По прозвищу Святой. Книга вторая

Глава седьмая

— Вот здесь, — показал на карте командир полка майор Коробков. — Лохвицы. Сто сорок километров от нас. Наша задача — сопровождать «катюшки» [1] из сто тридцать второго бомбардировочного. Гудериан рвётся замкнуть котёл, постараемся ему помешать. Вылет, — он посмотрел на часы. — Через двадцать минут. Свободны.

Комбез, планшет, шлем, очки, лётные краги, парашют, компас. Плюс к этому пистолет ТТ запасная обойма к нему и выкидной нож со стопором в карманах комбеза. За последний спасибо механику Владлену и младшему лейтенанту Максимову, на чьей машине он летает. От него нож остался. Хороший нож, к слову. Крепкий, острый, надёжный. Достойная замена ножу из корабельного НАЗа, который лежит теперь в лесном схроне у села Лугины.

Даст бог, когда-нибудь заберу, подумал он. А не даст — и ладно, обойдёмся тем, что есть.

Что ещё? Трёхсотграммовая плитка шоколада во внутреннем кармане.

Семьсотпятидесятиграммовая алюминиевая фляга с водой в брезентовом чехле на ремне.

Не берут лётчики с собой воду? Он берёт. Вода — это такая вещь, что всегда может пригодиться.

— Потому что без воды и ни туды, и ни сюды [2], — пропел он негромко.

Готов? Готов.

Максим шагал к самолёту, поглядывал в чистое синее небо, уже начавшее по-осеннему менять цвет, и думал о том, что сегодня, тринадцатого сентября, исполняется ровно месяц, как он провалился во времени на сто пятьдесят четыре года назад.

Во времени и пространстве, уточнил он сам для себя. Не будем забывать, что «Пионер Валя Котик» переместился к Земле из-за орбиты Юпитера, мгновенно покрыв расстояние в десятки миллионов километров. Так что нуль-перемещение удалось. Как удавалось оно «Вишенке-1» и «Вишенке-2» — автоматическим прототипам его корабля. Только «Вишенки» вернулись домой, а он… Тоже домой, но с разницей в сто пятьдесят четыре года. И что?

Привык, вот что главное.

Какой-то месяц, а он уже привык. Вжился. Ещё, пожалуй, не настолько, чтобы ощущать себя так, словно родился здесь и прожил всю жизнь (ощущать Николаем Святом, усмехнулся он про себя), но близко.

Только тонкая рубашка из поляризованного углерита, неизменно носимая им под формой, и друг-КИР напоминают о том, что он совсем из другого времени.

Ну и память, конечно.

Его собственная память. Она не даст забыть, сколько не вживайся. И это правильно. Человек всегда и при любых обстоятельствах должен помнить, кто он и откуда.

Возле самолёта уже ждал авиамеханик — младший сержант Владлен Сорокин.

— Как машина? — спросил Максим.

— В полном ажуре, товарищ младший лейтенант, — бодро отрапортовал механик.

— Отлично.

Максим уже привычно вскочил на крыло, опёрся руками о края кабины и одним ловким движением оказался в кресле. Пристегнулся.

Рычажки аккумулятора, генератора и рации — вверх, в положение «вкл.»

Пожарный кран слева в положение «открыто».

Расстопорить ручку заливного насоса справа и качнуть несколько раз топливо. Застопорить ручку.

Переключатель крана заливной системы справа внизу перещёлкнуть в разные положения на пару секунд в каждом и вернуть в первоначальное.

Проверить давление бензина (циферблат слева внизу). Одна атмосфера, нормально.

Ручку магнето в положение «один плюс два».

Высотный газ, рукоять по левому борту, в положение «норм».

Регулятор оборотов винта в положение «номинал».

Створки капота (рычаг справа вверху) — открыть.

Вытянуть стартер на десять-двенадцать секунд.

Один, два, три… пять…. восемь… десять…

— От винта! — крикнул Максим, хотя и так знал, что младший сержант стоит безопасно.

Тух-тух-тух — лопасти закрутились, ускоряясь, мотор завёлся, из-под капота вырвались сизые струйки выхлопных газов.

— Колодки!

Техник нырнул к шасси, убрал упорные колодки из-под колёс, отбежал в сторону.

Зелёная ракета!

Максим отпустил стояночный тормоз, прибавил обороты, тронул машину с места, вырулил на полосу, дождался своей очереди и пошёл на взлёт.

С «катюшками» из сто тридцать второго бомбардировочного полка они встретились через сорок два километра, в районе хутора Новошрамковский. Двадцать три СБ-2 шли на высоте две с половиной тысячи метров почти точно на восток, к городу Лохвица. Семнадцать «ишачков» — практически всё, что осталось от двенадцатого истребительного полка, заняли эшелон над бомбёрами.

«Мессеры» встретили их за десять километров до цели — немецкой механизированной колонны, шедшей на помощь немецким частям, которые сдерживали контрудар советских частей чуть южнее Лохвиц.

Три группы немецких Bf-109 °F по тридцать самолётов в каждой зашли с юга и теперь стремительно приближались.

— Девяносто машин- это, считай, полная эскадра, — проявил осведомлённость КИР. — Кто бы это мог быть, интересно? Если UG 52, то можно начинать молиться.

— Почему?

— По моим сведениям, неделю назад у этой эскадры было уже пятьсот воздушных побед. Самая результативная истребительная эскадра времён Великой Отечественной войны. Летает исключительно на «мессерах». Сейчас базируется под Белой Церковью. Это двести шестьдесят километров отсюда, за Днепром, полчаса лёта. У «Фридриха» крейсерская скорость на высоте три тысячи метров — пятьсот двадцать пять километров в час.

— А дальность полёта?

— Почти девятьсот километров. Это без дополнительных баков.

— До хрена, — сказал Максим, и КИР с ним согласился.

Дальше им стало не до разговоров, потому что «худые» приблизились и атаковали советские самолёты.

КИР оказался прав, это была UG 52 — на бортах истребителей, помимо крестов, красовалась эмблема эскадры — чёрно-красный щит с мечом, обращённым остриём вверх и стилизованными крыльями вместо гарды.

Двадцать три плюс семнадцать — это сорок.

Сорок против девяноста — это соотношение 1:2,25.

При самом-самом оптимистичном раскладе. Потому что советские бомбёры СБ-2 против «фридрихов» не пляшут. В особенности, если их в три раза меньше.

Семнадцать «ишачков» дрались отчаянно, стараясь защитить бомбардировщики. Но что они могли? И-16 проигрывал Bf-109 °F практически во всём: скорости, потолке, вооружении. Единственное, в чём он превосходил немецкий истребитель — это маневренность. Но при таком численном превосходстве никакая маневренность не поможет.

Через десять минут боя немцы сбили восемь СБ и три «ишачка», сами потеряв при этом шесть истребителей.

Ещё через пять в воздухе осталось двенадцать СБ и столько же И-16.

Этим двенадцати бомбёрам удалось прорваться к цели и сбросить бомбы на колонну.

Внизу горело и взрывалось.

Во время атаки был потеряно ещё три бомбардировщика и два «ишачка».

Осталось девятнадцать наших, считал про себя Максим. А было сорок.

Немцы не досчитывались уже семнадцать самолётов. Три из которых сбил Максим, доведя счёт своих личных побед до восьми истребителей.

Но боезапас почти на нуле, топливо тоже заканчивалось, а крылья были изрешечены вражескими очередями. Верный «ишачок» пока тянул, но сколько он ещё выдержит, Максим не знал.

Нужно было что-то делать, но что?

Девятнадцать против семидесяти трёх.

Безнадёжно.

Оставшиеся в живых СБ, отбомбившись, легли на обратный курс, набирая высоту. «Мессеры» не отставали. Ещё один СБ и один «ишачок», задымив, пошли к земле. Лётчики покинули горящие машины, и четыре парашюта раскрылись внизу, под Максимом.

Выживут, если повезёт.

На выходе из «мёртвой петли», сверху, Максим атаковал «мессер» пристроившийся в хвост советскому бомардировщику. Короткая злая очередь пришлась точно по кабине «Фридриха». Немецкий лётчик был убит на месте, и самолёт пошёл к земле, сваливаясь в штопор, выйти из которого ему уже было не суждено.

Есть девятая победа!

— Да ты настоящий ас, — похвалил КИР. — Только что у нас с патронами?

— … .ц у нас с патронами, — честно ответил Максим. — Кончились.

— Что будем делать?

— То же, что и всегда. Драться!

Однако драки уже не получилось.

При попытке Максима рубануть винтом по хвосту удачно подвернувшегося «мессера», его самолёт попал под очередь из немецкой пятнадцатимиллиметровой авиационной пушки, которыми, помимо двух пулемётов, были оснащены Bf-109 °F, и загорелся.

Снаряды разнесли капот и двигатель, самолёт потерял управление и пошёл к земле.

— Прыгай, — заволновался КИР. — Это, конечно, совершенно не моё дело, но напомню, что с твоей гибелью погибну и я.

— Спокуха, — ответил Максим, на которого неожиданно напало какое-то бесшабашное злое веселье. — Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела.

Он вышел из сверхрежима, отстегнул ремни, опёрся руками о края кабины и выбросил себя из самолёта.

Стукнулся боком о крыло, перевернулся и в следующее мгновение провалился в пустоту.

Максим прыгал с парашютом — это входило в программу подготовки космонавтов. Прыгал, и не раз. Прыгал летом и зимой. На ровное травяное поле, на песок пустыни и заснеженную тайгу. Но одно дело лёгкий удобный парашют-крыло конца двадцать первого века, снабжённый прибором принудительного раскрытия и совсем другое — парашют лётчика образца сорок первого года. Старый добрый ПЛ-3М, как, наверное, мог бы кто-то сказать.

Но только не он, это будет слишком фамильярно и не соответствовать истине, потому что с таким парашютом он не прыгал никогда. Только в кинохронике видел.

Хотя принцип у всех парашютов одинаковый.

Зачем нам принудительное раскрытие?

Мы и сами с усами.

До земли чуть больше тысячи метров.

Значит, обычная трёхсекундная задержка.

«Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», — сосчитал он про себя, сгруппировавшись.

С силой потянул кольцо.

Рывок. Белый купол парашюта раскрылся над головой.

Максим ухватился за стропы и закрутил головой.

Воздушный бой продолжался выше и южнее.

Отбомбившиеся «катюшки» набирали высоту и уходили на запад. «Мессеры» продолжали наседать, но уже не так рьяно. Было видно, что их боевой азарт выдыхается. Во-первых, наши — и бомбёры, и истребители — продолжали яростно огрызаться. Во-вторых, у многих «фридрихов» явно закончился боезапас, и они покидали пространство боя. В-третьих, топливо в баках немецких самолётов тоже не бесконечно, а на базовый аэродром у Белой Церкви им возвращаться гораздо дальше, чем нашим.

Будем считать, ничья.

Северо-западный ветер сносил Максима к лесному массиву юго-восточнее Лохвицы.

Удачно, подумал он. Лес укроет. Пока ещё укроет. А там посмотрим. Самое главное, чтобы никакому фашисту не пришла в голову мысль поохотиться за одиноким советским лётчиком на парашюте. В этом случае он ничего не сможет противопоставить врагу. Совсем ничего.

— КИР, — позвал он, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.

— Здесь.

— Кто внизу — наши или немцы?

— А вот хрен его знает, — честно ответил КИР.

— Как это? Ты искусственный разум или где?

— Ну, я же не всемогущ. Обладаю только той информацией, которой… обладаю. Тебе напомнить, что наш удобный цифровой мир остался далеко в будущем?

— Ладно, не лезь в бутылку, это я так шучу. Нервы.

— Шутит он… Предупреждать надо. Одно могу сказать. По моим данным, Лохвицы немцы взяли вчера. В этом районе пытаются вырваться из котла части из разных армий. Пятая, тридцать седьмая, двадцать первая, двадцать шестая. Ты это и сам знаешь, вы же к ним на помощь и летели.

— Хочешь сказать, что внизу могут быть как наши, так и немцы?

— Именно это я и хочу сказать.

— Спасибо. Родной отец не смог бы меня утешить лучше, чем ты.

— У Стивенсона была «родная мать», — заметил КИР [2].

— Зануда.

— От зануды слышу.

Лес приближался.

Сверху было хорошо видно, что осень уже плотно вступила в свои права — жёлтые, оранжевые, красноватые пятна различных оттенков смело мешались с зелёными, создавая внизу красующийся под солнцем сплошной ковёр листвы. Пока ещё ковёр. Скоро он опадёт на землю, побуреет под дождями, а там и зима с её снегами и морозами.

На ум пришли строчки песни из фильма «Котовский», до съёмок которого осталось меньше года:

Мама, мама, что мы будем делать,

Когда настанут зимни холода?

У тебя нет тёплого платочка,

У меня нет зимнего пальта!

Потом ещё эти строчки, слегка переделав, вплёл в свой гениальный фильм «Кин-дза-дза» Георгий Данелия.

Так, товарищ киноман, не расслабляться.

Ниже, ниже, ещё ниже…

Вон удобная поляна посреди лесного массива. Довольно большая, попасть легко. Чуть-чуть подобрать стропы… вот так. Ну, приземляемся.

Это пока ты в сотнях метров от земли, кажется, что опускаешься медленно и плавно. На самом деле скорость спуска на ПЛ-3М около пяти с половиной метров в секунду. Почти двадцать километров в час. Прилично. Подвернуть ногу — легко. Если не знать, как приземляться.

Максим знал.

В сотне метров от земли он развернулся по ветру, сомкнул ноги и чуть согнул колени.

В сорока метрах вынес ноги чуть вперёд, напружинил мышцы.

Земля!

Принял удар обеими ступнями, упал на правое плечо, прижимая локоть к телу. Рядом мягко опал парашют.

Вскакивать сразу же не стал, огляделся лёжа. Прислушался.

Вроде, никого. Деревья слегка шумят под ветерком в тридцати метрах дальше, на опушке. Сверху доносится уже отдалённый звук множества авиационных моторов, треск пулемётных очередей и частое уханье автоматических пушек. Там продолжается бой.

А здесь, внизу, тихо.

Он поднялся, освободился от парашюта. Подумал было спрятать, но плюнул. Зачем? Найдут — и ладно. А ему уходить надо.

— Где сейчас фронт, КИР, хотя бы примерно?

— На востоке, где ж ещё. Сорок — пятьдесят километров, точнее не скажу. Нам нужно выйти к селу Петровка-Роменская, это километров тридцать отсюда. Потом — на Гадяч.

— Гадяч? Первый раз слышу.

— Город в Полтавской области, районный центр. Немцы возьмут его только двадцать седьмого сентября. Сегодня у нас тринадцатое. Две недели, время есть.

— Так получается, здесь серая зона сейчас?

— Что-то в этом роде. Будь начеку.

— Я всегда начеку.

Парашют всё-таки наскоро собрал и сунул под разросшиеся у земли ветки ближайшего боярышника. Так, чтобы со стороны не сразу заметить.

Боярышник был густо усыпан красными плодами, похожими на маленькие яблоки. Максим вспомнил, как мальчишками они обдирали ещё не созревший до конца боярышник возле школы. Сорвал одно «яблочко», попробовал.

А ничего! Уже сладковатое, есть можно.

Нарвал полные карманы (в его положении никакой едой пренебрегать не следует), вошёл под деревья.

Ну, здравствуй, поздоровался мысленно с лесом. Недолгим было расставание. Укроешь? Надеюсь на тебя.

Ветерок пробежал по ветвям, деревья зашумели, словно отвечая. Укроем, мол, даже не сомневайся.

Офицерский компас у Максима был, но он и без него прекрасно знал, где восток. Туда и пошёл.

Месяц, проведённый в лесу с партизанами, плюс врождённые и наработанные способности сказывались самым наилучшим образом, — ему не нужен был и сверхрежим, чтобы двигаться быстро и бесшумно. Ладно, почти бесшумно. При этом сам он слышал всё: перекличку птиц, шелест листвы, шорох ежа в ближайших кустах. Особенно прислушивался к птицам — они первые, кто сигнализирует об опасности. И самые первые — сороки.

Вот и сейчас.

— Хке-хке-хке, — характерно застрекотала одна впереди и правее.

— Чехчехчех — быстро и встревоженно ответила другая.

Максим остановился, поднял голову. Между ветвей мелькнуло чёрно-белое оперенье.

Что-то их обеспокоило.

Что?

Максим вошёл в сверхрежим, прислушался.

Звуков сразу прибавилось. Теперь он слышал, как падают в траву осенние листья. И не только это.

Вот они. Шаги. Осторожные, но недостаточно бесшумные, — нет-нет да и хрустнет тихонько тот же опавший лист под ногами. Или сухая веточка.

Трое идут. Держатся рядом, но не вплотную. В пределах видимости друг друга. Идут по направлению к нему.

Впереди раскинул ветви дуб. Не старый, но и не юный — в самый раз.

Максим вышел из сверхрежима (энергию нужно беречь) подпрыгнул, ухватился за ветку и через две секунды исчез среди ещё зелёной листвы на четырёхметровой высоте.

Поиграем в Робин Гуда.

Идущих было уже слышно и без всякого сверхрежима.

Да, трое.

Не торопятся, но и не медлят. Не разговаривают.

Ближе, еще ближе…

Вот они.

Внизу, между ветвей, мелькнула пятнистая зелёно-коричневая куртка и каска, на которой красовался импровизированный венок из травы.

Теперь Максим видел и оружие — уже почти родной MP-40 на груди.

Немец.

Разведчик.

Коллега, мать его так.

Максим нащупал в кармане ТТ. Передумал и достал нож. Побережём патроны.

Хрустнула ветка.

— Дерьмо, — громким шёпотом выругался немец и остановился.

Почти точно под Максимом.

— Что там, Фридрих? — послышался второй голос.

— Ничего, — сердито ответил первый. — На ветку наступил. Эти чёртовы русские леса сведут меня с ума.

— Тихо, — вступил третий. — С ума сошли?

— Да нет здесь никого, — сказал Фридрих. — Расслабься, Йоганн. Давай лучше покурим.

Прошуршали шаги.

Внизу сошлись трое.

[1] Скоростной бомбардировщик СБ, так их звали лётчики в Испании, майор Коробков как раз в Испании воевал.

[2] Песня из кинофильма «Волга-Волга», 1938 год.

[3] 'И родная мать не могла бы утешить меня лучше,

чем вы!' — цитата из «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона.