Подонки! Однозначно

Эпилог

Эпилог

Апрель стал худшим месяцем для Седова и его правительства с самого мая 1917 года. Наступление Кавказского фронта захлебнулось, войска страдали от недостаточного снабжения. Командующий русскими войсками генерал Пржевальский распорядился о переходе к обороне, но и в такой ситуации правительство получило упрёк от французов: вы собираете плюшки, раскатывая самого слабого из наших врагов, и уклоняетесь от борьбы с Германией и Австро-Венгрией. Британцы воспользовались тем, что османы перебросили три дивизии в Восточную Анатолию, чтоб остановить русских, и быстро заняли несколько городов в Азии, но спасибо не сказали.

Вызывал тревогу чехословацкий легион, растянувшийся в эшелонах от Киева до Архангельска. Хоть его солдаты были вооружены лишь винтовками, пулемётами и бомбомётами, более тяжёлое вооружение французы велели бросить, пушек у них самих хватало, но не людей, эта огромная воинственная толпа вызывала оторопь по всему маршруту следования.

Слабое утешение одно: несчастливый месяц выпал самым коротким за всю российскую историю, без первых двух недель, так как страна перевелась на Григорианский календарь, апрель обошёлся без первого числа, ибо не до смеха. В первый рабочий день этого месяца, он выпал на 15-е, Седов собрал совместное заседание ВЦИК и Совнаркома.

— Товарищи! Нам не хватает всего полгода, потому что через полгода максимум Германия не выдержит и капитулирует перед Антантой, Мировая война закончится. Мы одолели кризис в экономике 1917 года, снабжение, торговля, финансы как-то устаканились, цифры вы знаете. Но недобор налогов продолжается. Средств содержать столь огромную армию недостаточно, даже при скудости боевых столкновений.

Каменев, наверно, был единственный, кто осмелился бы пошутить: передадим десяток дивизий Колчаку, пусть их и содержит. Но с глубины двух метров на Новодевичьем кладбище юморить трудно.

Вячеслав Менжинский, бывший чекист, а ныне Нарком финансов, шутить не умел.

— Как аварийный вариант можем продать половину золотого запаса. Или запустить эмиссию, раскрутив рост цен. Второй вариант плох тем, что царское правительство, а потом Временное, уже запускали печатный станок. Нынешний рубль и так ослаб едва ли не втрое к рублю 1914 года.

— Внутренний заем?

— Маловероятно, что получится добром, Леонид Дмитриевич. Деньги есть у заводчиков и банкиров, но если их забрать, экономика лишится оборотного капитала. Значит, ещё меньше соберём налогов.

— Внешний заём? У САСШ не просили… Нет, не дадут. У них у самих рост расходов ради отправки войск в Европу. Значит, реквизируем церковные ценности.

— Если не боитесь бога, побойтесь тех, кто сам его боится! — затрепыхался Луначарский. — Нас проклянёт церковь, и народ отвернётся.

Бонч-Бруевич, самый недалёкий и бесталанный из троицы полезных представителей этой двойной фамилии, присоединился к нытью Луначарского. Хоть лично был обязан потрясти церковную мошну, чего не сделал.

Седов подошёл к окну, рассеянно глянул на соборы Кремля… и вдруг повернулся с ехидной ухмылкой, что-то сообразив.

— Яков! — он позвал Гойхмана, никаких ответственных должностей не занимавшего, но одного из самых влиятельных граждан республики из-за близости к председателю. — Приглашай толстопузов. Святоши ведь здесь, не в Петрограде? Патриарха сюда ко мне. Рысью. Даст золото и даже ещё попросит, чтоб брали больше.

Когда совещание закончилось, Ева спросила: что занести в протокол об отношениях с церковью.

— Что вопрос отложен до прихода патриарха.

— А если он не захочет?

— О, Яков знает как произвести нужное впечатление. Святые отцы тоже жить хотят, а не быстрее предстать перед всевышним работодателем. Умерщвление плоти до полного умерщвления тела — это только для фанатиков. Высшие попы — это такие же чиновники как мы с тобой, а церковь мало отличается от наркомата. Поговорю с ним как… с коллегой.

Яша доложился к вечеру, что его визит в патриархию не вызвал у тамошних восторга. Самый главный изволил артачиться, пока не услышал: значицца, судьба РПЦ решится без него, их поставят перед фактом.

— С самого утреца ждите их, немного напуганных и премного сердитых.

Пришли, не заставили ждать. Патриарх Московский и всея Руси Тихон опирался на палку, глядел впереди себя независимо, даже гордо, но мелкие детали говорили опытному глазу: нервничает.

Он начал приподнимать руку, привычно предлагая облобызать её. Но Седов не то чтобы не верил в бога, глупо отрицать высшее вмешательство, закинувшее его в Троцкого, скорее не верил в церковь и особенно в её божественность. Бонч-Бруевич, увидев отказ начальства, губы уточкой не вытянул. Заметив, что лобзание не состоится, священник опустил персты, затем примостил пятую точку в предложенное кресло. Вместе с первым лицом РПЦ присутствовал ещё один важный и столь же бородатый попик, тот присел на один из стульев у дальней стены. С Седовым остались Бонч-Бруевич, Яков и Евдокия.

— Спасибо за визит, гражданин Беллавин! — председатель назвал первосвященника гражданской фамилией, а не профессиональным псевдонимом. — Не будем ходить кругами, я — глава правительства социалистического государства и Центрального комитета СПР. А социалистическая доктрина — атеистическая и отрицающая необходимость существования церкви.

— Вы не веруете в Бога? — грозно прошелестел главный.

— Верю. Зато я не верю в вашу и любую другую церковь, считаю вас ординарными шарлатанами, использующими идею бога ради набивания собственной казны. Ваш золотой крест стоит всего годового урожая зерна Владимирской губернии!

— То — на подаяния верующих.

Примерно так же его коллеги из будущего будут объяснять происхождение часов за полтораста тысяч долларов и шикарных лимузинов, потому что банальная «Тойота-Кэмри» для подобных персон — унижение достоинства.

— Послушайте. Мы с вами — прямые конкуренты. Мне нужно, чтоб граждане России верили в меня и в наш Совнарком, а не в РПЦ, однозначно. В любом споре у меня есть отряды ВЧК, готовые решить этот спор в мою пользу. Меня удерживает лишь одно: нежелание сильно бередить граждан, пока власть СПР ещё шаткая и не вполне укрепилась.

— Вы считаете, что укрепляетесь? Окститесь! В Сибири же победило другое мненье. Знайте, грешники, сторонники государя-императора и господина Колчака Русскую православную церковь ценят и уважают.

— Ага! — Седов вышел из-за стола и фривольно опёрся ягодицей на край столешницы. — Теперь мне всё стало ясно. Вы намылились ждать, пока от Красноярска до Москвы доберётся Колчак, нас, грешных, перевешает на фонарях, а вы снова объявите императором и помазанником божьим скудоумного Николашку? Не дож-дё-тесь. Посмотрите на карту, сколько тысяч вёрст им преодолеть, даже если пропустить Белую армию Колчака к Москве? Уйдут многие месяцы, это же не увеселительная поездка в литерном вагоне. Что за это время я сделаю с церквями? Уж точно не обновлю позолоту на куполах.

— А что вы изволите сделать?

Попытка взбрыкнуть, отсылая к Красноярскому мятежу, этим и закончилась. Патриарх больше не скрывал беспокойство.

— С чего бы начать… Всё такое вкусное! — Седов широко развёл руки, словно намереваясь объять необъятное. — С реквизиции церковных ценностей, всё не успеете спереть или закопать, это раз. С конфискации и раздачи крестьянам церковных и монастырских земель, два. Наконец, с конфискации и определения под гражданские нужды православных храмов и монастырей. Почему не католических для начала? Полноте, их же меньше. К тому же кто за вас заступится? А из-за католиков я пока не готов ссориться с Европой. Да, какое-то народное возмущение получу, не все прониклись пониманием, что религия — всего лишь опиум для народа, а вы — продавцы этого опиума. Но с деньгами наперевес я усмирю волнения легче, чем без денег. Больше нет времени разъяснять. Что вам по душе? Может, выберете терновый венец великомученика, взирающего на уничтожение вашей церкви, причём её взращивали и лелеяли 1000 лет, пока один упрямый патриарх, вы конкретно, не совершил роковую ошибку? Или предпочтёте сделку?

— Которая будет столь же греховна, что и помыслить нельзя…

— Зато спасёт вам жизнь, а церкви — существование. Если не совершите глупостей, то она протянет ещё сотню лет, не меньше. Читайте!

Он сунул в руки патриарху отпечатанный лист. Специально просил Евдокию намолотить его на машинке со старым шрифтом и в древней орфографии, по-современному служитель церкви мог не разобраться.

— Да вы тати лихие… Гореть вам в геенне огненной! — он дочитал, наконец, оферту.

— Ничего подобного. Бог сказал делиться. Или мы заберём всё. Яков, приготовь две пары наручников. Господа святые отцы что-то несговорчивые сегодня. Прав товарищ Карл Маркс, по-хорошему с вами не договориться.

Гойхман успел защёлкнуть только одни — на спутнике Тихона. Главный решил принести себя в жертву обстоятельствам. Помимо клятвы делать в течение года щедрые пожертвования в казну, он согласился предать анафеме Николая II, Колчака и всё белое движение, признав ВЦИК и СНК богоугодными установлениями, всякое противление их воле — тяжким грехом.

Ева снабдила дорогого гостя письменными принадлежностями, за печатью гонец поехал позже. Послание патриарха разошлось на следующий же день, распространилось по епархиям, перепечатывалось газетами. Ещё через пару дней поступил первый денежный взнос от духовенства… но его всё равно не хватило.

Яков, бывший в курсе финансовых перипетий, несмело сообщил, оставшись под вечер как-то с председателем наедине в его кремлёвской резиденции:

— Наши могли бы дать взаймы. Под большие проценты, но с выплатой потом — с основным долгом.

— Поверят векселю Госбанка? — сам Седов точно бы не поверил казённому учреждению в столь сложное время. Ясно же, что под «нашими» товарищ Гойхман предполагает евреев. Рискнуть головой среди них находятся отвязанные, а вот рискнуть капиталом — ой вей, ни за что.

— Под залог Ленских приисков. Дают 20 миллионов золотом. С отдачей 40 миллионов золотом через 5 лет.

— Какие подонки!

— Оценивают риск невозврата, Леонид Дмитриевич. Но через пять лет…

— Хорошо. Не надо лишних слов. Это — кто?

— Ванштейны.

— Зови!

Яша замялся.

— Опасливые они. Нет, не что арестуете. Но гешефт с вами, когда держава в долгах, почти банкрут, в их кругах невозможен. Не поймут их свои, обзовут шлимазлами. Да не переживайте! Возьмём грузовик охраны, мы с Антоном — с оружием.

— И куда же ехать?

— Недалече. За Рогожскую заставу вёрст пять. Да не сумлевайтесь, Леонид Дмитриевич. Ну, две машины солдат охраны.

— С двумя машинами солдат я заберу у них всё, без залога и навсегда, однозначно. Шутка. Я — председатель правительства, а не тать в ночи, чтоб обо мне ни думал патриарх. Едем!

— Завтра просили…

— Они ещё и условия ставят?

— Так вечереет уже, Леонид Дмитриевич.

— Плевать. Ради государственного дела я готов ехать даже в ночь. Благо — недалеко.

Яшка умчался телефонировать, чтоб ждали дорогих гостей, потом отправились. Правительственный «Роллс-Ройс» покатил впереди, сопровождаемый автобусом с двумя десятками солдат Кремлёвского гарнизона. Седов ёрзал в нетерпении на заднем сиденье лимузина, Ева молчала рядом, странно напряжённая. Яков расположился впереди, слева от водителя, британское авто было праворульным.

Миновали Рогожскую заставу, когда начало темнеть. Антон, севши за руль, тщательно объезжал ямы и колдобины, оттого продвигались небыстро. Седов обратил внимание, что автобус отстал, его фары больше не освещали заднее стёклышко в кожаной обивке поднятого верха. Велел:

— Наша охрана не поспевает. Антон! Притормози, а то олухи без нас заблудятся.

Тот послушно нажал на тормоз и отпустил рукоятку передач, машина замерла, после чего Яков без церемоний приставил ствол и выстрелил из «нагана» ему в голову. Затем направил револьвер на опешившего Седова. «Наган» был едва видим в полумраке, но не оставалось сомнений: выпустит пулю, если что, не размениваясь на сантименты.

— Евдокия, забери у Бронштейна «браунинг». В кобуре под пиджаком, — она повиновалась, и Яков продолжил, не только отбросив одесско-шутливый тон, но даже голос изменился: — Позвольте отрекомендоваться. Гордис Павел Аркадьевич, из корпуса жандармов, внедрён к левым в 1916 году. Евдокия Фёдоровна направлена к эсерам в январе 1917 года, кстати, замужем никогда не была, её родители убиты боевиками-бомбистами, желала мстить… и отомстила, помогая вам уничтожить их партию. А также большевиков и меньшевиков, у вас, Лев Давидович, это получилось лучше, чем у жандармов и охранного отделения вместе взятых.

— Ты — жандарм-еврей?

— Грек, с вашего позволения. Давно нет жандармерии, мы с Евдокией ждали, когда появился кто-то, готовый вернуть Россию на истинный путь. Сошлись с бывшими кадетами, но зря. Теперь подняли голову Романовы и Колчак, которых вы прокляли, насильно заставив Тихона подписать анафему. К счастью, мы с Евдокией свидетели, расскажем, что бумага подписывалась под звон наручников и размахивание револьвером, народ узнает правду.

— Так стреляй, гнида! Подонок! Лживая тварь! — взорвался Седов. — Чего тянешь козла за яйца⁈

— Как же ты с ним жила, Евдокия? — покачал головой еврей-грек. — Я и то едва терплю.

— Так последние месяцы чаще с тобой жила, чем с ним.

— Не буду скрывать — именно так. Бронштейн, не бойся. Убивать тебя не собираюсь. Мои товарищи пропустили «ройс» и бросили под машину с твоими недотёпами проволоку с шипами, те латают колёса в версте или двух сзади. Сейчас ты подпишешь кое-какие бумаги, и мы с Евдокией уедем. Иди обратно, управляй своим, как его… Совнаркомом. Если получится.

Столько месяцев прошло после откровений Кокошкина-Какашкина! Седов пытался вычислить крысу в ближайшем окружении — кто служит врагам. Надо же, крыс завелось сразу две, и ближе не придумаешь!

Его неуютные мысли были прерваны самым резким образом. Бахнуло вторично. Вспышка выстрела ослепила. Ева приподнялась и влепила контрольный в голову экс-жандарма, потом повернула «браунинг», изъятый у Седова, в его сторону.

— Заканчиваем. Вытащи тела обоих с передних сидений, и я уезжаю. Ты останешься. С автомотором управлюсь. Тем паче мотор не глушён.

Седов нервно сглотнул.

— Ладно… Объясниться не желаешь?

— А что не ясно? Как мужчина ты мне не интересен, сошлась с тобой, получив приказ на Путиловском заводе сразу после митинга. Гордис с ходу тебя оценил.

— Вот кому я обязан…

— Как личность ты — абсолютное зло, — продолжила женщина. — Я тебя презираю. Ты — лживый и беспринципный негодяй, готовый рассыпаться перед разными людьми взаимоисключающими обещаниями, не сдерживая ни одного. Человеческая жизнь для тебя — лишь бухгалтерская цифра. Но именно это зло и нужно России сейчас, оно для неё наименьшее. Когда Павел Аркадьевич застрелил Антона, а мы ни о чём таком не договаривались, я поняла наверняка: он, заполучив ему нужное, прикончит и тебя. Вот взяла грех на душу, отмолю, бог простит… Или не простит.

Даже не думая благодарить спасительницу, Седов выполнил её повеление, вытащив трупы из машины, потом некоторое время смотрел вслед удаляющемуся «ройсу».

Наконец, собрал револьверы с двух тел и побрёл в вечернем сумраке в сторону Москвы.

Как же так вышло, где и в чём промахнулся? У него имеются партия, правительство, армия, ВЧК, деньги церкви, целый Кремль в распоряжении, бабы, какую ни возьми, смотрят восхищённо и призывно… Но сейчас он один, совсем один. И не потому, что шагает без чьей-либо компании по ночной дороге. Его оставили двое ближайших, доверенных сподвижников, любовница давно изменила… Подонки! Антон погиб…

Поскользнулся, намочил ноги в луже. И вдруг накатила неожиданная злая весёлость. Чуть не погиб? Плевать! Его точно бережёт некая высшая сила.

Седову захотелось кричать на всё Подмосковье: подумаешь, что остался один против всего мира. Неравные условия? Так посочувствуйте… миру! Пусть он трепещет. У мира нет шансов против Седова. Однозначно.

Конец первой книги