Помещик 2

Глава 16

Еще когда я первый раз общался с отставным подполковником, я обратил внимание, что на некотором расстоянии постояно крутится какой-то мужичонка, по внешему виду мелкий чиновник, а по замашкам «что изволите».

Вот и в этот раз он крутился метрах в двадцати и глядя на не него мне пришла в горлову мысль, что он как бегун находится на низком старте.

Я не ошибся. Стоило мне сказать, что я согласен, как отставной подполковник поднял немного правую руку и слабо махнул ею.

Человек тут же подскочил:

— Что изволите, ваше высокоблагородие?

— Экипаж, милейший.

Человек отскочил метров на пять, отвернулся и неожиданно свистнул как заправский Соловей-разбойник. Тут же из-за кустов выехала пролетка.

Отставной подполковник ухмыльнулся, и довольный произведенным эффектом, поставил жирную точку в нашей беседе.

— Дней за пять до Рождества я, Александр Георгиевич, сам приеду к вам в имении. Будьте готовы к тому времени. И не исключено, что по весне вам придется самому отправиться на Кавказ.

Почти на автомате я прощально кивнул головой и пролетка укатила, увозя отставного подполковника.

«Да, Саша, вашу жизнь здесь пресной не назовешь, — мысль пролетела в моей голове как метеор, — чуть ли не каждый день неожиданности. А кто-то когда-то считал, что в доэлектрические времена жизнь текла тихо и размеренно».

Поэтому я не удивился, когда на пороге двора гостиницы, меня встретил не трактирный слуга, а Никанор стремянной камердинер Анны. Андрей подошел и молча встал сзади.

— Анна Андреевна, велели кланяться… барин, — на слове «барин» Никанор запнулся, было такое впечатление, что он его с трудом из себя выдавил. — Они велели передать, что просят вас ждать на почтовой станции, где вы расстались.

Я усмехнулся и спросил Никанора:

— Скажи-ка, а как ты Анну Андреевну называешь? Барыня или еще как? — я только слышал как к Анне по имени отчеству обращались дворецкий Семен и горничная Луиза и резонно предположил, что всё остальные обращаются так же.

— Анна Андреевна. У нас так всем велено обращаться.

— Понятно. Давай-ка ты ко мне тоже по имени-отчеству. И остальным скажи. Знаете моё имя-отчество? — я посмотрел в глаза Никанору.

Он смутился и отвел взор, а я перевел свой на Андрея, который все понял правильно и бойко ответил:

— Александр Георгиевич… — он явно хотел добавить «барин», но я опередил.

— Неси, багаж. А ты, Никанор, зови пролетку или что там будет, чтобы сейчас же ехать.

Когда половой повел меня в мой номер по длинной деревянной галерее второго этажа постоялого двора почтовой станции, куда мы принхали уже в сумерках, я вдруг испытал самое настоящее дежавю.

Я как копанный остановился и с трудом преодолел желание начать трясти головой чтобы отогнать это чувство.

«Господи, откуда это дежавю, мы же с Анной сюда не заходили, — подумал я и в тот же миг понял что это мне напоминает. — Это надо же».

Не помню в каком классе, кажется все таки в девятом, мы проходили «Мертвые души». Литературу у нас вела классная Виктория Батьковна — вот хоть убей, не помню отчество.

Ей было около пятидесяти. Она по полной программе использовала свои возможности классного руководителя. Классный час у нас бывал не больше пятнадцати минут, а затем урок литературы.

Пару раз мы пытались возмутиться, кто-то даже хотел подключить родителей, но возмущение быстро сошло на нет. Правда самому возмущателю пришлось в раздевалке немного нахлобучить, но он всё правильно понял.

Викторию все быстро простили и полюбили. Она была справедливая тетка, а уроки литературы почти сразу же начали вызывать какой-то щенячий восторг практически у всех в классе.

Опрос и прочие учебные гадости она проводила минут за десять, а потом читала нам то, что мы изучали.

Читала она изумительно и с выражением, очень артистично и на разные голоса. При том все произведения положенные по программе и даже сверх неё.

И вот на этой галерее я вдруг почти явственно услышал её голос, когда она читала нам эти самые «Мертвые души».

Встретивший меня половой был наверное точной копией гоголевского. Высокого роста, живой и вертлявый, в длинном демикотонном сюртуке со спинкой почти до самого затылка.

«Ну прямо как у Николая Васильевича», — пролетела мысль. Я усмехнулся и шагнул в открытую дверь номера или покоя, как написал Гоголь. Её любезно открыл половой.

Вспомнивши Гоголя, я ожидал увидеть тараканов, выглядывающих из всех углов, но комната неожиданно оказалась чистенькой. Без этих соседей и даже с кроватью в полкомнаты с постелью, застланной чистым, но откровенно уже бэушным бельем.

Стол и комод были в наличии, как и дверь в соседнюю комнату с двумя узкими кроватями. Куда тут же был занесен мой багаж и все принадлежности Андрея и Никанора.

Получив от меня полтинник, половой согнулся почти воткнувшись головой в пол, непрестанно благодаря моё благородие. Молодец одним словом.

Не зная моего реального чина, он вероятно решил, что самое разумное считать меня благородием. Я ухмыльнулся, ничего собственно не имея против.

Половой вообще-то действительно молодец: правильно расценил ситуацию. По всем признакам приезжает барин с двумя слугами, отпускает экипаж, просит двухкомнатный номер и чтобы в одной из них непременно была большая кроватью.

И половой явно рассчитывает на чаевые, хотя возможно их сейчас называют иначе.

На поздний ужин я велел подать только чай с какой-то сладкой булкой. Ночью я «силу воли позвал на подмогу» и заснул, крепко и без сновидений.

Анна приехала еще до полудня следующего дня с красными заплаканными глазами, вообще без какого либо макияжа. Волосы были заплетены непривычно в одну косу, уложенную в плоский пучок на затылке, заколотый простым костяным гребнем.

Выйдя из кареты, Анна оглядела все вокруг, её глаза наполнились слезами и она приникла мне на грудь.

— Саша, я не хочу здесь останавливаться. Давай поедем сразу же домой.

Я слегка повернул голову и увидел Никанора в глазах которого было ожидание моего приказа.

— Несите вещи и побыстрее.

Перед тем как закрыть дверь кареты я подозвал полового, который помог Андрею и Никанору.

— Ты братец, крепостной или свободный?

— Свободный, мой тятя отставной солдат. Меня в службу не забрали, — он быстро закатал рукав и показал большой уродливый шрам на левом плече. — Я два годика рукой не владел, думали усохнет.

— А звать тебя как?

— Петрушка, ваша благородие.

«Ну прямо все по Гоголю», — подумал я, усмехнувшись.

— Приходи ко мне служить. Если надумаешь, то в Калуге найдешь трактир Вильгельма Тэтчера, спросишь управляющего и скажешь что тебе на службу звал Александр Георгиевич, — я протянул половому полтинник.

— Благодарю, ваше благородие, — половой согнулся до земли.

— Семен, трогай, — я захлопнул дверь кареты и мы отправились домой.

Анна вынула из волос гребень с заколками и тяжелая коса упала на плечи. Я сел рядом и она зарыдала, опять приникнув мне на грудь.

— Саша, моя матушка…

Через несколько минут она рассказала, что её матушка, которая много болела после смерти мужа, а затем зятя, последние две недели постоянно лежит в постели из-за сильной слабости.

— Но она, Саша, железная женщина. Батюшка всегда говорил, что после полученных ран только матушка поднимала его. Я ей сказала, что останусь с ней, но она велела мне ехать домой и объясниться со свекровью. Матушка не хочет уходить с тяжелым сердцем из-за моей ссоры с ней и её проклятий в мой адрес. А Ксюшу она попросила не забирать.

Больше Анна не плакала и почти всю дорогу ехала молча прижавшись ко мне.

Как только мы проехали Малоярославец, Анна попросила остановиться и вышла из кареты.

Она подошла к развилке дорог, показала на проселок и спросила:

— Ты был в имении Алексея Васильевича?

— После возвращения домой еще не довелось.

— Эта дорога ведет в его имение, не доезжая, поле на котором ранили его и моего батюшку. Мне он его показал когда мы ехали в гости. Я была еще ребенком но запомнила.

Было уже достаточно прохладно, но ночам были местами сильные заморозки и кое-где уже лежал снег. В карете было тепло, небольшая печка хорошо нагревала её обе секции. А те кто ехали наверху, основательно укутывались в предусмотрительно взятые тулупы.

Анна вышла без верхней одежды и скорее всего быстро бы замерзла. Но я услышал сзади шаги и повернувшись, увидел идущего к нам Андрея. Он нес салоп и меховую шапку Анны.

— Александр Георгиевич, — называть меня по имени отчеству ему было еще не привычно, но на барина он уже не сбивался. — Анне Андреевне…

— Да, Андрей, спасибо. Давай я сам.

Я взял салоп и накинул его на плечи Анны. Она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Спасибо, Саша, я уже действительно стала замерзать.

Я взял меховую шапку Анны и помог ей одеть её. Новым веянием моды были элементы русского национального костюма и модницы-дворянки начали носить высокие шапки из соболя или куницы, напоминавшие мужские боярские.

У Анны наверное был последний писк, она поправила её и спросила:

— Мне идет? — шапка Анне была очень жаже к лицу и подчеркивала её красоту.

— Очень, ты в ней выглядишь… — я споткнулся подыскивая сравнение.

— Самой красивой женщиной на свете? — улыбаясь, предложила Анна вариант.

— Да, ты самая красивая женщина на свете и хочу каждую минуту быть с тобой, даже просто, стоять или сидеть, смотреть на тебя.

— Я тоже, — Анна подняла руки и обняв меня за шею, поцеловала.

Отвечая на её поцелуй, я умудрился еще поймать падающий с её плеч салоп.

Когда она оторвалась от меня, я снова накинул его на её плечи.

— Ты еще умудрился поймать мой салоп, — засмеялась Анна смехом веселого колокольчика. — Саша, ты не против если мы сначала заедем к тебе? Это сейчас очень важнее. Мне кажется надо первым делом проверить твои беконные дела. От них зависит успех твоего трактира. Уж можешь поверить прожженой купчихи. Меня так иногда называет один мой компаньон.

Предложение Анны мне было очень приятно, я уже начинал ломать голову над тем как мне пригласить её к себе, почему-то полагая это проблемой. Но все оказалось очень просто.

«Саша, ты не против если мы сначала заедем к тебе? — Анна легко разрешила мою проблему, да еще и обосновала своё решение. — Это сейчас очень важнее. Мне кажется надо первым делом проверить твои беконные дела. От них зависит успех твоего трактира».

«Конечно не против, любовь моя. Мечтаю об этом».

Уже вечерело когда мы приехали в Сосновку. Пелагея, скорее всего уже зная о моем романе, встретила нас как ни в чем не бывало, как будто Анна приехала к себе домой. Андрей успел что-то шепнуть и моя кухарка, ключница и по совместительству домоправительница в грязь лицом не ударила и без какой-либо запинки перешла на имя-отчество.

— Рада вашему возвращению, Александр Георгиевич, и вашему приезду Анна Андреевна, — с поклоном улыбаясь сказала она.

Подошедшая Анфиса приняла салоп и шапку Анны. Поверх изящных ботиночков на шнуровке ней были дорогие и модные калоши. Они еще не резиновые, но погода сейчас для них самая оптимальная.

Калоши помогла снять побежавшая Луиза. Она вообще была очень шустрая, слова хозяйки ловила на лету и тут же выполняла все указания.

Анна прошла в гостиную и спросила:

— Можно осмотреть твой дом пока подают ужин?

— Конечно можно, — вопрос Анны меня даже удивил, отношения между нами на мой взгляд уже такие, что это само собой разумеется.

Анна обошла весь мой флигель и похоже ей он вполне понравился.

— Тесновато конечно, но очень миленько. Ты, конечно мечтаешь восстановить большой дом? — мы вышли на крыльцо и Анна показала на полуразрушенный каменный дом.

— Собираюсь, я в этом году приказал отремонтировать крышу, окна и входные двери, чтобы он не был проходным двором.

Анна прищурилась хитро и спросила:

— А твои коровы далеко?

— Нет, не далеко, но они уже наверняка отдыхают и если их беспокоить сейчас, то завтра они дадут меньше молока. А одна из них глубоко стельная, — нетель от Степаниды готовилась к отелу, — её вообще нельзя волновать.

— Я в этом совершенно не разбираюсь, даже ни разу ни где не была в коровнике. В конюшнях была. А вот коровы меня ни когда не интересовала.

— А сейчас интересуют? — теперь уже я хитро прищурился.

Анна слегка щелкнула меня по носу.

— Вы, сударь, напрашиваетесь на комплимент. Знаете ответ, но вам надо, чтобы дама вам это сама сказала.

— А ты, Аннечка, поцелуй меня и скажи, конечно милый мой и любимый.

— Только при одном условии, — теперь хитро прищуриваться опять очередь Анны.

— Это при каком таком условии? — оторопев, растерянно спросил я.

— Ты мне разрешишь называть тебя Сашенькой, ты же называешь меня Анечкой и между прочим не спросил меня, а можно ли? — то, что я не люблю имя Сашенька Анна уже знала.

— Тебе конечно Сашенькой меня называть можно и скажи пожалуйста, можно ли тебя называть Анечкой? — смеясь спросил я.

— Даже нужно, — Анна обвила мою шею руками и страстно поцеловала долгим поцелуем, так что у меня начало темнеть в глазах.

Оторвавшись от моих губ, она продолжила:

— И твои коровы, Сашенька, меня очень интересуют, как и все остальное, до чего ты просто даже дотрагиваешься.

Анна махнула на меня руками и отвернулась, но я успел заметить навернувшиеся на её глазах слезы.

— Моя матушка почти сразу же спросила меня, одна ли я? Или подле меня есть мужчина который мне дорог и может стать мне опорою? Мои родители были очень счастливы в браке и матушка очень боится, что я сломаюсь от одиночества. Она ведь и болеть стала после смерти батюшки.

Я неожиданно для Анны наклонился и подхватил её на руки. Она ахнула и обвила мою шею руками.

— Я тяжелая? — прошептала она мне на ухо.

— Не правда, легкая, как пушинка.

С Анной на руках я зашел в столовую, где нас ждали Пелагея и Анфиса.

Степану я успел приказать Андрея и людей Анны накормить и уложить спать. Она устали не в пример нам.

Пелагея не смутилась, увидев Анну в очень откровенной позе у меня на руках, а Анфиса разделась и опустила глаза.

Я опустил осторожно Анну подле предназначенного ей кресла. Она тоже немного смутилась и поправив платье, села в кресло.

Я опустился в свой и кивнул Пелагее, подавай.

Когда они все успели приготовить для оказалась загадкой. Кроме медвежатины было подано все, чем я удивил нынешнего генерала Чернова. Был даже шашлык.

Анна едок конечно еще тот, но попробовало она все и не то, что ковырнула или надкусила, а полноценно, не очень правда много. Но по настоящему попробовала каждое блюдо, а «Оливье по-советски» даже попросила добавить.

— Это все ты собираешься подавать в своем ресторане? — Анна обвела рукою стол.

— Не только, думаю это будет малая толика, в дополнении к русской кухне конечно, — я не знаю, как будет на самом деле, но очень надеюсь что именно так.

— Если ты это сделаешь, то твой ресторан будет обречен на успех.

Сюрпризом оказалась натопленная баня. Причем не для того чтобы парится, а для того чтобы комфортно помыться после поездки.

В бане я сходил с ума от желания Анны. Она лежала на полоке, закрыв глаза, а я мыл её прекрасное тело и меня била дрожь и подкашивались в некоторые моменты ноги.

Потом Анна мыла меня. Делала она это не очень умело, сразу было видно, что делала это впервые, но когда я увидел её лицо, то поразился как она счастливо выглядит.

Тщательно обернувшись простыней, я закутал Анну в другую и на руках отнес в спальню, где Пелагея конечно постелила нам вместе.

Поспать у нас практически не получилось, может быть короткими засыпаниями по пять минут максимум и набралось минут двадцать. И это была не только ночь откровенной любви, когда мы отдались друг другу без остатка, но и ночь самых откровенных разговоров.

Я рассказал Анне абсолютно все, что знал о Сашеньке и о себе нынешнем, кроме конечно моей попытки вешаться и о попадании. Это я до гробовой доски не расскажу ни кому. Про парижские похождения Сашеньки она попросила не рассказывать, сказав, то оттуда я вернулся другим человеком. И что все то что было до этого ей не интересно.

Насчет другого человека Анна, сама не зная того, права на все сто. А вот её заявление, что ей это не интересно меня откровенно порадовало.

Я в свою очередь, после её такого же откровенного рассказа, уточнил:

— Анечка, а что ты ответила своей матушке?

— Я ей ответила «да» и зовут его Александр Георгиевич Нестеров. Он калужский помещик и кроме него мне никто не нужен. И это была еще одна причина почему матушка категорично потребовала чтобы я ехала домой.