Попаданка-песец, или Магия по-русски

Глава 7

– Хочу тебя видеть, Кузь! – тихо, но эмоционально попросила я. – Ну там... «На ловца и домовой бежит»!

– Да ты хоть пословицу правильно скажи, – буркнул домовой, но его туманный контур уже проступал в воздухе.

– На ловца и… – запутались мысли за секунду, но я вспомнила продолжение и счастливо выпалила: – Зверь бежит!

Воздух дрогнул. Из-за сундука, кряхтя, вышел мой самый настоящий… родовой Кузя.

Кряжистый, но подтянутый, словно молодой дубок, он стоял, уперев руки в бока, и в каждом его движении чувствовалась неспешная, вековая мудрость. Улыбчивое лицо – словно печёное яблоко, испещрённое паутинкой морщин, с широким, добродушным носом-картошкой. Из-под густых, мохнатых бровей поблёскивали глазки-угольки – живые, с лукавинкой, будто два тлеющих жара в глубине русской печи.

Борода его была истинным произведением искусства – окладистая, серебристая, как лунный свет. Казалось, каждый волосок хранил в себе отголоски былого.

Облачён он был в кафтан с широкими рукавами из домотканого алого сукна, окованный по краям обережными узорами. Штаны заправлены в сапоги из мягчайшей кожи, натёртой до зеркального блеска. На голове красовалась шапка-грешневик, лихо сдвинутая набок, обнажая левое ухо. Бабушка рассказывала, что так домовые показывают, что изба обжита и любима. За поясом торчала резная деревянная ложка, словно намёк на воспитательные меры, а за спиной гордо топорщился пучок душистой защитной соломы.

Домовой шагнул вперёд, и меня окатило волной ароматов: тёплый хлеб, сушёные яблоки и что-то до боли родное, щемящее сердце – будто само детство повеяло в лицо. Его пальцы – аккуратные, с заботливо подстриженными коготками – нервно перебирали пояс, вышитый алыми петухами, оберегающими от нечистой силы.

Но главное – его глаза.

В них отражалась вся многовековая мудрость рода. Правый – янтарный, с сетью весёлых лучиков-морщинок – в нём жили все бабушкины сказки, все предания старины глубокой. Левый – чуть темнее, с серьёзной искоркой – хранил в себе строгость дедовских наказов, незыблемые правила жизни.

Когда он ухмыльнулся, вокруг стало светлее – будто кто-то подбросил хвороста в печь. А потом он чихнул, и с его шапки посыпалась светящаяся пыльца – крошечные, светящиеся крупинки, которые тут же сложились в нехитрую, но такую родную пословицу: «В гостях хорошо, а дома лучше».

Это был не просто дух дома.

Это было – само русское гостеприимство, воплощённое в образе мудрого, добродушного старичка.

– Ну вот и свиделись, Анфиса, – раздался его голос, в котором смешались и ворчливость заслонки, и тёплая, медовая мягкость.

– Здравствуй, Кузя! – Мои губы сами растянулись в улыбке. – Какой ты…

– Какой же? – прищурился домовой, и в его глазах заплясали озорные искорки.

– Красивый! И почтенный! – восхитилась я. – С сегодняшнего дня только Кузьма Кузьмич!

Домовой засмеялся, но кивнул. Было видно, что мои слова пришлись ему по душе.

– Ладно уж, коль такому почёту быть, – покряхтел он. – Но запомни, при посторонних имя моё не поминай, что бы ни случилось. Я и так тенью за тобой хожу. Да ты и сама сердцем почуешь. А теперь, хозяюшка, ступай в город, вдохни его воздух, понюхай новую жизнь. Я пока тут… поколдую, придумаю, чем тебя на ужин побаловать, чтоб голодной не осталась, – ворчливо напутствовал меня домовой. – Что выбираешь, ненаглядная: поросятину, томлёную под старым тряпьём, или рыбу, настоянную на запахе древней пыли?

Я оторопела от такого «меню».

– На твоё усмотрение. Ты лучше научи обращаться. Если меня в мохнатом обличье словят, выбор не велик будет: либо чучелом чью-нибудь жилплощадь украшать стану, либо на центральной площади экспонатом трогательного зоопарка подрабатывать.

– В чужой шкуре неудобно, зато быстро бегается, – подмигнул Кузьма. – Думал, сама смекнёшь, да вижу – пока туговато. Ладно, по возвращении научу. А пока твоя шубка тебе только на руку. Через заднюю калитку выйдешь, да сторонкой иди, чтоб без лишних глаз. Мало ли какие тут обычаи да люди.

– Может, не надо, а… – жалобно протянула я, пытаясь зацепиться за соломинку надежды. – Может, до утра повременим? Утро, оно ведь вечера мудренее. Должно быть… Чего-то мне боязно, Кузь. Место-то новое.

– Волка бояться – от белки бежать, – отрезал домовой, пресекая мои колебания. – Новое… Вот и знакомься! Ежели что не так, чем на ум взбредёт, тем недругов и бей.

Я сердито зыркнула на Кузьму, но перечить не стала. Вспомнила бабушкину поговорку: «Где страх, там и крах», набрала в грудь побольше воздуха и решительно двинулась к двери.

– Но если меня поймают, – мстительно пригрозила я, – будешь следующие сто лет разговаривать сам с собой.

– Добро, – кивнул Кузя и тут же язвительно добавил: – Только помни: если увидишь мясника – ноги в зубы и беги без оглядки.

– Почему?

– Ну... на всякий случай.

Вот же… не домовой, а родовой! Просто копия деда: вроде и заботится, а слова подбирает такие, что хоть святых выноси. Сразу видно – семейный дух-хранитель.

Демонстративно клацнув зубами, я гордо задрала хвост и под ехидное хихиканье вышла из дома.

Увиденное меня поразило. Двор был завален мусором и всяким хламом, трава стояла некошеной стеной, а деревья словно забыли, что такое уход и забота. Ну, БДСМщики, минус вам в карму! Правильное вы там себе название подобрали. Подходящее.

Через такие препоны к мечте! В мозгу сразу зачастили планы наведения порядка, но пришлось резко тряхнуть головой и направиться на «задание» без лишних мыслей.

Я отыскала небольшую калитку и осторожно выскользнула за стены своего нового дома.

Лунгрот встретил меня терпким коктейлем запахов – дымом из кривых труб, перегоревшим маслом харчевни «У Сдохшего Волка» и кисловатым духом мокрой соломы, валявшейся под ногами. Узкая улица сжималась, как горло жадины, между двумя рядами домов, которые, казалось, вот-вот рухнут, но почему-то всё ещё стояли – может, от упрямства, а может, просто некуда было падать.

Под ногами хлюпало месиво из грязи, навоза и чьих-то растоптанных надежд. Не мостовая – памятник человеческому безразличию.

При всём этом в воздухе висело упрямое, злое жизнелюбие.

Мужики в рваных кафтанах, но с орденами на груди, ковыляли в кабак, над дверью которого болталась вывеска с невнятным изображением – то ли волка, то ли его первого хозяина. Женщины, перекрикиваясь через улицу, обсуждали цены на соль и достоинства соседских мужей с одинаковым азартом. Дети носились стайками, играя в «контрабандистов и стражников» – видимо, единственное развлечение в этом унылом месте.

И мой новый старый дом торчал на краю этого кошмара, как пьяный часовой.

Ну, здравствуй, Лунгрот.

Город, где магия практически исчезла.

Город, который живёт назло всем.

Город, который теперь стал моим.