По щучьему велению, по Тьмы дозволению

22 Староста Кош

Убегая от снеговика, Инальт вроде бы прыгнул на волчью тропу. Но та оказалась странной, необычной. Лита не рассказывала о таких. Он будто в нору угодил и покатился куда-то вниз, размахивая ногами и руками.

Инальт долго бултыхался во мраке. Впрочем, как выкатился на свет белый, юноша не помнил. От духоты и дурноты он потерял сознание, а очнулся уже посреди дороги.

Стоял разгар дня. Вокруг Инальта раскинулся не лес, но обширная равнина. В далёком далеке среди снегов темнела не то полоса леса, не то деревенька.

Сердце Инальта забилось чаще. Как же он, оказывается, истосковался по теплу человеческого жилья! С другой стороны, резанула мысль: как теперь догнать Виту? Как вернуться обратно в лес? Или же довериться воле богов?

Места эти были Инальту незнакомы. Равнин в Северных королевствах хватало… И все они были очень далеки от Озёрного края. Как его только угораздило сюда попасть?

Поднявшись и размяв озябшие конечности, Инальт двинулся в сторону деревни. Тракт, у которого он очнулся, был неширокий, но хорошо утоптанный. Видно было, что после метелей по нему уже ездили, хотя ни души живой вокруг не было.

Впрочем, долго скучать молодому князю не пришлось. Вскоре позади Инальта раздался весёлый перезвон и цокот копыт. Юноша оглянулся. Его догоняли сани, запряжённые одной серой лошадкой. На дуге, празднично перевитой цветными лентами, бряцали бубенцы.

Сани поравнялись с путником и остановились. Сидящие в них молодые парень с девушкой были одеты в тёплые шубы. Морозец разукрасил их щёки и губы алым. Белый иней осел на бровях, ресницах, овчинных шапках и поднятых воротниках.

— Привет тебе, путник! — заговорил юноша. — Куда путь держишь? Если прямо, можем подвезти! Если криво — пожелаем удачи.

Инальт ответил на приветствие и поклонился. Не задумываясь, он заскочил в сани и устроился между вещами и девушкой.

— Я Инальт Богат, — представился он. — Сын князя Богата из Кривхайна. Заплутал во время вьюги, теперь не знаю, где оказался.

— Вот так заплутал ты! В Гиатайне мы, — проговорил возница и махнул рукой. — Там вон река Тауиль, с другой стороны Доменийские равнины. Меня зовут Ива̀ш, а это, — он обернулся назад, сверкнул белозубой улыбкой. — Сестрица моя Ма̀ря.

Инальт посмотрел на девушку, кивнул ей. Та смущённо отвела взгляд. Юноша обратил внимание на её необыкновенную красоту.

Не только иней побелил брови и ресницы Мари, но сами они, как и выбивающиеся из-под шапки волосы, как и толстая коса, лежащая на плече, были светло-золотистые, как блики солнца на снегу. Вся девушка с её белой кожей, светло-голубыми глазами и тонкими чертами лица будто была соткана не из плоти и крови, а изо льда и света.

— Я прославленный на всё королевство мастер музыкальных инструментов, — продолжил Иваш. — Вон, позади тебя мои сокровища лежат. Я мастерю и играю на струнных. А Маря дивно поёт. Скажу тебе, Инальт, лучшего голоса я в жизни не слыхивал!

В этот миг лицо девушки расцвело в улыбке. Она будто ожила, превратилась из нездешней красавицы в самую обыкновенную женщину.

— Да будет тебе, братец, — рассмеялась Маря.

— Чего будет? — шутливо возмутился тот. — А ты докажи, что я не прав! Спой нам, так и время быстрее пройдёт!

Певунья даже не подумала спорить. Она набрала в грудь воздуха, раскрыла алые уста и завела весёлую песнь. А брови сурового юного князя поползли вверх, губы сами собой растянулись в улыбке.

До самого неба, во всю широту снежной равнины разлился необыкновенно сильный, глубокий и насыщенный девичий голос. Великой земле северной были посвящены слова песни. О бескрайних зимних просторах повествовала она, о высоких горах, о густых лесах, о плодородных полях пела Маря.

Так хорошо и спокойно становилось на душе от её голоса, такая гордость поднималась и любовь к родному краю, что не помнил уже Инальт, где он: в Кривхайне иль во враждебном Гиатайне. Это уже не имело никакого значения. Всеобъемлющая любовь ко всему миру с его севером, югом, западом и востоком охватывала сердце при звуках волшебного голоса Мари.

Так громко и весело, под пение, звон бубенцов и стук копыт путники вскоре достигли небольшого селения. За высоким частоколом и надёжными воротами выстроились несколько десятков добротных изб. Из труб вился дым. Морозный воздух пах сладким хлебом.

В разгар дня на улицах кипела жизнь. Где-то кудахтали куры. Звучали разговоры, детский смех. Вдалеке раздавался стук топора.

Всё было так знакомо и дорого душе, только одно насторожило Инальта. В дальнем конце деревни застыло необыкновенно высокое здание мельницы. Это была башня, возведённая из тёмного камня на бурливом пороге незамерзающей реки Тауиль.

Обычно мельницы строили за околицей, вне селений. Этот стародавний обычай соблюдали по всему Северу, насколько слышал Инальт. Считалось, что первым мельником был старший сын бога Неба Фосилла. Был он первым сеятелем и жнецом, а собирал не только злаки, но и души живых.

Именно поэтому, чтобы лишний раз не кликать Смерть, было переиначено имя бога в названии его месяца, а мельницы строили подальше от обиталища живых. В этой же деревне мельница высилась подобно настоящему храму. Но, может, кривхайнец Инальт не всё знал об обычаях гиатайнцев, а после знакомства с богинкой ждал неприятностей за каждым поворотом?

Впрочем, приближение важного праздника Солнцеворота ощущалось в настроениях селян. И тревога Инальта быстро рассеялась в добродушии и гостеприимстве. Трёх путников устроили на постой в тёплом доме, накормили и дали отдохнуть.

После сытной трапезы, в тепле и уюте, которых он не знал уже несколько лет на службе царя, Инальт крепко уснул. Пробудился юноша ближе к вечеру. За маленьким оконцем было темно, и угадывалась праздничная суета.

И снова Инальт подивился. По традициям Кривхайна последние короткие дни перед Солнцестоянием были посвящены богу Смерти. Их не праздновали из боязни накликать беду. Хорошей приметой было завершать старые дела и прощать обиды, но тихо, без ссор и выяснений.

Детей не пускали на улицу в тёмное время суток, а на столах день и ночь ярко горели светильники. Было принято проводить это время тихо и мирно, в домашнем кругу, заниматься уборкой и починкой. Когда Инальт вышел во двор, то увидел совсем другую картину.

Дети и подростки носились друг за дружкой, играя в догонялки. На многих были смешные хари в виде кикимор, леших, прочей нечисти, выточенные из дерева или сшитые из ткани. Мимо Инальта пробегали ребята в шкурах волков и лис, скакали козы и барашки.

Парни постарше собирались кру̀гом на площади и устраивали весёлые бои, под смех и бодрые крики мерились силушкой. Молодые девушки, взявшись за руки, водили хороводы и пели песни.

Во многих дворах горели высокие костры. Шуму было — ужас! Словно не ночь приближалась, а стоял разгар базарного дня.

Один из пробегающих мимоходом детей сунул Инальту в ладонь леденец на палочке. Сделанный из ячменного сахара, он по форме отдалённо напоминал волка. Юноша с благодарностью принял угощение, немедля засунул его в рот и даже зажмурился от удовольствия.

Последний раз он лакомился леденцами в далёком детстве в княжеском доме, ещё при матушке. Воспоминания о прошлом наполнили его грудь теплом. С леденцом за щекой молодой княжич направился вдоль главной улицы.

Ближе к площади он приметил ещё одну забаву. В центре стоял столб в два с лишним человеческих роста. На нём крепилась крестовина, крутящаяся на штыре. На неё надевались верёвки с сиденьями.

Раскручивал качели парень дюжего роста с помощью рогатины. Сидящие на ней парни и девушки поднимались высоко в воздух, словно солнышко, бегущее по кругу. При этом они громко визжали и хохотали.

Но сидений на всех желающих не хватало, и рядом установили качели попроще: скакухи. На перевёрнутые на бок чурбаны клали надёжные доски. На них «скакали» только девицы, соревнуясь друг с другом, кто ловчее и интереснее спрыгнет на землю.

Инальт от души пожалел, что с ним нет Виты. Ей бы качели точно пришлись по вкусу. В этот миг он ощутил, как кто-то осторожно взял его за руку. Обернувшись, юноша увидел Марю.

— Где же ты пропадаешь? — поинтересовалась она с шутливой укоризной. — Мы с Ивашкой тебя повсюду ищем. Идём со мной! — она потянула юношу за собой. — Нас приглашает сам староста деревни, отужинать и познакомиться.

Инальт чуть нахмурился, но покорно последовал за Марей. После доброго сна да сладкого леденца в нём проснулся богатырский аппетит. Да и на старосту такой необычной деревни ему было интересно взглянуть.

Всю дорогу до дома старосты Маря не отпускала руки Инальта. Все вокруг глядели на них игриво, точно на пару влюблённых. А ему что было делать? Не отряхивать же тонкую прохладную ладонь, словно она кусачий снег или грязь какая. Пусть уж держится; может, согреться решила.

Шли недолго. Терем старосты стоял поблизости от главной площади. За высоким крыльцом и расписными дубовыми дверями было просторно, не менее светло и шумно, нежели на площади. Не только путники были приглашены за стол, но как будто и добрая часть деревни.

Гости были празднично и ярко одеты. Мужчины подпоясались пёстрыми кушаками, женщины заплели в волосы цветастые ленты. Стены жилища тоже были украшены: связками колосьев и венками из хвойных веток.

Стол ломился от разнообразных кушаний. Много было мяса и хлеба, варенья и разносолов, пенились в кувшинах напитки. Инальт оценил богатство, сглотнул слюну и жадно принюхался.

Следом за Инальтом и Марей вбежал запыхавшийся Иваш. Трёх гостей провели и усадили ближе к голове стола. Когда все остальные устроились и примолкли, наконец, появился староста.

Это был высокий худой мужчина примерно среднего возраста, одетый в кафтан тёмно-синей парчи, вышитый серебром. Инальт не сказал бы точно, сколько лет старосте. Должно же быть немало.

Волосы, ниспадающие на плечи, были седые, точно свежий снег. А вот лицо — вроде молодое, на юношеский манер гладко выбритое. Высокие скулы заострились, как после долгой болезни. Зато глаза сияли молодым задором. На губах играла доброжелательная улыбка.

— Приветствую всех в моём доме, родные односельчане, дорогие гости, — староста поклонился, одарив путников пронизывающим взглядом голубых, как лёд, глаз. — Надеюсь, наш тёплый приём и угощения придутся вам по душе. Меня зовут Кош Мельник, и я староста этой небольшой деревни.

Инальт заставил себя улыбнуться. Теперь ему стало ясно, отчего мельница оказалась во главе деревни, а не за её пределами, — мельником был сам староста. Но что-то не нравилось ему в этом человеке, угадывалось в нём что-то нечеловеческое.

Хотя как Инальт мог судить? Ведь он и в богинке поначалу не признал страшную ведьму. Княжич пристально оглядел пиршественный стол, покосился себе под ноги. Нет ли червей да тараканов.

Но всё было чисто, а яства — сочными и вкусными. Особенно удалась сдобная пышная и лёгкая, как пух, да румяная выпечка. Иваш, сидящий рядом с Инальтом, уплетал угощения, будто голодал всю свою жизнь. Маря ела понемногу, но на аппетит тоже не жаловалась.

За столом не раз поднимали чарки за урожай и плодородие края. На весь Гиатайн славились эти земли хлебами. Не обошли добрыми словами и старосту, под чьим умелым руководством деревня не знала бед. Даже ранняя зима не предвещала голода, запасов зерна всегда было вдоволь.

После того, как голод был утолён, староста Кош завёл разговор с гостями. У него был приятный голос, негромкий, но удивительно звучный. Когда то надо было, его слова слышали и на дальнем конце стола.

Инальт коротко рассказал о себе. Иваш поведал об их с Марей пути. Ехали они домой, в столицу Гиатайна, и уже достигли бы цели, если бы не внезапные метели. Пришлось спешно менять сани, а Маре искать новые сапожки, потому что старые износились.

Брат с сестрой были, несомненно, талантливы, но очень небогаты, как и положено бродячим артистам и ремесленникам. Иваш мог бы жить припеваючи в столице, получать хорошие заказы, но его слишком манила дорога. Парень искал новые необычные сорта древесины для изготовления домр и других струнных инструментов.

Инальт заметил, что староста Кош чересчур внимательно оглядывает Марю, а та совсем смутилась под его взором. Молодому князю захотелось как-то поддержать девушку. И, когда дошла его очередь делиться историями, он начал живо и в красках рассказывать о битвах и сражениях, которыми гордился.

Инальт говорил и не мог остановиться, словно кто за язык тянул. И, будто себе назло, он ни словом не упомянул об истинной цели своего путешествия.