Подонки! Однозначно

Глава 2

Утро следующего дня началось в семь, Антон вошёл, постучавшись, но не стал дожидаться ответа. Отбросил штору, яркое майское солнце осветило убогую комнатушку.

Евдокия Фёдоровна натянула одеяло до самых глаз — то ли Антона стесняясь, то ли защищалась от резкого света. Слишком длинные её имя-отчество Седов сократил до «Ева».

Выгнав Антона, Седов спустил худые волосатые ноги на пол и пошёл умываться, благо отхожее место и умывальник с водой, увы — лишь холодной, в номере присутствовали. Когда вернулся, Евдокия уже оделась.

— Мой помощник принёс немного молока, хлеба и мяса. Позавтракаем, товарищ Ева?

Женщина прыснула.

— С «товарищами» делают революцию, а не шалят в койке подобно мартовским котам. Тем паче мы в разных партиях. Одевайся, герой-любовник!

Она шмыгнула в туалет, вызвав у Седова некоторое раздражение. В постели Евдокия Фёдоровна оказалась ненасытной. Рассказывала, что была замужем за инженером Путиловского завода, тоже эсером, в марте супруга схватила ВЧСК, невзирая на революционную партийность, в тюрьме умер. Тело не выдали, сказали — повесился в камере. Сатрапы, что с них взять. Мужу была верна, два месяца блюла траур… Но горячие слова товарища Седова о грядущей пролетарской революции настолько возбудили, что попросилась к нему в авто.

Наверно, ждала большего. Сама на целый дюйм или два выше ростом, с тонкой талией, но с большой грудью и широкими бёдрами, дама проявила завидный темперамент. Повторяла: ещё! ещё! ещё! И сколько требовалось, чтоб её удовлетворить? Никогда ни одна женщина не скажет «хватит», никогда! Хоть в постели, хоть за столом, хоть в магазине.

Инструмент любви, доставшийся от Троцкого и лишённый крайней плоти, её довёл до криков, но того оказалось мало. Ева ни в чём не упрекнула, тем не менее… Скорее всего, придётся расстаться. А жаль.

Бесстрашный герой революции (в ближайшем будущем), Седов опасался стыдных болячек. Слышал, сифилис распространён едва ли не поголовно среди социал-демократической интеллигенции. Товарищи марксисты, отрицая устои царизма, презирали и моральные запреты, легко совокупляясь и передавая инфекцию другим товарищам по борьбе как эстафетную палочку. Ещё в поезде тщательно осмотрел себя и характерных язвочек не обнаружил. Жуткой боли в уретре при мочеиспускании — тоже, идеолог «перманентной революции» товарищ Троцкий, спасибо хоть на этом, себя держал в чистоте.

Ева, похоже, не врёт. Конечно, песня на тему «ты у меня второй» поётся едва ли не каждой женщиной, достающейся очередному мужчине далеко не в девственном положении. Но точно не шалава. Риск подцепить заразу невелик, даже — минимален. Как с ней строить отношения, если остаётся не вполне утолённой?

Седов намеревался покорить Россию. Что, с амурными запросами единственной мадам не совладает?

Натянул кальсоны, исподнюю рубаху.

За завтраком Ева спросила:

— Что, евреям теперь можно молоко с мясом?

— Революция отменяет нации, дорогая. Все мы теперь — российские, русские патриоты.

— Революция… Меньшевики говорят: она закончилась.

— Ничего подобного! Главное ещё впереди, чтобы они не говорили, а ваши подпевалы-эсеры им не вторили. Власть по-прежнему остаётся у тех же буржуев-капиталистов и помещиков. Всякие выборы, всякая демократия — фикция сплошная. У кого больше денег, наймёт лучших ораторов, они любых заболтают.

— Но Щупкин вчера не смог? Земля пухом…

— Да, земля пухом. Видит бог, я не хотел. Рабочие сами с ним разобрались. Переоценили господа меньшевики своё влияние на Путиловском и поплатились. Ничего, возьмём власть…

— Кто — мы?

Губами в жирном коровьем молоке эсерка задала ключевой вопрос. Кто он, Седов, по партийной принадлежности? От чьего имени глаголет?

От большевиков? Так к ним не примкнул, лишь где-то рядом. Межрайноцев? Это не партия, не движение, всего лишь какая-та кучка персон, кого задрали межпартийные склоки социал-демократов.

На 1-м Съезде Советов Ульянов брякнет: «есть такая партия, готовая взять власть». Естественно, соврёт как всегда, в то время большевики были (то есть будут) слишком малочисленны для ленинских претензий.

Седов тоже хотел бы сказать: есть такая партия, я — её вождь. Но от прожектов до реализации ох как далеко!

— И всё же, кто это — мы? Тезисы у тебя большевистские.

— Пока не большевик, дорогая. Просто разделяю многие их взгляды. Считай меня межрайонцем, знаешь таких? Небольшая группа, ей предстоит вырасти в партию и объединить в себе большевиков, трезво мыслящих меньшевиков, эсеров левого толка. Запишешься ко мне?

— В партию или в койку? — хихикнула она. — Охолонись и отдохни, через пару дней можем повторить, ежели желаешь. Там и о партии поговорим.

Как истинная революционерка, Евдокия стригла светлые волосы коротко, по-мужски, Седов и то был лохматее. После её ухода сбрил начисто усы и бороду, удаляя сходство с Троцким, сунул очки в карман, мир слегка затуманился, но в целом всё достаточно видно, стёклышки носились скорее для подчёркивания интеллигентности и по моде, нежели для остроты глаз. Осталось упорядочить шевелюру — густую, чёрную, с первыми проволочками белых волос. В прошлой жизни неопрятности не признавал.

К девяти уже был в Таврическом на заседании большевистской фракции, где предъявил коллегам протокол собрания рабочих Путиловского завода.

— Товагищ Тгоцкий, таки ты с нами или пготив нас? — поставил вопрос ребром Ульянов.

— Рядом с вами рука об руку, Владимир Ильич. Полностью разделяю ваши апрельские тезисы, о чём вы вчера слышали на заседании Петросовета: никакого доверия Временному правительству, единственная законная власть — Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, долой империалистическую войну.

— Позвольте. У нас нет пока большинства в этих Советах! — возразил еврей в чёрной кожаной тужурке, в нём Седов узнал Свердлова.

— Именно поэтому я взялся за межрайонцев. Этой группе легче, чем ортодоксальным меньшевикам и эсерам, внушить идею пролетарской революции и установления диктатуры пролетариата, как нам завещал товарищ Карл Маркс, а затем присоединить к РСДРП(б). Если навалюсь на них в роли большевика — отпугну.

— Разумно, — согласился нееврей, как Седов узнал позже, его фамилия была Раскольников, точь-в-точь как у героя Достоевского. — Значит, надобно координировать усилия и не афишировать единство.

— Исключено! — взвился Ульянов. — Или подчиняешься пагтийной дисциплине и гешениям ЦК пагтии, или — вон! Ихес — тухес!

Последние слова, означавшие на идише прямое оскорбление, Седов чисто случайно знал, в целом еврейским языком почти не владея. Кровь ударила в голову. Но сдержался и сказал спокойно:

— Предлагаю всем считать себя исключительно русскими патриотами и говорить только по-русски, даже унижая кого-либо.

— Таки ты даже национальную пгинадлежность отгицаешь, не только пагтийную? — не унимался Ульянов. — Я — гусский! И гогжусь тем, что я — гусский. Вождь гусского пголетагиата.

— Кто бы говорил! По отцу — дворянин, по маме — Бланк.

Девичью фамилию миссис Ульяновой никто из присутствующих не расслышал из-за громкого, с хрипом, кашля её сына. Заглушив неудобную для себя реплику, Ильич вытолкал Седова в коридор.

— Лёва! Откуда знаешь мамину фамилию?

— Так второй день в Петрограде…

— Никому! Слышь? Никому. Шведка она наполовину, наполовину — немка. И всё. Хгистианка.

Ленин картавил и гундосил, но совсем не так, как в фильмах и пародиях. В целом понять его было нетрудно. Особенно глотал букву «г» когда злился, готовый вытащить любимый «браунинг».

— Понял. Но и ты придержи коней. Я приведу тебе толпу межрайонцев — осёдланных, подкованных и взнузданных. Просто не торопи меня. Вот, со вчерашнего вечера Совет рабочих депутатов Путиловского завода — сплошь большевистский! А вы никак там победить не смогли. Я за час управился.

— Что за это хочешь?

— Пост военного министра в революционном правительстве.

— Ты же в агмии не служил.

Точно. Троцкий не служил. Седов в прошлой жизни — ещё как!

— Справлюсь. Но это вопрос не сегодняшнего дня.

Они вернулись к фракции. Общение с Ульяновым и его единомышленниками удалось вполне. Теперь в случае чего можно козырять принадлежностью к большевикам и опираться на большевистские кадры среди рабочих, солдат или матросов. Но не желательно. Срочно нужна своя партия!

После посиделок с ленинцами Седов позвал верного Антона и велел ехать к самому сложному электорату — в Кронштадт. В нормальное время проникнуть на военную базу и пытаться агитировать личный состав боевого корабля решится только конченый псих. Но не в месяцы беспредела после февральской революции. Службу парни в клёшах несли кое-как, если вообще несли. Офицеров когда слушали, а когда посылали в пеший сексуальный поход. В отсутствие телевизора и интернета развлекались митингами. Так что задача упрощалась — достаточно приехать туда и топать на ближайшую сходку. Поскольку эсеры, меньшевики и анархисты крутили одну и ту же пластинку день за днём, свежее лицо имело все шансы на внимание. Правда, был один нюанс: достаточно стрельнуть мимо кассы, и парни в тельняшках запросто искупают незадачливого оратора в студёных волнах Балтики. Сейчас хотя бы май… Адмирала Вирена они раздели донага и в таком виде провели по городу на сильном морозе, поливая водою и подбадривая штыками. Затем выкололи ему глаза и, наконец, бросили в прорубь.

Не взял с собой Якова, не зная, как боевые разгильдяи отреагируют на моряка с торгового судна.

В день приезда Седова революционные матросы ничего подобного казни Вирена не устраивали, митинг кипел на площади вполне мирный, собрались экипажи, наверное, броненосных кораблей — крейсеров и линкоров, несколько тысяч минимум. Седов хищно улыбнулся, когда услышал слова меньшевика Скобелева, заместителя председателя Петросовета, тот призывал поддержать «революционное» Временное правительство и мужественно защищать Россию в войне против германцев до её победного конца.

— Врёт он всё, сучий потрох. Сам чистенький да гладкий, а вам — воюйте, братцы, живот кладите, чтоб русские буржуи поживились за счёт германских. Революцию кто делал? Матросы, солдаты, сознательные рабочие. А пидарас агитирует слушаться министров-капиталистов! Чем они лучше «царя-батюшки»? Тьфу, подонок! Все они — подонки, однозначно.

Рослые матросы, большинству из них Седов был до плеча, максимум — до уха, начали оборачиваться на смутьяна, но только один прикрикнул «дай дослушать, не мельтеши», остальные подхватили: дело говорит товарищ! Немудрено, что уже через несколько минут матросская команда из двух десятков человек двинула к трибуне, Седов оказался внутри бортов живого ледокола, разбрасывающего других слушателей как мелкие льдинки. Вознесённый на трибуну, он дал копоти.

По первое число получили оборонцы, то есть агитаторы за продолжение войны. Народные массы устроит только справедливый мир в интересах русского и германского солдата и матроса, а также городского и сельского пролетария, вопил Седов, пусть буржуи сами берут в руки винтовки и пуляют друг в дружку — хоть до посинения!

Аплодисменты. Как прекратить войну, никто не представлял даже близко, но лозунг «Нет империалистической бойне народов» попал как семя в чернозём и моментально пророс доверием к оратору.

— Анархисты? Они вам нагло врут в лицо! Негодяи! Подонки! Извратили учение основоположника анархизма Петра Кропоткина! Он видел анархию как высшую форму коммунизма, как взаимопомощь ради счастья каждого, чтоб человека не угнетали буржуйские эксплуататоры вроде заседающих во Временном правительстве. А не вседозволенность толпы, погрязшей в беспорядках и в грабежах. Мы, левые социалисты, непременно придём к власти и воплотим лучшие идеалы анархизма в его чистом виде. Однозначно! Кто-нибудь задумывался, как тяжело моряку, вернувшись из похода? Женщина нужна. Так давайте поселим в Кронштадте женщин — чистых, врачами осмотренных, чтоб дарили усладу героическим революционным матросам!

Дальше говорить было сложно, площадь потонула в рёве восторга. Устроить в Кронштадте бесплатный публичный дом не обещал ещё ни один партийный оратор. Этот же давно вывел для себя непобедимое правило: нужно так выступать, что бы слёзы текли и коленки дрожали! И он старался.

— Что есть свобода, товарищи? Это — свобода выбора. Вы лишены её. Мы дадим вам свободу. Кто желает — вернётся на родину в деревню. Или осядет в Петрограде, работу и жильё найдём. А кто не мыслит жизнь без моря, пусть учится офицерской премудрости. Думаете, командовавшие вами господа офицеры умнее, порядочнее? Нет, они просто из богатеньких семей. Новой революционной России нужны офицеры-флотоводцы из вашей среды, товарищи матросы. В социалистической России никто не станет морским офицером, пока не отслужит в матросах!

Одно грустно, согнанные в сторону умеренные социалисты мотали на ус сказанное. Тоже начнут сыпать обещаниями. Сами-то ничего толкового не выдумали.

Далее Седов развил идею, что после окончательной победы революции в наибольшем почёте будут те, кто наибольший вклад внёс в эту революцию. Особенно сейчас, когда предатели из Петросовета сливают успехи народа и продают революцию капиталистам. Значит, нужно бороться с предателями, не только словом, но и пулей.

Боковым зрением усёк, что Скобелев, заслышав эти слова, ощутимо вздрогнул и спрятался за соседа.

— Товарищи! В мирное время пусть правят Советы, местное наше самоуправление, которому не нужны всякие верховные вожди. Но революция в опасности! Куда смотрит ваш меньшевистский Центробалт? Готовит умирать, если не за царя, так за министров-капиталистов? Даёшь съезд Балтийского флота! Вся власть революционным матросам, а не предателям-соглашателям!

Всего через несколько часов после почти джентльменского соглашения с Ульяновым Седов подложил большевикам первую свинью. Они довольно успешно подгребали Центробалт под себя, постепенно вытесняя меньшевиков, эсеров и анархистов, командовал им давний ленинец Дыбенко. Но было брошено в матросскую массу всего несколько убийственно точных фраз, и авторитет Центробалта скатился до плинтуса, хоть сам Дыбенко всецело поддерживает лозунг о выходе России из войны. Тем более пообещать «чистых женщин» большевики не допёрли.

Уезжал Седов, выбранный в совет по организации флотского съезда, а в багажнике плескались бидоны с бензином и маслом — дар балтфлотцев. Грузивший подарки в машину конфузливо спросил: а не пришлёте ли, товарищ, хоть бы дюжину женщин сейчас? Ну, полдюжины?

— Только после окончательной победы революции. Тогда настоящий матросский Центробалт, а не этот, подстилка Временного правительства, обеспечит вас всем необходимым. Главное, чтоб Съезд выбрал правильных депутатов!

По дороге к «Киевским номерам» Седов сосредоточенно обдумывал, как бы ему не разорваться. Он чувствовал, что благодаря напору и щедрому рассыпанию посулов переманит на свою сторону собравшихся на любом митинге. Но не вездесущ. Значит, нужны единомышленники, действующие по его указке. Аватары, так сказать. Антон получил поручение оповестить межрайонцев.

Они собрались утром следующего дня, третьего для Седова в этой реальности, благо в Таврическом помещений для подобных междусобойчиков хватало. Тем более — суббота, дворец малолюден, «интеллихентная» публика с буржуазными замашками предпочитала отдых. Пришли: Владимир Антонов-Овсеенко, Моисей Вольдштейн (Володарский), Дмитрий Мануильский, Адольф Иоффе, Анатолий Луначарский, Константин Кротовский (Юренёв). Конечно — Моисей Урицкий, и Седов отметил, что при изобилии явно еврейских лиц славяне тоже в межрайонцах представлены, что славно, второй Бунд ему не нужен. Вот присутствие Лёвы Розенфельда (Каменева) ничуть не радовало. Мало того, что он — большевик-ленинец, и всё сказанное здесь станет тотчас известно Ильичу, в том числе для его ушей не предназначенное. Хуже того, Розенфельд женат на Ольге Бронштейн, сестре Троцкого, то есть знаком с Троцким давно. Непременно отметит вопиющую разницу с нынешним Седовым.

Всякие подводные камушки, хорошо если не скалы, выросшие из прежней жизни Троцкого, непременно пройдут под килем, решил политик. Поменьше обращать на них внимания и — вперёд!

— Товарищи! Нам нужна социалистическая партия, готовая к объединительному съезду с другими радикальными марксистами.

Этим крепко озадачил межрайонцев, сетующих на разброд в российской социал-демократии и справедливо полагавших, что появление новой партии лишь усилит этот разброд. Седов убеждал, что цель этой партии как раз объединительная — создать движение, собирающее в себе межрайонцев, большевиков, а также им сочувствующих среди эсеров, меньшевиков и анархистов.

— Как соберутся голосовать, каждый захочет стать первым и главным объединителем, — справедливо предположил Вольдштейн.

— Никаких голосований! Товарищи, вот-вот соберутся съезды Балтфлота и Советов, у нас нет ни дня на игры в демократию. Объединим прогрессивные революционные силы в кулак, свергнем буржуазию — тогда будем выносить на голосование как жить дальше. Развернём внутрипартийную дискуссию, кто же против? А сейчас мы находимся в положении чрезвычайном. Идёт война внешняя и внутренняя. Враг захватил западные губернии Родины. Враг сохранил капитализм в России. И мы все — на войне! Я объявляю себя командиром нашей армии — до объединения. Вместе — победим.

В прошлой жизни он заявлял: настоящая демократия — это когда все как один хвалят мою партию и меня. Чем эта реальность отличается? Да ничем, всего лишь не прошла важные этапы развития и понимания.

Видел по лицам — колеблются. После февраля им въелось в мозги и печёнки: нужно собраться, обсудить, выработать проект решения, поставить на голосование… Пришлось давить дальше.

— В мирное время демократия имеет массу преимуществ. На войне выигрывает диктатура. Да, диктатура пролетариата. Но пролетариат не будет собираться на съезд по каждому мелкому вопросу, и не хватает у наших товарищей пролетариев образованности и кругозора. Поэтому диктатуру пролетариата проведём в жизнь мы — пролетарские вожди.

Человек семь отсеялось, не самых важных. Каменев-Розенфельд слушал, не возражая, мотал на пышный ус. Когда несогласные удалились, осталось человек тридцать, Седов объявил собрание учредительной конференцией СПР, Социалистической партии России.

— Почему не Революционной социалистической партии? — уточнил Луначарский.

— Социалисты-революционеры у нас эсеры, — отрезал Седов. — Эти скудоумные не понимают, что победой революции история не закончится. Мы будем трудиться и далее — на благо пролетариата и всего трудового народа. Ещё вопросы? Вопросов нет. Так и запишем, — он обратился к невидимой секретарше. — Решение об учреждении партии и утверждении её названия принято единогласно. Теперь Программа и Устав.

«Декрет о земле», «Декрет о мире» и прочие популистские откровения Ульянова, ещё не опубликованные до осени, ушли тихо курить в сторонку. Подкованный в Институте марксизма-ленинизма и набравший колоссальный политический опыт в постсоветской России, Седов обещал гораздо больше: всеобщее равное избирательное право, 8-часовой рабочий день при справедливой оплате труда, гарантированный выходной, ежегодный отпуск, социальное страхование, гарантированное обеспечение жильём и работой… Глядя в охреневшие лица, Седов вколотил в них как гвоздь тезис о постепенном переходе от мобилизационного комплектования армии к добровольно-контрактной.

— Но где же на всё это столько денег взять? — простонал Вольдштейн-Володарский. — Казна и так пуста…

— А никто и не говорит, что нововведения случатся прямо завтра. Я огласил наши перспективные цели на пути к благоденствию для трудового народа. Сначала поднимем экономику на новых социалистических началах.

А по пути или ишак, или падишах загнётся. У трудового народа память короткая. Слишком памятливым не проблема и рот заткнуть. Разумеется, присутствующие последнее не услышали, самые умные и без подсказки догадались, но промолчали.

— Начинаем подготовку к учредительному съезду, товарищи, — зафиналил Седов. — Собрать делегатов из Петрограда и губернии — не хитрое дело. Нужны люди с дальних окраин. Прошу предложить кандидатуры.

Подбор делегатов с периферии отложился до решения в рабочем порядке. В конце концов, солдат какого-то петроградского полка, рекрутированный в Тамбовской губернии, запросто отыграет роль посланца от своих земляков. Стратежить дальше помешал подошедший Каменев.

— Шолом, Лейба!

— Здравствуй, Лёва. Зятёк… Всё, говорим только по-русски. Мы отныне — исключительно русские революционеры. И даже русские националисты, почище черносотенцев.

Проходившие мимо Иоффе и Урицкий одобрительно улыбнулись, оценив шутку.

Каменев покачал головой. Промолвил:

— Ты изменился, Лейба… Бритый как поц.

— Отныне Леонид Дмитриевич, прошу любить и жаловать. Я после Америки — совершенно иной человек. Моя нация — русская, что бы сами русские об этом не думали, мой народ — мировой пролетариат, моя семья — русские революционеры. Включая тебя.

— А ты — вождь пролетариата? — на полноватом, интеллигентном и очень еврейском лице Каменева мелькнула грустная усмешка, впервые в жизни названного русским.

— Пока только вождь объединительной партии. По программе и целям — очень даже большевистской. Когда придёт время для решающих боёв за революцию, приведённые мной люди будут бесценным подспорьем для большевиков.

— Ты прикрываешься нами?

— Упаси боже! Вы слишком малы, чтоб вами прикрыться. Пока левое крыло социал-демократии не захватит большинство в Советах, большевики ничего не значат. Я ускорю процесс «левения» Советов! То есть, по существу, большевизации. Так и передай товарищу Ленину.

— Ему не понравится, — пообещал Каменев. — Часть людей ты у него переманишь.

— Конечно! Потом верну. Как говорит хорошая хозяйка? Попользовался — положи на место.

— Про хозяйку… С Соколовской отношений не поддерживаешь? Как твои дочки — Зина и Нина?

Вопрос «кто такая Соколовская?» едва не сорвался с языка. Господа гусары, молчать! Позиция «я совсем другой человек» должна оставаться в разумных пределах.

— Не поддерживаю, — только и ответил на это.

— Ты сейчас с Наташей Седовой, — полуутвердительно бросил Каменев. — Лёвочка и Серёжа как поживают? Скоро приедут к тебе в Петроград?

В той жизни разорился бы от алиментов на четверых детей… Оказывается, Троцкий был любвеобилен и плодовит, сейчас придётся за него отдуваться.

— С Евдокией Фёдоровной Покровской, вдовой убитого следователями ВЧСК революционера. Ничего! Создадим свою ВЧК, этим меньшевистским тварям покажем.

— Гляди, Лейба… То есть Леонид. Бабы в таком изобилии до добра не доведут. Особенно коль очередная твоя — тоже шикса, как и прежние. Я предпочитаю со своими — русскими революционерками, но еврейского происхождения. Прощай.

«Нашёлся, учитель нравственности! — с раздражением, но беззвучно выкрикнул ему в спину Седов. — Правильно Сталин тебя расстрелял».

В любом случае с запутанной семейной ситуацией надо разобраться, даже отрывая время от пролетарской революции. Родня — это вообще проблема. Как-то сказал в интервью по телевидению: «Нормальный человек должен жить один… На расстоянии и родственники хорошие, и жена хорошая, и муж. Но если вместе в одну квартиру — дурдом».

А вот с Евдокией Фёдоровной спал в обнимку, и всё прекрасно, и снова хочется. Бывают исключения.