрыл глаза, выдохнул и замер, наслаждаясь. Солнышко щедро делилось теплом, обещая пригожий денёк, но жары как таковой не было. Причиной тому были несущие прохладу тени от растущих прямо возле дома многочисленных сосен- наша деревня из десятка беспорядочно расположенных, разных по размеру- от примерно, как наш, до едва ли не вдвое больших- но малоотличимых по строению полуземлянок находилась прямо в лесу. Свежий воздух наполнял мои лёгкие, и был он неизъяснимо сладок. Объяснялось это ли моим слишком долгим отсутствием на свежем воздухе, либо тому причиною была общая затхлость нашего обиталища- ведь полуземлянка совсем не проветривалась- то уже было совсем не важно,- я просто наслаждался.

Гереке и старик, оставшийся для меня пока безымянным- и то, наверное, по причине его неразговорчивости- давно ушли, как и прочие обитатели поселения- причём все вместе и в одном, неведомом пока мне, направлении. Меня не игнорировали, рассматривая полными любопытства глазами, но и не заговаривали. Лишь несколько подростков, примерно моего возраста (свой я оценил лет на пятнадцать), приветственно кивнули с расстояния. И я, не зная кому, но тоже- в ответ...

В деревне остались лишь немощные старики и совсем маленькие дети- вот последние совсем не стеснялись, быстро обнаружив моё присутствие, и тут же включив его в свои малопонятные, но весьма подвижные игры. Они галдели, давая подержать какие-то вещи, вроде цветного камня или замысловато- хищно выросшего сучка, и обижались на что-то... Может, на то, что не понимаю смысла их игры?

Вскоре я устал- всё-таки не совсем отошёл от последствий непонятной пока болезни- и чуток подзамерз. И накидка из шкуры какого-то зверя из семейства псиных мало спасала от подувшего слабого ветерка. С превеликим трудом поднялся, шатаясь и хватаясь дрожащими руками за любые выступы, и на подгибающихся ногах попытался спуститься в нашу конуру. С первого раза не получилось- едва не навернулся. Но передохнув, со второй попытки смог добраться до своего лежака, где благополучно и отключился.

С той поры, вылазки на свежий воздух я предпринимал ежедневно: сначала, при помощи Гереке, а после- уже сам. И если физическое состояние более не внушало опасений, улучшаясь день ото дня, то психическое и моральное- было на дне. Мне почти всё наблюдаемое в деревеньке не нравилось, и она сама казалась мне местом случайным, и точно не моим. А кроме того, присутствовал момент полного непонимания его жителей по причине отсутствия у меня соответствующего языка. Какой-то в наличии имелся, и даже какие-то слова произносил, вполне понятные мне, но не другим. Гереке, например, на мои лингвистические попытки только махала руками, смеясь. И, судя по её поведению, видимо полагая, что это такая игра. Чем погружала меня в бесконечную печаль...

Происходящее стало ещё более запутанным после приснившегося и, главное, очень хорошо запомнившегося однажды сна. В нём присутствовал человек, старый- мне так показалось, и седой. И всё бы ничего, но во время этого сна почему-то чётко понимал, что этот мужчина, несмотря на сильные различия в возрасте- это я сам. Мужик сидел на чем-то мягком перед прозрачной стенкой, вцепившись руками в какую-то палку, а мимо, и немыслимо быстро приближаясь, на огромной скорости зелёным морем проносился лес. В ушах свистело и хрипело, и лишь на мгновение пробилось что-то вразумительное, тут же изчезнув среди грохота:

- Макс, сажай...