По щучьему велению, по Тьмы дозволению

12 Колыбельная зимы

Стена снега и бесконечные сумерки пленили лес и болота. Казалось, во всём мире воцарилась мгла. Само время замерло. Затихли птицы и звери. Всё живое попряталось.

Кто не успел, те оледенели на бегу, на лету… Порой Витария находила тушки птиц, кроликов. Один раз ей попалась лисица. Рыжуха скалилась, будто думала зубами и когтями вырвать себе жизнь.

Царевне не было жаль зверушек. Она слишком устала. У неё закончились силы, чтобы переживать или сожалеть.

С каждым шагом сугробы становились всё выше. Если бы не надёжная ледяная корка наста, Вита не сумела бы далеко уйти. Да, она призвала зиму, но всё же она не мышь, чтобы рыть норы в снегу.

Горячее пламя уверенности сменялась волнами паники. Витария захлёбывалась страхом, останавливалась, чтобы отдышаться. Долго ли она ещё сможет брести сквозь вьюгу? Куда ведёт её путь?

Витария пыталась раздобыть из-под снега хвороста, высечь пламя трением веточек. Она хотела хотя бы обогреться, а о воде и еде лишь мечтала. Но всё было тщетно. Снегом царевна ни напиться, ни наесться не могла, только окончательно промёрзла до самых костей.

Наверное, если бы не благоволение владычицы Зимы, Витария уже лежала бы рядом с мёртвой лисицей, такая же рыжая и хладная. Не хватило бы ей и сил в теле, чтобы идти без отдыха так долго.

— Матушки-богини, помогите… подскажите верный путь, направьте к доброй душе, — молилась Витария, а пурга заглушала её голос, хватала слова из гортани, будто вор, уносила их прочь.

Ни лунное око ночной богини, ни дневное око дневной матери нельзя было различить из-за снега. Не видно было даже небес. А может, сами небеса опустились на землю? Вдруг Витария своим зовом нарушила все законы стихий? Нет больше ни солнца, ни луны, только лёд…

— Милая, прекрасная Ледяница, — без слёз плакала царевна Несмеяна. — Прошу тебя, сжалься… Остановись… Как мне отомстить злодеям, если сгину в этом лесу?

Но и Ледяница не отзывалась на слова царевны. Только крупными хлопьями падал бесконечный снегопад. Да ветер хлестал по спине, словно подгоняя путницу.

Не то от усталости, не то было это злое колдовство, но чудилось Вите, будто в снежной тишине и гуле ветра шепчутся и переговариваются человеческие голоса. Где-то далеко-далеко, может, в другой жизни, заплакал ребёнок в колыбельке. Женский голос завёл песню.

— Всё хорошо, милый… — шептала женщина. — Я с тобой… Мама рядом. Ничего, что воет ветер за окном и метёт вьюга… Не бойся… Папа твой вернётся из похода. Ты вырастешь сильным и смелым, как он… Ничего, что век мой будет короче положенного… что отдала я часть своей жизни духам зимы. Зато ты будешь жить долго и счастливо. Даже когда я покину тебя, всегда буду петь тебе колыбельные вместе с ветром и вьюгой… Ты станешь самым лучшим правителем царства… А иначе к чему всё это…

В то же время по зимнему лесу шагал и Емельян Филин. Мороз кусал его раскрасневшиеся щёки, целовал потрескавшиеся губы. Обида мучила сердце.

К счастью, вьюга позлилась и оставила неудачливого колдуна. Ветер поярился и утих. А снега навалило не так много, чтобы замести ручей, по течению которого он следовал.

Уже не так весело было Емеле, как раньше. Не казалась ему удачной шутка с вездеходной печью. Мысли его бежали к родному дому. Успели ли братья сложить новую печь и починить дом до морозов? Как они теперь?

Думал Емеля и обо всём народе Кривхайна, который не успел собрать последний урожай, как следует приготовиться к зиме. Вот ведь какой из него владыка получился, ещё хуже прежнего. И к чему теперь всё?

Царская дочка пропала, а может, и навсегда сгинула под снегом. Щучечка радуется мести и с другими милуется. А Емеля со всеми своими благородными порывами остался один в этом зимнем лесу, если не сказать пожёстче, в каком именно месте собачьем.

— По щучьему наказу, по моему приказу! — зло крикнул парень в морозные сумерки. — Хочу оказаться в палатах царских, рядом с миленькой! — Ничего не ответил ему лес, всё осталось по-прежнему. — По веленью щучьему, по хотенью могучему! — снова повторил Емеля. — Пусть бы всего этого злодейства не было вовсе! — Он топнул ногой по корке льда. — Хочу всё назад: и дом, и печку! Хочу чаю горячего да гостинцев сладких! — И снова лишь тишина да скрип деревьев были ему ответом. — Хочу дрова рубить и воду носить! — в сердцах крикнул Емеля. — Хочу невесткам помогать да с братьями на базар ездить! Торговать хочу научиться, деньги зарабатывать…

И на этот раз только ветер отвечал колдуну, потерявшему свою силу с приходом морозов. И словно плакал кто в ветвях елей. Чудились Емеле голоса женские, как будто невесток его. Не упрекали они, не ругались, только жаловались и что-то тихонечко напевали, будто колыбельную.

— Спи, мой сыночек, усни… Месяц молодой тебе сказку расскажет, ветер споёт колыбельную… — шептала старшая невестка. — Поведает он, как из-за ледяных морей, из-за Белых лесов к нам зима прилетела на крылах своих. Замела всё, запорошила, собрала урожай вместо нас…

И второй голосок младшенькой невестки подхватил:

— Ох, и тяжело нам стало жить, как ушёл Емеля… Мужья ссорятся меж собой, ругаются. Некому их веселить да гнев рассеивать. Грустно нам, тоскливо и холодно в доме без старой печки. А новая греет иначе… Как нам быть без прежнего тепла? Как нам с хозяйством большим справиться без верного помощника Емели?

От этих причитаний сердце в груди у Емели всё сжималось. А что, если нет уже ни дома, ни невестушек, ни братьев родных? Всё из-за него, из-за Емели! Не смог он уговорить царевну, не смог доказать, что будет ей хорошим мужем.

Какие бабы дуры! Чего не хватало для счастья? Вот есть молодой, красивый, ласковый и весёлый! Нет, надо наплести всё посложнее, запутать. А жизнь-то — она всегда радостнее, когда проще.

— У-ух, бабы, щучья сила! — выругался парень. — Всё ваша любовь бесстыжая! Замыслы коварные! Щука сделала из меня игрушку! Несмеяна отвергла! Подарочки взяла и наутёк! Но теперь уж всё, довольно… Наигрался! Сами как-нибудь закончите. А у меня свои дела важные, своя семья любимая.

Так говорил Емеля и не чувствовал уже ни усталости, ни холода. Ноги сами собой несли его к городу. Душа тянулась к родному дому.

Внезапно страшный треск раздался по левую сторону. Емеля отпрянул, заслонил глаза рукой. Другой схватился за меч, висящий на боку.

Раскололась корка льда на сугробах, пришла в движение сама твердь. Загудела, завыла, завертелась в порыве ветра снежная стихия. А вместе с ней взметнулось всё, что скрывалось под ней: сучья и ветви, листва, шишки и…

Тут понял Емеля, что он добрёл до того места, где недавно оставил ратников, до побоища, с которого он сбежал, гонясь за Витой. Волосы на его голове зашевелились, спина враз взмокла от холодного пота. И хорошо, что только спина взмокла, а не порты.

Среди снежного хаоса разглядел Емеля тела свинорылых ратников и конские туши. Подбросив их, как пушинки, столп снега достиг верхушек елей. Будто вырвало землю непотребным, мерзким. На, мол, забирай с собой, Емеля, что принёс.

Взметнулся ужас и рухнул обратно. Ударились тела оземь, замерли, а в следующий миг зашевелились. Захрипели кони, зарычали и захрюкали люди. Двигаясь то неуверенно и медленно, то рывками, начали они подниматься на ноги.

Бурые и пегие лошадки сделались серо-чёрными. Лица ратников стали синими. В их глазницах сгустилась непроницаемая тьма. Губы скалились в страдальческих гримасах. Они будто нюхали воздух, соображая, где они, зачем. Они искали…

Емеля застыл, обездвиженный ужасом. Пальцы его, сжатые на рукояти меча, тряслись. Колени ходили ходуном.

Разве ж справиться ему одному с отрядом мертвецов? Надо бежать, звать на помощь, собирать армию.

Медленно ворочались мысли в голове у Емельяна Филина. Зато тело словно оттаяло, ноги напряглись. Парень попятился, зашёл за ствол дерева, развернулся и дал дёру. Никаким зимним духам и мертвецам было его не догнать.

Северный ветер метался между куполами царского терема, кружил птицеверт, выл и стонал. Словно не найдя выхода злобе, он низвергся вниз и со всей силы ударил в окно опочивальни. Младшая царевна лениво обернулась, тихо зашипела в ответ.

Лёжа на пышных перинах, она потянулась, выгнулась, откинула одеяла. Утренний свет заскользил по нагому телу, по прохладной, мерцающей жемчужным блеском коже, пробежал по иссиня-чёрным волосам. Но ласки солнца пришлись Лучии не по нраву. Не было и достойного зрителя для столь дивного зрелища.

Очередной изведённый до смерти молодец лежал рядом на постели. Лучия испила его силу, но осталась голодной. То ли грянувшие морозы были тому виной, то ли юноша оказался слаб.

Расчесав длинные волосы, ведьма переплела косы лентами. Она надела нарядное платье зелёного атласа, украсила грудь, запястья и пальцы драгоценными каменьями. Оглядев себя в зеркале и оставшись весьма довольной увиденным, она покинула опочивальню, чтобы присоединиться к трапезе.

Противное сердцу, но необходимое общение с родителем пропускать не следовало. Каждый день нужно было обновлять паутину чар, опутывающих царя-батюшку и весь дворец. А после несытного ужина Лучии страстно хотелось есть.

Не речные угощения приготовили кухарки для колдовской щуки, но постарались. Царю подали сладкую кашу с маслом и салом, а его дочери — рыбные блюда на любой вкус. Впрочем, свежим хлебом и душистым отваром из калосских земель под названием чай та тоже не побрезговала.

— Как спалось тебе, милая? — подал голос царь-батюшка.

— Благодарю, хорошо, — холодно ответила Лучия.

Она не заставляла его разводить беседы, скорее отец делал это против колдовской воли.

— А что Емельян Филин? — спросил он. — Здоров ли? Давно не видно его.

— Емельяна я отправила по важным делам, — произнесла щука с явным недовольством. — Скоро вернётся…

— Похолодало как, — заметил отец. — Надо бы созвать совет.

— Собери, батюшка, — кивнула Лучия и махнула служанкам, чтобы оставили их наедине. — Мне совсем не интересны дела государства, — добавила она. — Тебе не обязательно рассказывать мне о них или интересоваться самочувствием Емельяна.

— И мне интересно не это, — произнёс царь-батюшка. — Но я желаю говорить с родной дочерью.

— Зачем же? — усмехнулась Лучия. — Какая в этом польза?

— Так у людей заведено, — мягко ответил царь. — Приносит это покой и удовлетворение сердцу родителя. Последнее время я чувствую себя неважно. Каждый вечер засыпаю с мыслью: а что если не проснусь более. Каждое утро вижу свет солнца, твой милый лик за завтраком, и радуюсь этому.

— Ты не видел ни моего рождения, ни взросления, отец, — нахмурилась Лучия. — Ты не желал меня тогда! Так позволь узнать, чему ты радуешься теперь?

— В юности все мы совершаем ошибки, — вздохнул царь. — Но с возрастом меняемся, становимся мудрее. Я благодарю судьбу за тебя, за то, что, хоть и на старости лет, позволила мне исправить ошибки прошлого.

— Не так уж ты и стар, отец, всего семнадцать лет назад хватило силушки натворить бед, — тихо прошелестел голос речной ведьмы. — Но не исправить тебе той ошибки… Поздно.