Подонки! Однозначно

Глава 17

Первый обмен пленными, произошедший в декабре, вызвал скандал, никак Седовым не прогнозируемый, он едва не расстроил хитрый план по захвату Киева. В число освобождённых германцами затесались два авиатора-француза, воевавших за Русскую Императорскую армию, к 16 декабря через Финляндию и Швецию они попали на родину, оказавшись в центре внимания газетчиков, что и создало проблемы властям республики. В Первую мировою войну до окончания боевых действий обмен пленными не практиковался, французы изумились «а так можно было?» и начали массовые акции протеста — почему их правительство не вызволяет соотечественников, если русским удалось.

Русский военный атташе в Париже рассыпался в заверениях, что германская сторона получила назад только раненых, больных и изувеченных военных, никакой мобилизационной ценности не представлявших, за обменом проследил Красный Крест. Гнев верховного французского командования от этого ничуть не утих.

С чехословацким наступлением всё повисло в воздухе. Петерс доложил о готовности отрядов, верных Советской власти, вооружённых винтовками, пулемётами, ручными бомбами, и бьющими копытами с единственным вопросом: когда? Рада УНР постепенно укрепляла власть, в то же время не имея серьёзной армии, способной отбиться от любого из соседей.

Из Петрограда в Гельсингфорс вышли с небольшим интервалом три сухогруза, несущих продовольствие и другие товары, в России в равной мере дефицитные. В море поменяли флаг и название, чтобы под конвоем немецких эсминцев идти в германские порты на разгрузку. Эти три партии никак не изменяли ситуацию, но служили сигналом: Седов блюдёт устные договорённости, за восточные позиции Берлину не стоит переживать.

Проблема Украины, тем не менее, не занимала и 10 процентов внимания Седова. Социалисты создавали государственный аппарат заново. Почти. В отличие от большевиков в прошлой реальности, разогнавших практически всё царское чиновничество и посадивших на их место комиссаров без образования и мозгов, социалисты сохранили костяк госаппарата, меняя его только по необходимости и не сворачивая выполняемых функций. Вертикаль власти работала скверно, но работала, не случился коллапс управления, как при большевиках и левых эсерах.

Седов, самый опытный управленец из социалистов, трудился больше всех, на износ и на разрыв. Не успел наладить заслон, к нему прорывались люди или попадали бумаги с вопросами столь малозначительными, что грех на них тратить время.

Однажды в десятом часу вечера, когда собирался уходить, вцепилась дамочка не первой свежести, поставленная организовать работу ЗАГСов, прождавшая в приёмной с утра. Она не нашла ничего лучшего, как лично притянуть председателю правительства список имён, рекомендованных для младенцев, рождённых в обновлённой революционной России. Седов читал и не знал что выбрать — смеяться или звать мозгоправов. Поборница новизны предложила:

«Арсед» — армия Седова.

«Веар» — Великая Августовская Революция.

«Видсед» — великие идеи Седова.

«Гертруда» — герой труда.

«Марсед» — Маркс, Седов.

И так далее, ещё два десятка имён так или иначе использовали фамилию Седова, от листка с ними пахло пишущей машинкой и зарождающимся культом личности. А также махровым идиотизмом. В прошлой жизни слышал о подобном. Особенно приятно советским мальчикам было носить имя «Передовое дело радует Сталина», сокращённо — «Педераст».

Он сплавил энтузиастку Луначарскому, сам поволок ноги в жилые покои.

Возвращаясь в спальню, уже не обращал внимания, что живёт в царских палатах, а не в «Киевских нумерах», падал и отрубался, не всегда отвечая на эротические намёки подруги. Однажды сказал:

— Я мечтаю сто дней быть никем. Сто дней вообще забыть всё. Как бомж, вон там бросить телогрейку и под солнышком поваляться.

— Через неделю Рождество Христово, — ответила Ева. — Первое, когда мы вместе. Первое в стране победившей революции. Твоей революции, Лёня!

Но он уже не слышал последней фразы — уснул.

Конечно, три рождественских выходных дня обещали свободу от насущных дел, всё, что можно отложить, переносилось на январь. В Кремле нарядили огромную ёлку, впервые в историю на неё была приглашена пролетарская детвора, правда, не дождавшаяся сладких угощений, день перед Рождеством считался постным. Это Седов ни в чём себе не отказывал, считая рождественские церковные запреты столь же глупыми, как отказ от ножей 11 сентября. Ева упорно готовилась к рождественскому пиру вместе с кремлёвскими работницами, семьи членов ВЦИК и Совнаркома ожидали отведать гусей, запеченных с яблоками, холодных куриц, солёных огурцов, зелень, помидоры, салаты, мочёные фрукты и ягоды, пироги и пирожки. Просто и к народу ближе, накормить такую ораву буржуазными деликатесами не позволял бюджет. Любимый купцами молочный поросёнок с яблоком в пасти также отсутствовал из-за изобилия евреев в российском руководстве. Почти все — атеисты, забившие на правила кошерности, но свинину они избегали.

Лучше было с винами, оставшимися с царских погребов, часть успели вывезти из Петрограда из подвалов Зимнего, пока всё не выпили революционные матросы и сознательные рабочие. Наливая себе и Еве, Седов шутил:

— Знаешь, в детстве я думал, что сухое вино — это порошок.

— Ты почти не рассказывал про детство.

— Нечего вспоминать. Моя новая жизнь началась 4 мая.

— Когда познакомился со мной?

— Когда приехал в Петроград. Да, и с тобой познакомился в тот же день! Как удачно совпало… — он встал, возвышаясь во весь свой некрупный рост в торце праздничного стола, поднял бокал и объявил тост: — За новую счастливую жизнь, товарищи!

И тут же вестовой, посланный военным комендантом Кремля, шепнул на ухо:

— Товарищ председатель! Германские и австро-венгерские дивизии вторглись в Украинскую Народную Республику!

Седова словно ураганом вырвало из-за рождественского стола. Ведь как подгадали! По их календарю уже отпраздновали, православных решили взять тёпленькими.

Вечер и ночь выдались не тёплыми — горячими. Брусилов, посвящённый в план, уже загодя разослал приказы расквартированным в Малороссии частям, сейчас их требовалось повторить, не приведи господь, завяжут с гермацами бои. Всем отступать в направлении Киева, там — на Чернигов и Полтаву. Приказы странные, в шаткое время дающие повод орать «измена» и обвинять в ней Советскую власть.

Французский и британский послы православное Рождество не отмечали, но были приглашены в компанию людей видных, не прижатых к ногтю революцией. Нуланс, получивший порцию «фе-е-е» из Парижа за несвоевременное освобождение пленных, крутил задним фасадом, откровенно не желая идти навстречу русским. Но он знал, что Седов знает: чехословаки передислоцированы в Херсонскую губернию и находятся в позе низкого старта. Масарик при отсутствии приказа от французов, но по просьбе русских запросто отдаст своим команду выступать. Поломавшись для вида, посол согласился связаться с Парижем, но только для проформы, фактически всё уже было решено.

О происходящем 26 и 27 декабря в газеты просачивались самые разные сведения, отрывочные, противоречивые и одновременно совершенно невероятные. Похоже, даже наборщики в типографиях колебались — набирать ли для печати поступивший им бред.

Седов получал куда больше данных и всё равно видел далеко не полную картину.

Вступив в соприкосновение с противником, русские части не открывали огонь, не занимали оборону, а снимались с мест постоянной дислокации и двигали по заснеженным дорогам вглубь страны. Порой случались абсолютно сюрреалистические вещи. Продвигавшиеся к Киеву со стороны Львова германские части перемешивались с уходящими русскими, причём и российские, и кайзеровские командиры стремились избежать и конфликтов, и братания.

Всего союзники бросили на Украину германский корпус в составе конной и двух пехотных дивизий плюс несколько бригад, за ними второй волной шли австро-венгерские соединения. Если немцы выглядели пристойно, имели автомобильный транспорт, то их поддержка вызывала скорее жалость, чем страх. Чешские и словацкие полки вообще практически не комплектовались автомобилями, кроме штабных, артиллерийские орудия вглубь огромной страны путешествовали в конных упряжках, причём копытный тягловый транспорт поражал худобой. Верховые лошади имелись только у офицеров, бесчисленные солдатские полчища шли как на убой, ничуть не напоминая победоносную армию, лихо захватывающую тысячи квадратных вёрст день за днём.

Председатель Центральной Рады Грушевский извёлся криком, заявляя о предательстве русских, даже не попытавшихся остановить вражеское нашествие, бомбил Москву умоляющими депешами с просьбой организовать отпор.

Седов читал его эпистолии и только усмехался:

— Вы же заявили о незалижности от Российской Республики. Ну вот и зализывайте — не зализывайте, как вам угодно, господа.

Грушевскому не ответил ничего.

Странности продолжались, когда передовой германский отряд на автомобилях, имевший несколько пулемётных броневиков, приблизился к Киеву, обороняемому 1-м Украинским корпусом генерала Скоропадского, подчинённым Центральной Раде УНР. Гарные хлопцы, в отличие от частей Русской армии, никуда не тронулись, но и сражаться с немцами не стали.

Это была самая странная, абсурдная и нелогичная война в новейшей истории. Французские журналисты, ещё недавно ставившие Русскую армию в пример своим генералам — сначала из-за Рижской операции войск Северного фронта и Балтфлота, потом из-за освобождения пленных, моментально предали восточного союзника анафеме, обвинив в сговоре с кайзером и нежелании исполнять союзнические обязательства перед Антантой.

29 декабря шведский посредник в Стокгольме получил несколько коммерческих телеграмм из Москвы. Соединив буквы в некоторых избранных словах, он расшифровал суть сообщения: чехословаки будут атаковать.

Седов изобразил видимость соблюдения своих обещаний и продолжающуюся лояльность по отношению к немцам несколько поздновато, когда легион начал выдвижение в сторону Винницы — для нанесения удара в правый фланг австро-венгерским частям на марше, отрезая немцев, подтянувшихся к Киеву, о чём буквально через час-два и так стало бы известно и в Берлине, и в Вене. Странная война продолжалась ещё трое суток, когда легионеры сошлись с «бывшими своими», австро-венгерские дивизии, укомплектованные преимущественно славянами, сопротивления не оказали, целыми батальонами и ротами сдаваясь на милость этнической родне в надежде, что в плену хотя бы накормят. К 4 января германский корпус в Киеве был полностью отрезан от фатерлянда и оккупированных фатерляндом областей.

С каждым новым сообщением из Украины Ева замечала, что экзальтация Седова находится на грани нервического срыва. Он пребывал в постоянном восторге от учинённой им и захлопнувшейся ловушки для германцев, реплики «как я натянул этих подонков!» сыпались к месту и не к месту. Даже секс стал другой, товарищ председатель её не ласкал, а именно что натягивал, словно совершал непристойный акт с самим кайзером.

6 января Петерс, откомандированный в Николаев, отдал приказ о начале вооружённого восстания во всех губерниях бывшей УНР, кроме Киевской. Все местные рады, подчинявшиеся Грушевскому и столь же с готовностью принявшие было переход под германское крыло, а не «клятых москалей», были разогнаны — с разной степенью летальности для их членов, не оказавших сопротивления спокойно отпускали. На большей части Украины через двое суток после переворота установилось двоевластие, вообще весьма характерное для революций, военную власть поддерживали чехословацкие комендатуры, кроме южных и восточных земель, гражданскую взяли на себя исполкомы Советов, объявившие общие собрания представителей населения по уездам для утверждения единственного: возвращения в Российскую Республику.

Каково бы ни было радостное возбуждение Седова, чувства реальности он не терял. 9 января выслушал в кремлёвском кабинете доклад товарища Лациса об агентурной работе в меньшевистских и эсеровских ячейках Москвы и Петрограда.

— Ситуация сложная, товарищ председатель. Эсеры полностью преодолели раскол. За умеренную политику в отношении власти, какую они проводили до августа, с поддержкой Временного правительства, у них не ратует никто. Кто хотел бы примкнуть к нам или трудиться в казённых установлениях, давно покинул их партию и является беспартийным либо просится в СПР. Они стали малочисленнее, сплочённее, радикальнее. Звучат призывы вернуться к дореволюционным террористическим методам борьбы, но их сдерживает наша репутация: мы можем выкосить всех из пулемётов, как на площади перед Смольным. Царских жандармов так не боялись.

— Моя репутация! — самодовольно вставил Седов. — Чем же подонки заняты?

— Заседают в Таврическом, спорят. Выгнать из Таврического?

— Не нужно. Чуть позже. Там они на виду. А хотелось бы прихлопнуть всю свору, руки чешутся, сам бы их! Нет, ждать. Однозначно. Дальше?

— С меньшевиками ситуация сложнее. Как централизованная партия РСДРП фактически распалась, в Таврическом собирается только их петроградское отделение. Ищут средства, печатают газеты, критикуют всех нас и особенно лично вас, Леонид Дмитриевич, проклинали за уступку Украины немцам…

— Дай угадаю. Сейчас говорят о её уступке чехам?

— И строят предположения, кому продадите Киев в следующий раз.

— Пусть, пусть строят, — рассмеялся Седов. — Я сам не знаю, кому продать. Подороже бы. Пусть будет у нас. Когда фашисты свалят.

— Кто, простите?

— Германцы. И все кто с ними. Фашисты, однозначно. Кто-нибудь обязательно начнёт мне втирать про «братские народы». Ничего нет братского! Враг сидит на враге и врагом погоняет… Забудьте эти слова, они наши враги номер один, они с фашистской Германией топтали наши земли.

Заместитель председателя ВЧК догадался, что «фашисты» — слово ругательное. А что непривычное и непонятное, не привыкать, руководитель постоянно выдавал какие-то новые слова, откуда только их брал, и подчинённым приходилось лишь предполагать. Сейчас, наверно, ложными братскими народами называл чехов и словаков, братство с которыми закончится, когда те уйдут к себе за Карпаты.

— Куда остальные меньшевики свалили?

— Чхеидзе и Церетели — в Грузию. Вероятно, скоро услышим о Грузинской социал-демократической рабочей партии.

— Ещё один нежилец.

— Само собой. Часть в Киев, теперь вряд ли понимают, что делать с Грушевским, националистами Центральной Рады и германскими оккупантами. Киев сейчас — это западня. Но большая часть рассосалась. Есть сведения, что отправились на Урал и даже за Урал — где Советы слабы, старые традиции сильны, и вообще всё развивается медленно. В Сибири сейчас морозы под 40 градусов.

— Чтоб они там повымерзли все!

Седов, облачённый в меховую безрукавку поверх френча, несолидно, зато тепло, шагнул к камину и подбросил дров. Первая зима в мире, где центральное отопление скорее считалось экзотикой, чем правилом, его изрядно напугала стужей. Москва 2020-х годов была куда теплее, даже для 70-летнего.

— Товарищ Лацис! Заканчиваем с Украиной, и главное внимание будет направлено на Восток. Россия велика, слишком. Нельзя упустить ничего, ни единого вершка Российской Империи. Иначе всегда найдутся удельные князьки, заявляющие: и нам тоже надо на выход.

— Поэтому проект национального переустройства…

— Именно поэтому! Если поделить Россию на автономные республики, выйдет как с УНР, эти черти тоже сначала говорили об автономии, а потом послали нас в гудок. Огребли, но мало, скоро ещё. Никакой автономии, а если кто-то вякнет про «суверенитет», стрелять прямо в лоб, на месте! Только если не баба. Их нельзя прилюдно. Выгони отсюда и расстреляй в коридоре!

Это была ещё одна проблема в общении с председателем, не поймёшь, где он приказ отдал, а где черно пошутил, тем более сам в любой момент переведёт свои указания в шутку или, наоборот, спросит: почему не исполнено, подонок? Не угадаешь. Самые находчивые чиновники бежали за разъяснениями в секретариат Совнаркома к товарищу Евдокии Фёдоровне, знавшей Седова ближе других во всех смыслах, но порой и она оказывалась в тупике. Особенно сложным вождь стал сейчас — накануне триумфа его иезуитской политики по поводу Украины.

А триумф приближался. К концу января в блокированной со всех сторон Киевской губернии возник продовольственный кризис, усугубившийся присутствием двух армейских корпусов — кайзеровского и под командованием Скоропадского, а также всяких куренных казачьих полков. Воины из последних, кстати, страдали меньше, обмародёрив крестьянство. Когда Центральная Рада объявила чрезвычайное продовольственное положение, изымать по деревням оказалось нечего, более того, сёла пустели, жители снимались с мест и по зимним дорогам, накидав в телеги нехитрый скарб, спешили на восток, пока немцы не принялись отбирать и крестьянских тощих лошадей — резать на мясо. Не успевшим осталось только прятать и закапывать остатки урожая, чтоб не умереть с голода.

1 февраля начался «голодный штурм», германцы и казаки Скоропадского бросились в наступление на укреплённые за месяц позиции легиона, и продовольственная проблема несколько ослабла: погибших под огнём трофейных австрийских пушек кормить не нужно.

4 февраля полушвед-полунемец с боюшком Геринга, ему точно не выпало голодать в Киеве, прибыл в Москву и напросился на встречу с Седовым, тот выделил гонцу 5 минут.

— О пропуске германских войск и остатков партизан Скоропадского и речи не может быть, — отрезал председатель на просьбу пропустить их восточнее Полесья на Гомель и оттуда к оккупированному кайзеровцами Брест-Литовску. — Я выполнил и выполняю все условия сделки. Мы не бьём вам в спину после разгрома у Житомира, не пользуемся, что вы убрали четыре дивизии из белорусских губерний, наоборот, сами сократили часть наших войск. Фактически действует перемирие, за французов и их чешских наёмников я не в ответе. Но пропустить два корпуса через наши позиции… Для этого надо стать или союзниками, или подписать мир официально, что мне не позволят. Прошу простить, Россия не выдержит, если Франция объявит нам войну как пособникам кайзера. Ауф видерзейн!

Когда легионеры перешли в наступление, в Киеве началось восстание, перешедшее в баррикадные уличные бои. К советским отрядам ВЧК присоединились голодающие городские обыватели, привлечённые единственным посулом: как только Киев снова войдёт в Российскую Республику, будет хлеб.

Немцы сражались, но вяло. «Куренные» вообще не очень, самые понятливые атаманы отдавали свои банды в подчинение отрядам ВЧК, лишь бы не попасть под раздачу. В таких условиях сопротивление бесполезно.

К концу февраля в результате боёв и пополнения за счёт добровольцев из числа новых пленных легион Масарика развернулся в две общевойсковых армии общей численностью свыше 100 тысяч человек, став самой мощной вооружённой силой в регионе, чем основательно беспокоил Совнарком. После освобождения Киева и ареста членов Центральной Рады чехословаки организованно стянулись в Восточную Галицию, изготавливаясь к наступлению на Пожонь (Братиславу), когда позволит общая стратегическая ситуация. Конечно, Седов с превеликим удовольствием имел бы в подчинении такое войско, первоклассно снабжаемое за счёт французов, но в данном случае мечтал быстрее от них избавиться. В идеале вообще перебросить их на Западный фронт Европы, но как? Через Владивосток, Тихий океан и САСШ? Во-первых, долго, а, во-вторых, председатель слишком хорошо помнил, чем обернулся в прошлой истории этот вояж — восстанием, поджёгшим фитиль Гражданской войны.

В любом случае триумфальное установление Советской власти в Киеве и объединение мятежных губерний с матушкой-Россией Седов считал своей личной заслугой, чем безмерно гордился, называя красный флаг с Георгием-Победоносцем над Крещатиком лучшим подарком народу к годовщине Февральской революции, замещение этого праздника социалистической революцией в августе-сентябре состоится позднее. Два других подарка — переход на Григорианский календарь и упрощённое правописание — шли в одной обойме с победой. К весенней посевной крестьяне уже получили значительную часть бывших казённых земель и часть помещичьих, пока только из числа конфискованных у семей, чьи отцы или мужья чем-то себя запятнали перед народом и народной властью. Наконец, к следующей компании рекрутирования в армию и на флот началась демобилизация некоторых самых заслуженных ветеранов, в том числе награждаемых земельными наделами за подвиги в боях с германцами и поддержку Советов в борьбе за власть.

Седов счёл себя народным кумиром. Ходил с настолько высоко задранным подбородком, что рисковал споткнуться. Заказал собственный парадный портрет. «Товарища Евдокию» призвал величать себя на «вы» и «товарищ председатель» даже в опочивальне.

Но судьба преподнесла другой подарок, быстро спустивший с небес на землю. В Тобольской губернии совершил из-под стражи побег гражданин-мещанин Николай Романов с гражданкой Александрой Романовой, чадами и домочадцами, укрытый монархистами настолько тщательно, что отряд ВЧК не в состоянии был его найти.

Выслушивая жалкие оправдания Петерса и Лациса, расписавшихся в бессилии, Седов рвал и метал, хоть ругать лучше было себя самого, именно он прохлопал время и не распорядился переслать экс-царька ближе к Москве. На совместном заседании ВЦИК и СНК, посвящённом последствиям царского побега, Каменев пытался урезонить свояка:

— Леонид Дмитриевич, не извольте преувеличивать. Романовы — битая и сброшенная в отбой карта.

— Идиот! Кретин! Ни х… не понимаешь! Царское семейство — это символ, флаг монархии. Царь народ ненавидел, на народ наплевать, зато чиновники упакованные, им всё хорошо. Вот и поднимутся подонки, кому сладко жилось при Романовых. Императора изберут другого, им удобного, не эту тряпку. Война, Лёва, Гражданская война! А тебе хоть в глаза нассать, скажешь: божья роса, «не извольте преувеличивать».

Масла в огонь подлил Петерс, сообщив, что в Москве и Петрограде назревает восстание эсеров. Они не намерены ограничиваться одиночными акциями вроде убийства Седова или членов ВЦИК и СНК. Усилена охрана Кремля и Смольного, банков, почты, телеграфа, военные части двух гарнизонов переведены на особый режим службы.

— Товарищ председатель, нанесём упреждающий удар?

Десятки глаз в Андреевском зале Большого Кремлёвского дворца, где проводились заседания такого ранга, повернулись к Седову. Перестала чёркать пером Евдокия, по-прежнему секретарствующая на всех мероприятиях с участием вождя.

Он колебался не больше трёх секунд.

— Пусть они выступят первыми. Тогда получим право истребить эсеровскую сволочь под ноль. Никого не жалеть! Пленных не брать! Если из Сибири выступят монархисты, что нам делать с эсерами за спиной⁈

Считая себя едва ли не живым народным святым, он, опытный политик, забыл о самой очевидной вещи: всегда несложно найти, за что попрекнуть, к чему придраться и как оклеветать. Эсеры начали агитацию о том, что седовцы предали революцию, выхолостили её социалистическое начало. Не национализация, а акционирование предприятий, при котором сохраняется свободное обращение акций на фондовом рынке, приведёт к возвращению капиталистам контроля над заводами и фабриками. Земельная реформа, как её проводят социалисты, не устраняет, а углубляет имущественное неравенство в деревне. И так далее.

Самое забавное, они были правы на 100 процентов. Именно этого Седов и желал — развития капитализма в России, но не первобытно-лапотного, а гуманного, с соблюдением элементарных прав рабочих и крестьян на достойную жизнь. Переживший распад СССР, он слишком хорошо помнил благосостояние советских граждан при Брежневе, 10 лет стоявших в очереди за хреновенькими «жигулями» и все эти 10 лет кое-как откладывавших на них деньги. И, с другой стороны, не забывал про уровень жизни европейских пролетариев в странах «загнивающего капитализма», способных купить «Рено», «Фиат» или «Фольксваген», по своему выбору и в любое время, потратив на авто всего несколько месячных зарплат, а то и в кредит, накопив лишь на начальный небольшой взнос. В СССР 1989 года стояли огромные длинные толпы народа, если в продажу «выбрасывали» колбасу по госцене, потому что по так называемой кооперативной цене она была не по карману. Не для того он просил у высших сил дать билет с того света, предоставить второй шанс, чтоб россияне влачили существование под пятой царизма или коммунистов. Но построить новое государство для народа возможно только обманув народ! И сейчас эсеры тыкали ему в нос этим обманом, разоблачая прилюдно.

Значит, им придётся умереть.

Ева прямо об этом спросила, когда остались одни. Члены ВЦИК и СНК разошлись, женщина сложила записи и теперь смотрела вопросительно, поднеся ладошки к лицу и согревая дыханием. Отапливался Кремль неважно.

Седов взял стул, на котором сидел Крыленко, и придвинул к её конторке, усевшись.

— Ждёшь упрёков, что сбиваешь меня с генеральной линии партии ненужными вопросами? Не упрекну. Ты — моя совесть.

— Собственной не хватает?

— Хватает… Но мы смотрим на одни и те же вещи по-разному, — он закинул ногу за ногу и обхватил колено ладонями. — Иногда это полезно. Представь, для меня слеза ребёнка и, тем более, смерть любого россиянина, не от старости, далеко не безразличны. Я предпочёл бы, чтоб дети не плакали, а люди жили до преклонных лет. Веришь?

— Конечно.

— Правильно, что веришь. А теперь представь сама. Если свергнутые монархисты или страдающие неутолённым властолюбием социал-демократы восстанут, начнётся гражданская война, она уже на пороге. Погибнет больше, чем в Великой мировой войне, но только теперь наших, рождённых в России, всего свыше 10 миллионов.

— Откуда ты… Ах да, видел будущее. И что ты там увидел, тебе удалось предотвратить войну? Ценой слезы ребёнка?

— Понятия не имею, ибо знаю, что произошло бы без моего вмешательства, а следы своих усилий — нет. Украинский мир достался ценой вёдер детских слёз — чешских, малороссийских, германских, да и сами дети умирали от голода. Я — очень нехороший человек, коль запустил эту комбинацию, из-за неё погибли тысячи. Или даже десятки тысяч. Прощения нет мне перед богом, так? Но иначе легли бы в сыру землю сотни тысяч! Или миллион. Да, я — плохой человек. Страшный. Только во главе государства именно такой и должен стоять, потому что добренький, пекущийся о каждой слёзке ребёнка, на столь грандиозный обман не решился бы. И отправил в могилу миллион. Сколько бы тогда пролилось детских слёз? Реки!

— Я не могу тебя судить, Лёня. Но быть плохим — плохо.

— Конечно! — он взял её холодные руки в свои. — Политик приносит свою душу в жертву, совершая порой самые чудовищные поступки ради предотвращения ещё более чудовищных событий, потому что иначе нельзя. Причём мы не знаем наверняка всех последствий своих действий… кроме того, что бездействовать непростительно. Если эсеры выступят, начнётся резня. И если дать им победить, Россия откатится в тот же хаос, что был при Керенском. С немцами — война до победного конца, иначе никак, и все мои потуги заморозить ситуацию на фронте, избежать ненужного пролития русской крови пойдут в задницу.

— А если придут к власти монархисты… Конечно же, им бы воевать и только воевать, сам Николай II втянул Россию в этот кошмар. Ты скажешь — надо повесить 1000 монархистов, но не допустить срыва перемирия…

— Скажу. Зная, что у повешенных более 1000 детей, те прольют слёзы, горюя о папках и мамках, вырастут — будут исполнены желания мстить. Но иначе, повторяю, умрут миллионы. Я вынужден считать не отдельные детские слезинки, а литры слёз и кубометры крови.

— Да… — она печально склонила голову. — Ты очень плохой человек. Зачастую подлый, лживый. Когда что-то удаётся, до невозможности заносчивый. «Называй меня и наедине — това-арищ председатель…» Жестокий, расчётливый. Но, похоже, России повезло, что сейчас у её штурвала стоишь именно ты. Почти не человек, какой-то политический механизм, монстр.

— Ты меня до такой степени не любишь?

— Я тебя до такой степени боюсь.

Она собрала бумаги о заседании и ушла. Седову сложно было представить, что после подобного разговора возможно лечь в постель и предаться нежностям, а не просто совокупиться, не пытаясь доставить ей удовольствие. Евдокия Фёдоровна — незаменимый в деле работник, но как женщине, выходит, скоро придётся искать ей замену на менее щепетильную в моральных материях. И так уже больше 10 месяцев живут вместе, невероятно долго.