По щучьему велению, по Тьмы дозволению

25 Праздник Солнцеворота

Самые мрачные дни зимы проходили в тишине и трепете. Люди опасались громко говорить, тем более браниться или выяснять отношения, не желая накликать беду, привлечь внимание тёмных сил природы. А те ярились и бушевали в облике зимних ветров, вьюг и снегопадов, заточив кривхайнцев в их жилищах.

Впрочем, это было и к лучшему. Народ Севера заканчивал старые дела, чинил поломанное, выкидывал всё ненужное. Люди освобождались от тягостного прошлого, готовя свои дома и души новому, светлому. Прощению были посвящены эти дни и тихим трапезам в кругу семьи.

Сидя во главе стола по правую руку от царя-батюшки, Лучия задумчиво оглядывала свою семью. Она смотрела, как весёлый Емеля уплетает ужин и веселит шуточками служанок. Подмечала, как царь ухаживает за ней, своей вновь обретённой дочерью, следит, чтобы вдоволь сладкого и жаркого было в её блюдах, чтобы не пустела чаша.

Хотя чары речной оборотницы ослабли зимой, владыка Кривхайна был всё так же покорен ей, пожалуй, даже добр. В голосе его звучали тепло и забота, которых она не замечала раньше. Иногда он осмеливался заговорить с Лучией не о её приказах и распоряжениях, а по-простому: узнать, как её самочувствие, чем дочь озабочена, как прошёл её день.

Оборотница чаще злилась и пресекала подобные разговоры. Но иногда глядела на отца и удивлялась тому чувству, которое просыпалось у неё внутри. Колдунье всё чаще приходилось напоминать себе, кто этот человек — негодяй, погубивший матушку!

В последние дни перед Солнцеворотом во дворце повсюду зажигали множество ламп. Но чем больше света полыхало в коридорах, тем мрачнее и насыщеннее становились тени в углах и закоулках. И тем смелее делались иные обитатели царского терема, живущие в этих тенях.

Неясные, почти неразличимые шепотки носились по дворцу, передавая друг другу вести о деяниях захватчицы. Они рассказывали о душах юношей, которых погубила Лучия, чтобы вести жизнь вдали от речных вод. О родительнице её, что разрушила семью царскую и стала виновницей гибели царицы.

Лучия ничего не могла с этим поделать! Не другом была она здешним духам и домовым, чтобы поведать всю правду о матери. Не подчинялись они её чарам и не признавали повелительницей. Не была она своей ни людям, ни нечисти, всюду ощущала себя чужой.

В день великого праздника со столицы и самого дворца будто опала пелена тишины. И людская, и тайная жизнь забурлили с новой силой. Каждый по-своему радовался рождению нового солнца: кто веселился от души, плясал и пировал, а кто иначе…

После сытного ужина на площади перед дворцом возвели высокий костёр. Лучия помнила, что такие же костры жгли и в деревнях. В этом кривхайнцы не сильно отличались друг от друга: что цари, что крестьяне.

Вельможи и советники, их семьи, сам царь и, конечно же, Емеля образовали шумный хоровод. Артисты показывали для них представления, пели и плясали, завлекая в танцы всех, кто попадался под руку.

Лучия всё это время держалась в стороне, с презрением взирая на утомительную, бестолковую суету. Она недолюбливала пламя. Милее ей была речная водица, пусть даже покрытая корочкой зимнего льда.

Многое бы отдала сейчас речная оборотница, чтобы оказаться в родной стихии, хоть на миг коснуться текучей воды. Но это было не её время, не её праздник. Подруги прежней жизни — русалки, омутницы и духи любимой стихии — зимой дремали, как полагается жизни волшебной подводной.

В праздник рождения новой радости и света Лучия была одна. И она была нежеланна, нелюбима здесь. Даже добрый Емеля в последние дни избегал её ласк, да и общества. Не пользовался юноша дарами Лучии, не произносил волшебных слов.

Кажется, ослабли не её чары, но вера Емели в волшебную щуку. Теряла силу и её вера в себя. Чужды были Лучии роскошь и богатства дворца. Пугали её доброта родного отца и собственные чувства.

И всё чаще перебегала дорогу девушке чёрная кошка со странной угольно-матовой шерстью, от которой не отражался ни единый луч света.

«Твоя обожаемая Несмеяна не вернётся, — мысленно зашипела на неё Лучия, увидев подле себя. — Я теперь здесь хозяйка… Слышишь? Я! Убирайся, лярва!»

Кошка в ответ издала шелестящий звук. То ли складки шёлка полоснули по плитам, то ли рассмеялся кто.

«Ты здесь царевна и хозяйка, — прозвучало в этом смехе. — Но твоя злоба и печаль умножают мои силы…»

Считается, что в дни больших праздников солнечного колеса истончаются границы между царствами духов и плотных созданий: альвов и людей. Но в мире, где эта грань всегда была непрочной, тонкие и земные царства вовсе сливались, перемешивались.

Царевна Витария не заметила, как они покинули долину Озёрного края и оказались в Запретной пуще. Она шла сквозь волшебную рощу, и казалось ей, будто они все очутились в царстве духов.

На небе сияли звёзды, а холодный блеск их будто обретал продолжение в мириадах светлячков, кружащих в листве. На ветвях деревьев и в травах раскрывались удивительной красоты светоносные цветы. Трава нежно ласкала босые ступни.

В воздухе парили крохотные создания с крыльями стрекоз и бабочек, но телами юношей и девушек. Вдоль тропинок безбоязненно ходили дикие животные: обыкновенные и чудные. Встречались лани с синей шерстью и рогатые зайцы. Порхали птицы с радужными перьями, а на древесной коре сияли змеи и ящерицы с чешуёй, что изумруды и сапфиры в короне царя.

Невысокие изящные альвы в лёгких, почти прозрачных одеждах, с цветами в развевающихся волосах танцевали в хороводах вокруг диковинных костров, от которых не веяло жаром. И огонь их переливался — где розовыми, где синими, а где и зелёными оттенками.

Молодой Элем подхватил Виту за руку и утянул в один из хороводов. Царевна не смогла противиться его воле. Она танцевала вместе с юношей и альвами, смеялась и восхищалась.

Какой же дивный народ в Ферихаль! Как легки их движения, как прекрасны лики и наряды. Волосы тоньше паутинок, а в огромных детских глазах будто свет искрится: лунный, солнечный, пламенный. А уши треугольные, будто рожки торчат по бокам.

Смех и веселье, танцы и песни опьянили девушку сильнее напитков. Сами яства были, словно цветочная роса поутру и весенний берёзовый сок. Тонкого вкуса и сладости оказались все праздничные угощения: знакомые и необыкновенные фрукты, орехи и ягоды, россыпи леденцов и пирожных.

Вита не знала, была ли ещё ночь, близилось ли утро, когда волшебную рощу огласил мучительный крик. На миг песни и танцы умолкли. Она увидела, как переменилось лицо Элема, на нём отразились одновременно тревога и радость.

— Скорее… — позвал он. — Это произошло…

— Что? — удивилась царевна.

— Матушка рожает… — негромко ответил юноша и исчез в сияющих зарослях.

Вита побежала следом. Сердце её беспокойно колотилось. Крики повторялись вновь и вновь.

— Да неужели даже могучие чародейки, под чьими стопами тают снега и вырастают цветы, так мучаются во время родов? — спросила она, догнав Элема. Они спешили, но уже не бежали. — Как такое может быть? За что женщинам эти страдания?

— Не бывает счастья без страдания, — улыбнулся юноша. — Как не бывает дня без ночи, зимы без лета… И нет, — добавил он тише, — жизни без смерти. Запомни это, милая Снегурочка.

Пока они пробирались через заросли от одной поляны к другой, танцы у костров замерли. Альвы подняли лица к звёздным небесам, раскинули руки, словно приветствуя кого-то там, в далёкой мрачной вышине.

— Да здравствует новое Солнце! — в едином порыве разлился хор голосов. — Да здравствует солнечный младенец!

— Да здравствует новое Солнце, — повторял Элем, а за ним и Вита.

— Приветствуем солнечного младенца… — звучали голоса волхвов, когда юноша и девушка вышли на опушку.

Велиса сидела у громадного дерева, прямо на траве. Её сыновья стояли поодаль. Вокруг женщины хлопотали две альвийки. Одна обрезала и перевязала пуповину, связующую мать и новорождённого. Другая уже помогала омыть и насухо вытереть младенца.

Вите показалось, что ребёнок ужасный, сморщенный, страшненький. Девушка никогда не видела таких! Она даже отпрянула поначалу, а потом будто взглянула на него иначе и вся расцвела изнутри.

Что за странное волшебство таилось в этих крохотных ручках? Что за магия скрывалась в этом личике с зажмуренными глазами? Что за свет струился сквозь спутанный золотистый пух на головке?

Витарии отчаянно захотелось взять младенца на руки, но она отступила. Дитя сейчас нуждалось лишь в матери.

Приблизившись к Велисе, царевна ахнула от удивления. Перед ней была уже не та женщина в летах. Это была не ведьма с морщинками на лбу, но молодая и прекрасная чародейка!

Седина исчезла с её волос, кожа разгладилась, стала нежной и бархатистой. Губы и щёки налились краской. Велиса с бесконечной нежностью прижала к себе крохотного сына. Он завладел всем её вниманием. Никого больше она не видела вокруг себя.

Элем подтолкнул Виту к группе волхвов. Братья встретили друг друга радостными объятьями и тихими поздравлениями.

«Нет жизни без смерти», — почему-то вспомнила Вита, наблюдая за их счастьем.

Теперь сыновей — двенадцать. И в следующий раз, когда чародейка родит нового ребёнка, кто-то из пожилых должен будет покинуть семью.

— Доколе нам ещё носить эти хари людские? — пожаловалась одна из девиц, разглядывая смеющуюся маску, зажатую в руках. — Ведь неудобно же плясать!

— И я хочу веселиться всласть, сестра, — смеясь, сообщила вторая девица с длинными чёрными волосами. — Без этих шкур и валенок. Но потерпи ещё немного. Скоро уже поднимется в новой силе луна вперёд солнца, и тогда уж…

Обе стояли спиной к Инальту. Обрывки их разговора донеслись до его слуха, но суть дошла до ума не сразу.

«Хари людские?» — повторил про себя молодой княжич.

— Зачем вообще нам притворяться? — капризничала первая. — Нет больше того паренька, не выдержал. А остальные гости уж не люди…

«Иваш пропал, это его нет больше, — догадался Инальт. — Да что же тут делается⁈ И почему мы… Да неужели парня сгубили чернявые ведьмы? Откуда им всё это известно?»

Мысль убежала, не окончившись. А ноги сами собой понесли его в сторону тёмной мельницы. Если всё правда, Инальт должен отыскать доказательства злодеяния. Иначе Маря не поверит. Как ещё ему вывести отсюда девушку?

По мере того, как Инальт подходил всё ближе к башне, затихали голоса и шум праздника за его спиной, и усиливался плеск воды впереди. В окнах мельницы было темно, громадное колесо молчало. Но, когда Инальт потянул за ручку, дверь поддалась.

Юноша ступил внутрь и остановился, давая глазам возможность привыкнуть к темноте. Света от праздничных костров хватало, чтобы более-менее различать обстановку внутри башни. Постепенно проявились очертания механизма жерновов и ступени, ведущие выше.

Вспоминая свой сон, Инальт тщательно изучил первые три этажа. К своей радости, он не обнаружил тех вытянутых мешков, в которых хранились человеческие кости, целые скелеты, черепа. От одного воспоминания о них юношу бросало в дрожь.

А может, привиделось, послышалось? Хорошо бы! Мало ли что имели в виду те две девицы.

На предпоследнем этаже Инальт остановился, чтобы перевести дух. Что же он так быстро начал уставать? Пока он пытался успокоить колотящееся сердце, взгляд его упал за окно.

Тонкий серп луны появился на чернильном небе, осветив белоснежные равнины, чёрную реку и селение. Выше прежнего взвились костры, стало светло почти как днём. Сердце Инальта на миг замерло, а затем разогналось с новой силой да чуть не выпрыгнуло из груди.

Из мутноватого окошка мельницы были видны площадь и дом старосты. Молодой княжич наблюдал, как из этого дома вывалилась толпа народа и выстроилась неровными рядами. Впереди шествовали музыканты с бубнами и дудками. За ними крутились танцовщицы, затем следовали гости.

Все они, включая артистов, были прикрыты лишь собственными длинными всклокоченными волосами. На головах многих вились рога. У кого-то вместо лиц были звериные морды. У других, наоборот, на птичьих телах сидели человеческие головы.

Всё, что видел Инальт якобы во сне, происходило теперь наяву!

Толпа, сопровождаемая громкими песнями, криками и шумной музыкой, направилась к костру. Последним шествовал хозяин деревни. На нём была подпоясанная длинная нижняя рубаха чёрного цвета, на плечах лежали распущенные белые волосы. В правой руке мельник держал тонкий серп, а под левую руку с ним шла Маря…

— Нет-нет-нет… — прошептал Инальт.

Ах, как пожалел он теперь о том, что потерял свой меч в снежных лесах. Зачем он вообще вынул оружие, знал же, что против снежного чудища сталь не поможет! Но поможет ли она против нечистой силы?..

В приступе остервенения Инальт принялся озираться и шарить по углам. Вдруг да найдётся хоть какое-то оружие: молот, вилы, топор. Юноша неловко толкнул один из мешков, тот оказался некрепко завязан. С глухим стуком он рухнул, а по полу рассыпались белые косточки…

Инальт мгновенно узнал его! Он сам и не завязал мешок прошлой ночью. Всё было правдой!

Сбросив оторопь, юноша поспешил к лестнице и поднялся выше. Что там, на чердаке, в комнате, где мельник любился с ведьмами? Ну хоть нож найти!

Как и в прошлый раз, посреди чердака лежали звериные шкуры. Инальт брезгливо обошёл их. Вдоль стен стояли всё те же мешки, застыли шкафы и сундуки. Юноша, понимая, что ведёт себя как последний вор, бранясь, но не находя иного выхода, принялся обыскивать сундуки.

В одном из них, руки Инальта наткнулись на хорошо знакомые любому ратнику очертания. Сердце его возликовало. Под тряпицами на дне сундука скрывался меч в ножнах. Инальт извлек находку и рассмотрел.

Ножны были ничем не примечательные: деревянные, обмотанные полосками чёрной кожи. А вот лезвие, хранящееся в них… Никогда Инальт не видел ничего подобного!

Тусклый свет, пробивающийся из окон, обрисовал длинный серебристо-белый клинок, позолоченную рукоять на полтора хвата. По кромке лезвия шли мельчайшие зубчики.

Инальта передёрнуло. Эдакой штуковиной можно нанести страшную рваную рану, которая, если повезёт, будет заживать очень долго. Юноша осторожно провёл ладонью по лезвию. Оно было странное: более матовое и тёплое, чем сталь.

Инальт расширил глаза. Неужели и оружие сделано из кости⁈ Но на долгие размышления времени не оставалось, и уж тем более не было большого выбора.

С улицы донеслись пронзительные крики, улюлюканья, нечеловеческий гогот. Уже не крадучись, не заботясь о том, что его заметят, с мечом наголо Инальт опрометью помчался вниз по лестнице. Толкнув дверь, он вылетел на улицу и побежал к главной площади.

Когда Инальт достиг костра, дикий хоровод вокруг него уже распался. Песни отгремели, собравшиеся затихли и рассыпались в стороны перед юношей. Вперёд всех вышел Кош.

Инальт остановился буквально в нескольких шагах от злодея. Вытянув обнажённый меч, он сделал выпад и замер. Клинок почти коснулся горла старосты.

Толпа заверещала, но Кош поднял руку, и воцарилась тишина. Лицо мельника, как и прежде, хранило невозмутимую доброжелательную улыбку. Будто бы не он был на грани смерти, не он перетирал в муку человеческие кости, погубил Иваша и пленил Марю.

Девушка стояла чуть поодаль, за спиной Коша. В глазах её отражалось недоумение, страха не было. Как это могло быть, если не под чарами?

— Отпусти её… — сквозь зубы велел Инальт, кивнув Кошу на девушку.

— Я никого не держу, — холодно ответил тот, слегка приподняв бровь.

— Разве? — крикнул юноша, рука его дрогнула, лишь чудом меч не задел шею негодяя. — Но оковы страха и туман иллюзий держат лучше железа! Маря, — обратился Инальт к певунье. — Разве ты не видишь, кто вокруг тебя? Ведьмы, бесы, русалки да кикиморы!

Перечисленная братия недовольно зашепталась. Послышались тихие возмущённые рыки, шипение. Маря оглядела их и опустила глаза.

— Я всё вижу, — сказала она, и голос её был печален.

— Боюсь, это ты, Инальт многого не замечаешь… — покачал головой Кош, отводя в сторону наставленный на него клинок. — Отступись по добру. Ты связался с силами, которых не разумеешь.

— Я, может, и меньше твоего пожил на свете, но уже многого насмотрелся, — нахмурился Инальт, перехватив оружие поудобнее, но больше не атакуя. — Я справился с ведьмой Йежей, одолею и тебя, костяной мельник!

— Ты справился с Йежей? — с удивлением повторил Кош. — Но её невозможно одолеть…

— Её нет, зато избёнка хорошо горит, — недобро ухмыльнулся Инальт.

— Ты устроил пожар в избушке Йежи? — громкий хохот Коша огласил округу. — А ты и впрямь удалой парень! Уважаю!

— Ты мне зубы не заговаривай, — поморщился юноша, потрясая мечом. — Отвечай, что ты сделал с Марей?

— … А знаешь ли ты, Инальт, что мы с Йежей давнишние недруги? — широко улыбаясь, спросил мельник. — Но я привязан к своему храму, к мельнице, и долгие века не мог добраться до ведьмы. Теперь же ей придётся найти новое место для жилья. И как знать, может, я смогу навестить бесовку. Так уж и быть, за дерзость и за воровство я тебя, пожалуй, прощу…

— Значит, ты знаком с Йежей, — прищурился Инальт, неожиданная мысль мелькнула в его уме. — А может, ты знаешь и щуку, оборотницу речную, что пленила царя Кривхайна? Коли ты такой всеведущий, скажи, как побороть проклятие утопленницы?

— Знаю, как не знать, — кивнул мельник, и в голосе его зазвенела сталь. — Знакомо мне это проклятие с детских лет, «ненависть и злоба людская» оно называется! Как их побороть, ты знаешь? Это и будет тебе ответом…

— Что ты такое мелешь? — разозлился Инальт. — Это не ответ ни разу!

— Смелый ты, — усмехнулся Кош, бросив взгляд на оружие в руках юноши. — Что ж, значит, меч мой не зря нашёл себе нового хозяина. Не стану тебя неволить. Да и оружие забирай. Только деву не мани за собой, пусть сама решение примет.

— Маря сама решает! — согласился Инальт, обернувшись к девушке. — Но неужели тут есть о чём думать, Маря? Негодяй же брата твоего уморил да в муку смолол!

— … Ты спрашивал, Инальт, чем можно побороть тёмное заклятье, злость и обиду, — тихо сказала Маря, взглянув прямо в глаза юному князю. — Я дам тебе ответ. Уж я его, как никто, хорошо знаю, — девушка сделала шаг вперёд, поравнялась с Кошем, осторожно сплела свои пальцы с его рукой. — Прощение — вот и вся правда. Тепло, ласка, добро — это любовь. Это та сила, которая снимает все проклятия.

Некоторое время Инальт молчал. Хранили тишину и остальные. Было слышно лишь, как потрескивает древесина да поёт пламя. Нетерпеливые дети нечистых перетаптывались с ноги на ногу, но тоже молчали.

— Дура ты, Маря, — наконец неслышно ответил Инальт и убрал меч в ножны.

Не в силах больше выносить этого зрелища, продолжать бесполезные беседы, юноша отвернулся. Слова закончились, а эмоции пламенели жарче огня в праздничном костре. Но, если Маря решила остаться, это её выбор.

Инальт плюнул себе под ноги да и зашагал к воротам деревни. Здесь ему больше нечего было делать.

К самым кронам поднимались языки пламени. Искры вились всё выше и выше, тянулись к звёздам. Все вокруг — люди и нелюди, лесовики и звери — ликовали и веселились, приветствуя новое солнце.

Утомлённая танцем, Лита оставила хороводы и направилась к дереву, у которого сидел её добрый друг и провожатый. Им повезло найти семью волчицы ровно к самому празднику. Стая оценила помощь Андрэса и пригласила его на пир, провести эту ночь вместе с ними.

— Отчего ты так печален в праздничное время? — игриво поинтересовалась Лита у ведьмака. — Почему не танцуешь с нашими волчицами?

— Да сегодня принято думать о будущем, — серьёзно ответил ведьмак. — Вот, думаю.

— О чём же ты мечтаешь? — Лита присела рядом, с любопытством заглядывая ему в глаза. — Постой! Дай, сама угадаю… Победить всё зло в мире? Одолеть злых ведьм и колдунов?

— Ну, почти, — тепло улыбнулся ей Андрэс. — Я мечтаю принести много пользы, а к старости осесть где-нибудь в этих местах, — он огляделся. — Построить большой надёжный терем… Да хоть в той лиственничной дубраве, которую мы с тобой проходили недавно. Хочу завести кучу деток, вот как у ваших волчиц…

Лита отчего-то смутилась. Помолчали.

— А ты? — задал вопрос ведьмак.

— Я? — вздохнула волчица. — Я не знаю пока. — Она неуверенно поправила растрепавшиеся волосы и шкуру, прикрывавшую плечи, тронула пальцами бусы на груди. На некоторое время волчица задумалась, а потом встрепенулась, будто вспомнила что-то очень важное: — Скажи, Андрэс, отчего же ты, ведьмак, знаешь о злом Коше, похищающем девиц, но ничего не делаешь с ним? Как с Йежей…

— Потому что, Лита, ты просила сказку рассказать, — усмехнулся Андрэс. — А в сказках находят отражение страхи людские… Иногда в них повествуется не о настоящих людях, а о сезонах года: с приходом зимы природа умирает, точно дева в плену у чародея, а по весне возрождается… Вот оно — истинное значение сказки и Солнцеворота: солнце на весну поворачивает, день расти начинает, свет и тепло силу набирают, — он зевнул. — Сказки это. А в жизни всё сложнее.