Подонки! Однозначно

Глава 3

Воскресенье 7 мая Седов провёл в трамвайном депо. Трамвайщики трудились без выходных, а ради послушать свежего оратора запросто задержали выпуск вагонов на линию. Ловили каждое слово куда внимательнее, чем было бы в питерском депо 2020-х годов на выступлении стендап-комиков Щербакова или Абрамова на корпоративе вагоновожатых, если такие случаются. Оратор бил не по площадям, а прицельно по самым чувствительным точкам: заработная плата, условия труда, жилищные условия. Затем он отправился на собрание студентов Петроградского университета, бывшего Императорского. Далее — в Мариинский театр, тоже бывший Императорский, где обещал, что с окончанием смутного времени и после победы революции у служителей Мельпомены будут самые императорские условия.

Речи его, вдохновляющие и преисполненные энергетики, так поднимали настрой творческих масс, что по окончании митинга он получил сразу несколько намёков от артисток оперы и балерин. Воодушевлённые, те желали свести знакомство с революционным лидером накоротке…

Но вечером Седова ждала встреча с пылкой вдовой Покровской. Та, зайдя в его убогий номер, немедленно заявила:

— Леонид! Наша прошлая ночь была лишь знакомством. Я научу тебя любить женщин.

Вот так! Познавший их немало, Седов был ошеломлён. Евдокии впору писать второй том «Камасутры». Ну а что, ТВ нет, интернета тем более, даже радио — всего лишь беспроводной телеграф, народ, раскрепостившись, развлекался как умел. Женщина объясняла свои таланты учёбой у покойного мужа, большого затейника. Детей не случилось, доктор сказал — у неё и не будет, отчего она утверждала себя в женской ипостаси самым доступным ей макаром. А также занялась педагогикой, предлагая себя в качестве соблазнительного учебного пособия. Многоопытный любовник постигал новые для себя пути утоления женских желаний.

В один из перерывов между уроками спросил о её окладе на Путиловском:

— За те же деньги пойдёшь секретарём СПР — Социалистической партии России?

Богиня любви приподнялась на локте.

— И кто же ты, мой соколик, в этой партии?

— Всего лишь… председатель.

— Но если партии нет, предстоит учредительный съезд… Вдруг тебя не выберут?

— Тех, кто не желает меня поддержать и мне подчиниться, я сам не выберу в партию. Дражайшая, тебе не кажется, что народ устал от говорильни? За 4 дня по возвращении в Петроград мне удалось больше, чем эсерам и большевикам вместе взятым за месяц!

Он сильно преувеличил. «Апрельские тезисы» Ульянова, пусть совершенно дисгармонировавшие наполеоновским размахом претензий с мизерностью его партии, вызвали куда больший шухер, чем несколько выступлений Седова. С «Апрельских тезисов» начался переход от февраля к октябрю, от буржуазно-демократической революции к госперевороту с установлением диктатуры самозваных вождей пролетариата. Другое дело, что Седов не собирался ждать октября.

— Мне нравится твоя решительность. Собираешься овладеть Россией как овладеваешь мной?

— Да, дорогая. Но только один раз. Овладеть и не выпускать из объятий.

— Правильно! Но сегодня репетировать будущие победы можешь только на мне. Что же ты медлишь?

Обладавшая более роскошными формами, нежели балерины Мариинского, Евдокия имела одно с ними общее: чувствовала в Седове мужчину с огромным политическим потенциалом. Правда, с довольно средней потенцией.

Отпуская её, упрекнул:

— Вы, женщины, мешаете развиваться мужчине. Когда он хочет вас, вас нету.

— Не наигрался? Предлагаешь переехать к тебе? Не спеши!

В чём-то права, зазывать на постоянное сожительство в эту крохотную и пошлую конуру действительно не стоило.

Несколько истощённый плотскими утехами, но вдохновлённый морально, 8 мая он начал серию митингов в полках Петроградского гарнизона. Не привыкнув до конца и полностью к реалиям 1917 года, Седов как-то прикинул, что некий энтузиаст (не он сам, конечно) явился бы, скажем, в Таманскую ракетную дивизию и заявил о желании выступить на митинге перед военными, обложив хренами высшее руководство Российской Федерации. К бабке не ходи, на этом бы политическая карьера энтузиаста и завершилась, что нормально в нормальной стране. Здесь же царила безудержная, безграничная свобода слова. Правильнее сказать — свобода трындежа. Солдаты действующей армии воюющего государства бурно аплодировали речам, что Временное правительство этого государства — сплошь козлы безрогие, бестолково загоняющие солдат на убой ради собственных шкурных интересов. Офицеры зло зыркали и скрипели зубами, но не смели ни слова сказать, иначе соберётся Совет солдатских депутатов и постановит: не вздёрнуть ли этого господина офицера, смевшего вякнуть невпопад? Конечно, в мае 1917 подобные самосуды в сухопутных частях были редкостью, на флоте чаще, но и в инфантерии тоже никто не хотел зазря рисковать.

— А поедем к казакам, Антоша! — вдруг выпалил Седов после триумфа в пехотном полку.

Тот едва баранку из рук не выпустил, только вильнул, изрядно напугав извозчика и его кобылу, едва не задетую передком «Руссо-Балта».

— Что вы, Леонид Дмитриевич! Не послухают они…

Он всё ещё недооценивал босса.

Импровизированные митинги, стихийные, неподготовленные, затеваемые экспромтом, как этот наскок в казачье гнездо, зачастую сводились к тому, что очередной оратор взбирался на кучу мусора, а эти кучи наводнили переставший убираться Петроград, и, возвышаясь на голову над людьми, что-то вещал случайной аудитории. Слушатели внимали речам, лузгали семечки и сплёвывали шелуху, ещё более увеличивавшую кучу.

В казачьем расположении никакого мусора не наблюдалась, чистота поддерживалась образцовая.

— Господа казаки! Господа офицеры! — звенел голос Седова, трибуны или иного возвышения не нашлось, он говорил просто перед толпой у казарм, под суровым и тяжёлым взглядом всяких там есаулов, ничуть не боящихся расправы со стороны казачьего Совета — не было в их полку никаких таких Советов. — Вы — соль земли российской! Вы — честь и совесть народная! Вы — защита Отечества! Вы — надежда Руси! Для меня огромная честь рассказать вам, что создаётся новая партия, призванная убрать всеобщий раскол, наступивший после февральского переворота. На кого ещё уповать в наведении порядка?

Группу депутатов от казачества на учредительный съезд Седов обеспечил. Как придётся обходить острые углы, когда в зале соберутся вместе радикальные ультралевые бомбисты-эсеры и монархически настроенные казаки, пока даже представить трудно… Но люди нужны разные.

Он впахивал, не покладая рук. Точнее — не закрывая рта. Ровно так же сновали по городу и губернии Луначарский, Урицкий и Вольдштейн, с ними другие депутаты Петросовета из числа межрайонцев, отныне — зачинатели будущей СПР. Тезисы у всех были согласованные, прописанные, снабжённые миллионом самых радужных обещаний, исполнимых (когда-нибудь, может быть) после окончательной и бесповоротной победы революции.

Известие о следующей битве, и отнюдь не за дело революции, ждало его дома — в виде телеграфического бланка, сунутого под дверь.

«ПРИЕЗЖАЮ 10 МАЯ ФИН ВОКЗАЛ ТЧК НАТА»

Он тихо выругался. Кто же ей сообщил его адрес? Лёва Каменев? Подонок… С другой стороны, лишь благодаря Лёве знает, что Наталья — его жена. Наверно, гражданская, была же ещё какая-то Соколовская. Со слов зятька осведомлён, что Ната — шикса, так евреи презрительно зовут женщин нееврейского происхождения. Надо же, Каменев в русской стране женщину упрекнул в принадлежности к русской нации! Негодяй!

Наступило 9 мая, вторник… День Победы! Правда, то было бы по Григорианскому календарю, по новому стилю. В неприятном предвкушении от будущей встречи с женой и детьми Троцкого, а себя с Троцким он не отождествлял, никаких чувств к его семье не испытывал, Седов решил повторить визит в Кронштадт, проверить ход дел по подготовке съезда Балтфлота, выступить перед единомышленниками, чего уж там. Всё шло как нельзя лучше, пока не начал говорить с моряками в бескозырках с надписью «Пѣтропавловск». В самый разгар полемики по земельному вопросу из их рядов протиснулся низенький кряжистый матрос и вытащил револьвер.

Седов не мог сказать с точностью: это Антон кинулся спасать лидера, закрыв телом, или сам успел юркнуть ему за спину. Так или иначе, выстрел грянул, верный Антон согнулся, пронзённый пулей, петропавловцы набросились на стрелка, сбили с ног и превратили в фарш ударами ботинок, хоть лучше было бы допросить со всей пролетарской настойчивостью и только после этого пускать в расход.

Дыбенко, с ног до головы в расстроенных чувствах, утащил чудом уцелевшего Седова к себе — на борт роскошной паровой яхты, не иначе как реквизированной у «бывших». Формально оставаясь большевиком, главарь Центробалта проникся оптимизмом нового вождя — объединить все левые силы и свергнуть Временное правительство как можно скорее.

— Леонид Дмитриевич, не откажите в просьбе: возьмите охрану! Центробалт обеспечит. Во имя революции вас надобно беречь!

Седов внял его увещеваниям. Более того, морячки нашли ему квартиру куда удобнее «Киевских нумеров», на одной из линий Василевского острова, ту комнату он великодушно оставил Наталье с детьми.

Встретить — встретил, но довольно странно. Как минимум, понятия не имел, как выглядит гражданская супруга Троцкого. Всего лишь стоял на перроне в окружении трёх громил, опоясанных пулемётными лентами, с винтовками за спиной и «маузерами» на ремешках. Ждал, что «родня» найдётся сама, и дождался, когда пассажиры все свалили, на опустевшей платформе остался лишь станционный служащий да некрасивая женщина, обременённая двумя подростками и кучей коробок. Та не узнала «мужа», бритого, коротко стриженого и без очков, тем более под конвоем звероватых матросов.

Сошлись. Седов обозначил разрыв резко, как перцовый пластырь отдирая с волосатой груди — сразу и одним движением, не размазывая неприятный процесс.

Дама перенесла удар стоически. Если разрыдается — то позже. В одном осталась верна женской натуре: спросила про деньги, уверяя, что прибыла в Петроград налегке.

С деньгами у Седова было туго, требовалось много, взять — негде. Политики-революционеры жили на пожертвования, собираемые партией, в целом довольно скудно, он собственную пока не создал и меценатов не обрёл, разок побирался у Ульянова, прижимистого как Гобсек.

Не испытывая ни малейшего чувства долга к семье Троцкого, Седов в то же время понимал: бросать без поддержки их нельзя. Урон для реноме.

— С деньгами и у меня сложно, — сунул ей 50 рублей. — В ближайшие дни помогу. Потерпи.

А как сдержать слово? Отрезанный от легальных источников ассигнований, Седов решил прибегнуть к единственному возможному способу обогащения, многократно описанному в учебниках истории о событиях 1917 года, то есть «экспроприации экспроприаторов». Иными словами, приступил к организации грабежей.

Надо сказать, Петроград и так кишмя кишел ворами и налётчиками всех мастей — при практически полном бездействии власти. Царская полиция приказала долго жить, милиция Временного правительства сама больше напоминала бандитов. Оставшиеся от прежних времён полицейские чины погоды не делали и порядок удержать не могли.

Но Седов не хотел наследить в Петрограде, желая использовать незапятнанный уголовщиной имидж в борьбе за власть. Он прикинул, что лучше всего удастся «гастроли», то есть выездные набеги в Гельсингфорс, Ревель, Ригу. Да и в Москву, чего уж там. Доказать причастность налётчиков к СПР будет сложно, даже если кто-то спалится и попадётся.

Для этого нужно было создать несколько банд… нет, слово неправильное, криминальное, они же не ради наживы, а для дела революции идут на гоп-стоп. Пусть будут ОТГ, оперативно-тактические группы. Очень понадобятся позже, когда потребуется отбирать не золото и ассигнации, а государственную власть.

Антон, самый доверенный, пока оставался в госпитале Кронштадта, хоть к морским делам отношения не имел. Врач вытащил пулю, но на выздоровление требовались полмесяца. Переманить бы Сталина у большевиков, самого опытного исполнителя «эксов»… Но вдохновителя операции «ледоруб в затылке Троцкого» обладатель тела Троцкого не рискнул привлечь. Более того, первый экс решил возглавить сам, отведя на подготовку почти неделю, и перед рассветом 16 мая революционные налётчики на крытом грузовике выдвинулись в Эстляндскую губернию, причём как человек, в прошлом военный, Седов выслал малую разведгруппу загодя.

Состав основной ОТГ лично отобрал Дыбенко, вскользь намекнув на некоторую деликатность операции. Или, если по чесноку, вопиющей беззаконности на грани беспредела. По сему поводу налил водки, отказаться было невозможно. Седов глянул для настроения на закат, розовеющий через иллюминатор штабной яхты Центробалта, хукнул и опустошил рюмку до дна.

— Уважаемый Павел Ефимович! Позволю себе заметить, акция наша совершенно легальная, поскольку проводится именем революции. Официальной верховной власти в стране нет, Временное правительство и его подпевалы — чушь полная. Советы рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов власть ещё полную не обрели. Иначе стали бы терпеть Временное правительство?

— Нахрен оно надо! — с большевистской прямотой отрезал Дыбенко и снова налил.

Насколько помнил Седов из курса истории, тяга к спиртному и сгубила революционного матроса. Сам игнорировать рюмку не мог, но теперь ограничивался только глотком, тогда как моряк опустошал её всю.

— Значит, дорогой товарищ — покоритель морей, власть у того, у кого в руках винтовка, — продолжал агитировать. — Тем более — крейсер. И мы решаем, куда и для чего должны тратиться деньги. Они нужны — для Центробалта…

— Ик… Верно!

— … Для созыва съезда Социалистической партии России, для издания газеты «Социалист». Наконец, и это главное, для подготовки вооружённого восстания и свержения министров-капиталистов. Паша, ты со мной?

— Конечно, Лёня! Друг ты мой жидовский.

— Я — русский! — глядя в смеющиеся и чуть пьяные глаза матроса, добавил: — Русский, независимо от еврейской национальности родителей.

— Вот и славно. Выпьем за русский интернационал!

Хорошо, что на этот вечер не было сговорено с Евой о её визите. Обнаружила бы только бесчувственное тело, аккуратно уложенное на тахте руками заботливых балтийских матросов лицом вниз, дабы не захлебнулся. А мужчина — не женщина, в бессознанке для секса бесполезен при любом варианте.

В оставшиеся дни до налёта Седов выступил на митингах жалкие полдюжины раз, перепоручив это дело единомышленникам под началом Луначарского. Сам делал документы, раздобыл театральные усы и бородку. На смену чёрному английскому костюму-тройке обзавёлся серым френчем военного образца, застёгиваемым под горло, в стиль ему подобрал галифе и сапоги. В тот период большевики и эсеры приняли моду щеголять в английских чёрных кожаных куртках, таких же кепках, чёрную кожанку подогнала себе и Ева. Но май перевалил за половину, в чёрной броне элементарно жарко. Потому оделся по погоде.

В том же прикиде трясся в кабине грузовика рядом с шофёром по булыжной дороге на Ревель. Это из Санкт-Петербурга в Таллинн можно пролететь с ветерком, больше времени потеряешь на границе, где всякие негодяи, особенно с эстонской стороны, придирчиво смотрят в документы, сначала изображают, что не понимают русского и не узнают пересекающего границу, потом тянут с унижающе-пародирующей интонацией: «подонки, однозначно». Сами подонки!

Грузовик ковылял, развивая не более 30 вёрст в час, скорее — менее. Прибавь газу, рассыпался бы.

У въезда в город загорали двое, в привычной для этих мест форме Балтфлота, с обязательными атрибутами — «наганом» или «маузером» на ремне. Первый из них, не сразу опознав Седова в маскараде, опомнился и затараторил:

— Банк, стало быть, находится меж улицами Суур-Каарья и Вяйке-Карья. Ревельское отделение госбанка.

— Черти нерусские! Сколько лет Эстляндия в Российской империи, а так и не придумали человечьи названия улицам. Дальше!

— Чухонцы, что с их взять, — согласился матрос-разведчик.

— Телефон? Связь с полицейским участком?

— Обычно, товарищ. Местные, мать их, бесфантазейные. Перед банком два люка, в одном трубы. В другом — проводки всяческие. Я так думаю, что это и телефоническая, и телеграфическая связь. Ехать к ним надобно часа в четыре пополудни, как раз артели всякие и товарищества выручку свозют.

— До четырёх ждать никак невозможно! — заключил Седов. — С таким-то грузом возвращаться в Петроград ночью? Начинаем через час после открытия!

— С братишками надоть советоваться, — пожал чёрными плечами балтиец.

Седов едва не взвыл, но подчинился обстоятельствам. Братишки хоть получили наказ Дыбенко «слушать товарища как меня самого», но обычай «собраться-обсудить-проголосовать» был неистребим.

Матросы вывали из кузова. Перекурили. Согласились на утренний экс, чтоб к вечеру успеть отметить его. Достали фляги, приняли допинг и сообщили: готовы.

Седов был вынужден перебраться в ароматное скопище морских организмов, ибо разведчик сел в кабину автомотора — указывать дорогу. Поехали.

Грузовичок стал аккурат напротив входа под вывеской «Рѣвѣльское отдѣлѣнiя государствѣннаго банка Россiи», загородив кузовом люк, куда предстояло метнуться одному из группы — резать провода. Основная ударная сила ссыпалась из кузова на мостовую и повалила внутрь.

Швейцар у входа обомлел и, наверно, не сразу расслышал, когда Седов рявкнул: к управляющему.

На первом этаже находился общий зал, в XXI веке его бы назвали операционным. Как только там выстроилась цепочка громил с винтовками наперевес, «маузерами» и даже одним ручным пулемётом, посетители едва на пол не попадали.

Вопреки голливудским стандартам Седов крикнул:

— Это не ограбление! Но на время работы специального отряда Временного правительства всем оставаться на своих местах, — нашёл глазами швейцара и рявкнул: — Ты ещё здесь, гнида? Почему не зовёшь управляющего⁈

Охранники присутствовали, даже двое. Мягко говоря, активничать не желали, но на всякий случай к ним направился юнга с «Авроры» и изъял «браунинги». Во избежание неожиданностей, так сказать.

Неожиданность случилась, когда управляющий, завидев правительственную бумагу, напрочь отказался выдавать деньги.

— Может, товарищ, ты читать не умеешь? Гляди: выдать подателю сего 1 (один) миллион рублей ассигнациями или золотом. Подписи: министр-председатель Временного правительства князь Львов, министр финансов Шингарёв. Печать, — Седов почувствовал, как предательски отклеивается ус, и оттого разозлился ещё больше, переходя на крик. — Ты посланцев революции вздумал задерживать, буржуазный подонок? Тебе ногу прострелить или сразу яйцо?

Тот побледнел как полотно, но выдавил:

— Позвольте, господин хороший, соединиться с Петроградом… Что вы! Вам доверяю безмерно, и мандат не вызывает сомнений. Как вас величать?

— Товарищ Каплан.

— Конечно, товарищ Каплан! Пройдёмте же в мой кабинет. Умоляю, буквально две минуты.

Матрос, ставший слева от банкира, недвусмысленно положил руку на «маузер». Седов отрицательно дёрнул головой. Он предпочёл бы обойтись без стрельбы и крови. Оба направились вслед за сгорбленным банкиром, который в кабинете тут же схватился за аппарат.

— Барышня… Барышня! Ба-а-арышня-я-а!!! — надрывался управляющий, пытаясь докричаться до телефонистки на коммутаторе через обрезанные провода. — Не отвечает…

— Ничем не могу помочь. Ключи от сейфа, товарищ! Или мне придётся применить силу.

Матрос снова погладил оружие, подтверждая слова патрона. Управляющий сдался и извлёк из сейфа связку ключей.

— Прошу за мной, господа… Пардон, товарищи.

Седов прихватил ещё пару людей и чемоданы для денег, все вместе прошли в задние помещения к хранилищу. Что приятно, часть добычи пришлась на царские золотые червонцы, устойчивую валюту при любом режиме.

Вторая неожиданность ждала их по возвращении в операционный зал. Примерно половина матросов, входивших в «оперативно-тактическую группу» Балтфлота, имела богатый опыт патрулирования питерских улиц, и этот опыт вдруг пригодился.

— Не стесняемся, добрые господа, жертвуем на благо революции, — густым басом возвещал канонир с миноносца «Азард». — Выворачивайте карманы, саквояжи, сумки, покажте руки. Вот, дамочка, ваше колечко с камушком замечательно пойдет на пропитание деток-сироток.

Не отличавшаяся революционной сознательностью, барышня (или молодая женщина) горько зарыдала, не желая делиться с пролетариями украшением. Седов подавил в себе порыв вмешаться, матросы действовали по своим понятиям. Но всё же экспроприация ценностей у зажиточных эстляндцев придала акции вид элементарного грабежа, чем, само собой, она и являлась.

К моменту выхода из банка, а там пробыли едва полчаса, у дверей переминалась пара желающих войти внутрь и источающая недоумение — отчего матросы не пускают. Полиции или милиции не наблюдалось. Моряки с Седовым полезли в грузовик, укатив без всяких препонов.

— Крестьянский поземельный банк берём? Недалече он, — предложил матрос из разведчиков.

— Ни в коем случае! — возразил Седов. — Сейчас мы забрали деньги министров-капиталистов. Как можно грабить селян? Кто из деревни, братцы?

Оказалось — практически все крестьянского происхождения. Примеряли ситуацию на себя и согласились: своих трясти не гоже. С тем и приехали поздно в Петроград, и сразу в Кронштадт, где на удачливых экспроприаторов свалилась ошеломляющая новость. Кронштадтский Совет объявил себя единственной властью в Питере, не подчиняющейся ни правительству, ни Петросовету. Видно, в ожидании эстляндских денег Дыбенко сотоварищи изрядно приняли на грудь, угрожая в случ-чае чего (ик!) «отложиться от России со своей Кронштадской республикой».

«Вот и оставь их на день без присмотра, стонал про себя смертельно уставший за день Седов. — Сущие дети, но с винтовками».