Подонки! Однозначно

Глава 7

В какой мере средний городской обыватель интересуется политикой? В спокойное время — примерно никак. Летом 1917 года даже самых безучастных одолевала тревога от неопределённости, что будет дальше, куда заведёт страну Временное или какое иное правительство, не назначенное императором и не избранное народом, откуда ни возьмись возникшее, малоуважаемое и ни на что не способное. Это беспокойство выплёскивалось, кроме всего прочего, в иррациональных страхах, не только в панике из-за пресловутого чёрного автомобиля. Питерцы куда сильнее, чем в довоенные годы, принялись за оккультную чушь, всласть пугаясь на спиритических и им подобных мошеннических сеансах.

Евдокия уговорила сожителя сходить на сеанс синематографа, под тревожное бренчание фортепьяно они посмотрели немой фильм «Пражский студент», где у главного героя забирают его отражение в зеркале, чушь полная, но жуткая. По совету революционных товарищей парочка посетила революционный же спектакль «Большевик и буржуй», где сознательные пролетарии от радости победы над буржуазией начали всей труппой совокупляться прямо на сцене, безыскусно, пошло и не эстетично.

Пока ехали назад, к Смольному, Евдокия обратила внимание спутника на изобилие китаянок, буквально наводнивших Петроград, раньше, даже прошедшей весной, столько азиатских лиц на улицах города не бросалось в глаза. Ватаги вооружённых рабочих или матросов, а то и вообще непонятных личностей, подходили к китаянкам, отбирали пару-другую посмазливше и уводили, не обращая внимание на крики и сопротивление девиц. Распутство из пьесы «Большевик и буржуй» ничуть не отличалось от мерзости столичных проспектов.

— Я всегда любила Петербург, — призналась Ева. — А сейчас что ни день ловлю себя на мысли скорее покинуть его, решительно и как можно дальше.

— В Аргентину или Австралию, радость моя? Я несколько лет прожил в САСШ, поверь, на чужбине не сахар. А в России везде сейчас примерно так же. Разве что в Петрограде безобразия достигли чудовищной концентрации. Как только докатятся известия, что наступление Русской армии провалилось, германцы наступают, паника утроится. Если ничего не исправить, через несколько месяцев кайзеровские войска приблизятся к Петрограду!

— Порой меня настолько пугает происходящее, что кайзеровские патрули, расстреливающие грабителей и насильников прямо на наших улицах во имя восстановления порядка, кажутся мне меньшим злом, что виденное нами только что.

— Для любого ординарного городского жителя любая упорядоченная власть с понятными правилами, пусть иноземная, несправедливая, уродливая, куда удобнее, чем анархия и безвластие. Мои матросы внаглую перестреляли милицейский наряд в Пскове, к ним рискнули приехать вести дознание и едва унесли ноги из Кронштадта, я теперь использую милицейский трофейный грузовик, не боясь, что обратят внимание. Власти нет, порядок поддерживать некому, а большевикам всё это на руку, вызывает восторг.

— Почему? — возмущённо спросила Ева.

Но при водителе, даже в шуме автомотора, Седов предпочёл не развивать щекотливую тему. Они вернулись «домой» в Смольный, если домом можно называть дворец, построенный не для тебя. Там, когда остались одни, продолжил прерванный диалог.

— Большевиков сотня тысяч, может — несколько сотен. Представь, на огромную страну с населением больше ста миллионов! А Ленин намерен узурпировать власть и ни с кем ей не делиться, альянсы со мной или левыми эсерами принимает как временную и неприятную необходимость, меня первого при случае желает отправить в расход… Не смотри на меня так, не позволю ему. Для захвата власти необходимо, чтоб нынешняя государственная машина развалилась, у большевиков мало сил, чтоб её раскачать. Поражение на фронте, бунты и забастовки в городах, отсутствие хлеба, разгул преступности: всё «ради мировой революции». Чем хуже — тем лучше.

— Мировой… — выделила Евдокия.

Она разделась наполовину, распустила корсет, но к сладкому продолжению не торопилась.

— В корень глядишь! Для большевиков Россия — это, как говорят в Британии и в САСШ, всего лишь картридж. Одноразовый расходный материал. Им, прости за грубость, на Россию насрать. Они её видят лишь в качестве запала мировой пролетарской революции. Думаешь, Ульянов — обычный картавый гном на полголовы ниже тебя ростом? Он — чудовище, в мечтах считающий себя «вождём мирового пролетариата». То есть императором всей планеты, где воцарилась диктатура пролетариата. Помнишь, он требовал ареста до сотни богатейших людей России? С трибуны не сказал, а в кулуарах я слышал, — Седов заложил палец руки за воображаемую жилетку, сильно распрямился-выгнулся, как все комплексующие из-за роста коротышки, и процитировал, пародируя ленинское неумение выговаривать букву «р». — Повесить мегзавцев!

— Кошмар…

— Он не остановится перед реками, океанами крови ради идефикс — мирового господства собственной сомнительной личности. Конечно, под лозунгом счастья трудящихся.

Ева переваривала услышанное минуту или две. Конечно, вращаясь в Смольном, слышала достаточно, чтоб составить верное представление о большевистской верхушке. Но не сложила воедино, как это сделал только что Седов.

— И ты — с ним. Мы — с ним…

— Безумие, да? Быть в одной упряжке со сбрендившим подонком. Но такова реальная политика. Главное — вовремя соскочить с поезда, везущего Ульянова в пропасть. А ещё забрать у него самых лучших, способных людей, прочистить им мозги, обратить в свою веру. Тогда удастся резко повернуть штурвал корабля русской истории.

У Евы по щеке скатилась слеза.

— Но ты… Лёня! Ты мечтаешь о том же самом. Сделать СПР самой сильной в стране и с ней захватить верховную власть. Чем ты лучше Ленина?

Она сидела на кушетке и уже не могла сдержать поток, льющийся в два ручья. Седов опустился перед ней на корточки и взял её пальцы в свои руки.

— Отличия всё же есть. По мне Россия — не туалетная бумажка для одноразового использования как у большевиков, а высшая и главная самоценность. Не абстрактная Россия как идея, а люди, народ. На другие государства даже смотреть не хочу, ими найдётся кому заняться. Хочу вернуть Россию к нормальному состоянию.

— В 1914 год? — всхлипнула Ева.

— Нет. Уже тогда она была ненормальной, в 1914 году заложены ростки 1917-го. Если правду сказать, вся российская история какая-то… разная. Были и славные времена, славные победы. Но… Давай сделаем её лучше. А потом я уйду в сторону, честное благородное слово. Отдам власть выборным политикам, только сделаю механизм передачи власти, чтоб никакая гниль вроде ульяновых не могла туда просочиться.

Глаза у подруги начали высыхать.

— А что же «заводы — рабочим», «земля — крестьянам», «равенство-братство»?

Седов поднялся и сел рядом, обняв за плечи.

— Начну с равенства-братства, наследия Великой Французской революции, в самой Франции ничуть не воплощённого, и расскажу занимательную историю. Как-то в петроградском трамвае спорили две дамочки, одна, убеждённая марксистка, стыдила вторую и убеждала: всё нужно делить! Публика прислушивалась, не вмешиваясь, потом к ним подошёл солдат и сказал: «Ваша правда, гражданочка, давайте делить». Высыпал на ладонь содержимое кошелька, у него мелочью набралось рубля три, половину под смех других пассажиров вручил поборнице равенства. Потом говорит: «Доставайте свой кошелёк», она ни в какую, но толпа начала напирать, мол, так ты, оказывается, скупая буржуйка! Та испугалась, народ пошёл беспредельный, могут и силой кошелёк отобрать. Раскрыла его, там сотка мелкими ассигнациями. Солдат сказал: «вот повезло!», забрал половину и ушёл.

— А женщина? — не без некоторого страха спросила Ева, до переселения в Смольный постоянно трамваем пользовавшаяся и прекрасно осведомлённая о царивших там нравах — грабежах, карманных кражах, вагонных конфликтах, вплоть до потасовок. Петроградский трамвай 1917 года стал местом ещё более ужасным, чем проспекты. Поэтому ситуацию невольно примерила на себя.

— Немедленно вышла, иначе кто-то ещё непременно сыграл бы с ней в «пополам». Половина от оставшихся пятидесяти рублей — тоже кое-что. А в государственном масштабе если самый полезный член общества и разгильдяй-бездельник получат блага поровну, отпадают всякие стимулы к труду. Маркс и Энгельс обещают сознательное отношение к труду при коммунизме, но это когда-то и не сейчас. После победы мировой революции и воцарения коммунизма во всём мире. Лет через тысячу или две, скорее всего — никогда. Но обещать можно и нужно, иначе зачем пролетариям хвататься за винтовки и переть против казаков. Что у нас следующее?

— Заводы — рабочим…

— Дорогая, а с какой стати? Труд инженера и технолога, организовавшего производственный процесс, стократ ценнее тупой и зачастую неквалифицированной работы промышленного пролетариата. А труд капиталиста-буржуя-эксплуататора, учредившего предприятие, нанявшего толковых управляющих и инженеров, рискующего потерять огромные деньги, а то и вообще угодить в долговую яму — он дороже всего! Ульянов — конченный идиот, предлагающий арестовать самых богатых, а значит — самых умных, успешных и предприимчивых заводчиков. Кого вместо них посадить? Таких же лысых олухов как он сам? Промышленность мигом развалится. У рабочих будут заводы, но не зарплата, потому что заводы остановятся. Спасибо большевикам.

— Значит, передача земли крестьянам — тоже блеф?

— Почему же? Этот лозунг большевики спёрли у эсеров и переделали на свой лад, желая перетянуть себе крестьянские голоса в Советах. Конечно, помещичье землевладение себя изжило. Но вот просто так, за здорово живёшь, никакую собственность отбирать у хозяев нельзя, иначе пропадает смысл самого хозяйствования. Есть проверенные механизмы защиты собственности, компенсации за изъятое… Долго рассказывать. Русская крестьянская община разваливается. Будущее за индивидуальными хозяйствами, на Западе их называют фермерскими. Иногда выгоднее их объединение в крупное предприятие с большим числом машин и прочей техники, главное, чтоб продолжали действовать рыночные условия.

— Хоть в чём-то не врут…

— Большевики-ленинцы? Эти врут во всём. Им не нужны крепкие индивидуальные хозяйственники, самодостаточные, которые запросто пошлют всю эту марксистскую камарилью далеко и без хлеба. Куда удобнее большевикам сельский пролетариат, ленивый, бестолковый, вороватый, пьянствующий, им только скажи — «всё поровну», мигом побегут отнимать «излишки» у исправных тружеников. Да, производство сельскохозяйственной продукции упадёт, неизбежен голод, нынешние проблемы с хлебом в Петрограде — цветочки. Зато на селе сформируется социальная база для большевизма. Оборванцы, но свои, социально близкие городской голытьбе. Так они мечтают. Но я не позволю Ульянову разорить село.

Евдокия прижала ладони к щекам.

— Ты впервые со мной столь откровенен!

— Может — зря. Но ты слишком близко находишься, должна понимать, что, как и откуда. Среди сторонников Ульянова есть, конечно, фанатики революции, истово верящие в её конечные цели и объясняющие мерзость сегодняшнего дня «временными трудностями». Но сам Ульянов — человеконенавистник. Жестокий и кровожадный подонок, маньяк. Люди для него — лишь трава под ногами на пути к мировой единоличной власти. А мы с тобой в одной с ним лодке — до определённого момента.

Её глаза наполнились мольбой.

— Лёня… Как же ты можешь? Врать на каждом шагу! Изображать себя вождём объединительной марксистской партии, ни в грош не ставя учение Карла Маркса?

— Знаешь анекдот? Маркс, автор лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», умер, а потом его оживили через сколько-то лет, когда на большей части суши победил социализм. Маркс осмотрелся и говорит: «Пролетарии всех стран… простите меня».

— Не смешно.

— А я и не пытался тебя рассмешить.

— Как мне после всего этого тебе верить?

Седов всплеснул руками.

— Я не прошу слепой веры. Хочу, чтоб ты понимала реальность.

— Тебе больше подошла бы должность первого министра Временного правительства…

— И я навёл бы куда больше порядка, чем эти кретины, политические импотенты. Но Временное правительство обречено в нынешних условиях. Как и любая структура, не пользующаяся поддержкой масс. А левые — пользуются. Поэтому мне предстоит стать левым российским лидером, поднявшимся к власти на волне народной поддержки, укрепить эту власть до стальной твёрдости, вылечить язвы большевизма и только тогда, убедившись в необратимости перемен, уйти в сторону — в зените славы и благодарности соотечественников. На захват власти отвожу месяца четыре, на укрепление — до десяти лет.

— Лёня… Ты — очень, очень нехороший человек.

Выплеснув, наконец, массу накопившегося, Седов не мог больше сидеть, он вскочил и метался по спаленке, жестикулируя.

— Ты права, дорогая! Хороший политик не имеет права быть высокоморальным человеком, как мораль представляют обыватели. Для рядового человека заповеди «не убий», «не укради», «не лжесвидетельствуй» считаются абсолютными. А если нужно погубить сто человек, невинных и не заслуживающих такой участи, ради счастья мильёнов? Бытовая мораль не допустит подобного, «совершенно невозможно», и хороший человек послушается, в результате пострадают эти миллионы. Хороший политик позаботится о большинстве, а когда кто-то из неблагодарных спасённых упрекнёт: те с чего погибли, настоящий политик придумает как соврать, чтоб отвести от себя упрёк. Зачем соврать? Чтобы сохранить себя и свой пост до следующего случая, когда придётся жертвовать единицами ради многих.

— Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла, — процитировала Библию его подруга.

— Видишь? Библия допускает рабство. Я как политик считаю рабство невозможным для России. Кто из нас моральнее, я или святоши?

— А жена ближнего твоего стоит на одной доске с ослом.

— Дикие люди, однозначно… Женщина должна быть дороже осла. Дорогая! Мне не нужен дом Ульянова, который его люди отобрали у Кшесинской. Я отберу только то будущее, о котором он мечтает. Причём лишь в России, остальной мир мне безразличен. Хотя… Не откажусь увидеть, как русский солдат омоет сапоги в Индийском океане, а сама Индийская Советская Социалистическая Республика попросится в состав России. Если Индия примкнёт к нам достаточно скоро, подарю тебе слона.

— Фарфорового? — грустно спросила Евдокия.

— Живого! И осла тоже, пусть будет.

Позволивший себе раскрыться перед соратницей и любовницей, возможно — слишком, Седов превзошёл самого Макиавелли накануне июльских событий. Агитаторы от обеих партий практически полностью подчинили левому влиянию 1-й пулемётный полк и другие части Петроградского гарнизона. Масла в огонь подливали новости, в эпоху максимальной свободы печатного слова газетчики муссировали докатывавшиеся сообщения о провале русского наступления и крахе фронта под ударами германских войск. В начале июля Временное правительство признало Украинскую Центральную Раду правомочным органом власти Украины, то есть согласилась с отделением от России колоссального куска со славянским православным населением, включая Киев. Пока якобы в виде автономии УНР, и в малороссийских губерниях по-прежнему были расквартированы русские части, но ясно, к чему катится Украина. На этом фоне протесты солдат усилились — особенно от нежелания отправляться навстречу кайзеровским победоносно наступающим войскам маршевыми батальонами и ротами. Вечером 2 июля начались массовые акции в 1-м пулемётном полку. 3 июля полк практически восстал, поддавшись на призывы анархистов и большевиков, в Таврическом срочно началось заседание Петросовета об отношении к восстанию.

Седов выжидал и внимательно следил за большевиками, чтобы вовремя начать отстыковку. Ульянов не форсировал всеобщее вооружённое выступление, большевики требовали от Петросовета принятия на себя всей полноты власти, объявив Временное правительство отстранённым, а срочно созываемый Всероссийский Съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов взять верховную власть во всей державе.

Альянс ещё держался, но недолго. Седов насмерть разругался с Ульяновым в ночь на 4 июля в Таврическом дворце, на совместном заседании фракций РСДРП(б) и СПР, когда заявил:

— Полностью поддерживаю необходимость вооружённого восстания рабочих, матросов и солдат ради свержения буржуазии и установлении диктатуры пролетариата. Но прямо сейчас считаю выступление преждевременным и вредным. Необходимо выждать минимум до конца июля — обострения внутренней ситуации в Петрограде и Москве, а также паники из-за массового обрушения фронта и дезертирства. Владимир Ильич! Товарищи единомышленники из обеих партий! Восстание не подготовлено, а у сохранивших верность правительству сил гарнизона наверняка имеются планы для его подавления. Утихомирим моряков и 1-й пулемётный полк. Попросим их набраться терпения — совсем немного. Победа будет за нами! За пролетарской революцией! Но не прямо завтра. Иначе неизбежны зряшные жертвы среди наших сторонников.

— Пгедатель! Соглашатель! Отступник! — верещал Ульянов, после чего Седов попросил своих покинуть помещение, за ним вышли все «чистые» СПРовцы и большинство из имевших два партбилета — большевистский и социалистический.

Наутро газета «Социалист России» вышла с аршинным заголовком на первой полосе «Восстание преждевременно», призывы к непризнанию Временного правительства перемешивались с тезисом о пагубности боевых действий на улицах Петрограда прямо сейчас. Поскольку большевики вкупе с анархистами собирали боевые отряды у дома Кшесинской, а их верхушка постоянно толкалась в Таврическом ради захвата контроля над Петросоветом и ВЦИКом, в Смольном почти никого из них не осталось, чем воспользовался Седов, захватив Смольный целиком. В эти дни он представлял собой практически крепость: в загашниках хранились продукты для осады, периметр, ограждённый мешками с песком, ощетинился пулемётами.

Телефонная связь действовала. Поздно вечером 4 июля позвонил Дыбенко.

— Лёня! Что делать?

— Ждать и не высовываться. Наш с тобой час не пришёл. Ещё месяц или два. Я — не Ульянов, слов на ветер не бросаю.

— Моих не удержать… Часть, правда, вернулась. Юнкера, суки позорные, стреляют по морякам, едва завидев!

Голос, искажённый расстоянием и помехами, был трезв.

— Сам в осаде. Со мной три десятка с «Петропавловска», пригляжу за ними, чтоб не лезли в задницу. Павел! Ты тоже не лезь. Мы с тобой нужны для главных дел, они уже скоро.

Обещать было просто, потому что Седов знал, как события будут развиваться дальше. Ленинские фельдмаршалы отчего-то предполагали, что массовые демонстрации в столице приведут к падению и правительства, и эсеро-меньшевистского ВЦИКа. А вот и нет. Министры-капиталисты с меньшевиками и эсерами кинули против митингующих оставшиеся верные части, разогнав бунт, после чего начались массовые аресты, в том числе всей верхушки РСДРП(б).

Социалистическая партия России, открестившаяся от июльского бунта, осталась единственной центристской левой партией в стране и особенно, что теперь весьма важно, в Петрограде.

Ева смотрела на Седова со страхом, изумлением и одновременно уважением, увидев, как неотвратимо воплощаются его планы и сбываются прогнозы.