По прозвищу Святой. Книга вторая

Глава двадцать третья

Максим проснулся от грохота артиллерийской канонады. Его вчерашние знакомые уже вскакивали с коек, торопливо одеваясь. В окно сочился ранний утренний свет.

— Что случилось? — спросил он.

— Тревога, — отрывисто бросил майор, натягивая сапоги. — Кажется, немцы пошли в наступление. Четвёртый месяц войны, а они, суки, всё никак не остановятся.

— Это не они никак не остановятся, — пробормотал капитан, продев руки в рукава гимнастёрки и натягивая её на голову. — Это мы их никак не остановим.

Максим хотел было спросить, что ему делать, но промолчал. Что толку спрашивать? Оперативники не смогли бы ответить ему. На данный момент он не был приписан ни к какому подразделению и принадлежал исключительно себе.

Он быстро оделся, в очередной посетовав про себя, что приходится натягивать грязное, пропахшее потом, обмундирование.

Ладно, что делать, на войне как на войне. Будет время и возможность — сменю. А пока как в песне. «Четвёртый месяц не снимал я гимнастёрку, четвёртый месяц не расстёгивал ремней».

Обулся, выскочил во двор, где находился кирпичный общий туалет. Здесь же, неподалёку, торчала колонка для воды.

Война войной, а потребности тела прежде всего. Заскочил в туалет, потом умылся под колонкой. Вытереться было нечем, утёрся рукавом.

И тут услышал знакомый гул.

С запада шли немецкие бомбардировщики.

— Воздух! — раздался чей-то истошный крик.

Гул нарастал. Вскоре в него вплёлся отрывистый лай зениток. По звуку стрельбы было понятно, что зенитное прикрытие Ахтырки слабое. Да и когда это зенитки спасали от воздушного налёта? Особенно в начале войны.

Максим потянул носом и бросил взгляд в небо. Оно было затянуто облачной пеленой, но высокой и реденькой, так, что было понятно — дождя и прочей непогоды ждать не приходится. Слабый юго-восточный ветерок подтверждал, что сегодня погода точно будет лётной. Мать её.

Максим поправил на плече немецкий автомат, который вчера по полному праву забрал у капитана-особиста. Что MP-40, что «вальтер» в кобуре были абсолютно бесполезны портив приближающихся бомбёров.

Эх, мне бы истребитель сейчас, подумал он. С полным боекомплектом.

Но истребителя не было. Был только нарастающий гул моторов и первые силуэты Ю-88, появившиеся в небе с запада.

Пять…десять…двадцать…двадцать пять…

Максим насчитал сорок девять самолётов. Тридцать скоростных пикирующих бомбардировщиков Ю-88 и девятнадцать «мессеров» прикрытия. Бомбардировочная авиагруппа и две эскадрильи истребителей. Сила.

Особенно, если учесть, что наших что-то не видать, а зенитки… Про зенитки он уже думал — вон, одни разрывы редкие и ни одного попадания.

Бомбёры пошли на снижение, заходя в атаку.

Ну, сейчас начнётся.

Максим спрыгнул в ближайшую, предусмотрительно отрытую заранее щель, присел на импровизированную лавочку-доску, устроенную сапёрами по низу.

Что значит штабные, усмехнулся про себя, любят комфорт.

Грохнуло раз и два, и три, и вскоре земля затряслась от сплошных взрывов.

В щель спрыгнул комдив Малеев, вслед за ним ещё двое незнакомых Максиму командиров и, наконец, капитан госбезопасности Дондыш.

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор! — крикнул Максим. — Здравия желаю, товарищи!

— А, лейтенант, — комдив плюхнулся рядом с ним на скамью. — И ты здесь. Как твои дела?

— Товарищ капитан разбирается, — кивнул на особиста Максим и крикнул, обращаясь к Дондышу. — Как мои дела, товарищ капитан?

Ответить Дондыш не успел. Рядом грохнуло так, что показалось вот-вот обрушится щель. Уши заложило. Сверху на людей посыпались комья земли, мелкие камни и обломки веток.

Комдив Малеев громко и витиевато выругался.

Максим поднял голову. В атаку на штаб дивизии, разворачиваясь, заходили сразу два «юнкерса» — один за другим.

«Вот сейчас он с разворота и начнет. И жизни даст» — вспомнились слова из бессмертной поэмы Твардовского «Василий Тёркин».

А винтовочки-то трехлинейной на брезентовом ремне нету, подумал он. «И патронов с той головкой, что страшны любой броне», — тоже.

Он выглянул из щели.

Ахтырка горела.

«Юнкерсы» безнаказанно утюжили город, засыпая его пятидесяти и двухсотпятидесяти килограммовыми бомбам.

Там и сям к небу тянулись столбы чёрного дыма.

Где-то выла сирена.

Продолжали тявкать зенитки, но всё реже и реже. Возможно, им даже удалось кого-то сбить, Максим не видел. Зато хорошо видел, что наших истребителей по-прежнему нет, а оба «юнкерса» уже завершили разворот и приближаются.

Из-за угла здания штаба выскочил какой-то красноармеец с винтовкой в руках. Был он явно испуган и растерян, не зная, куда бежать и что делать.

— Боец! — заорал ему Максим. — Боец, сюда!

Красноармеец завертел головой.

— Сюда, мать твою!!!

Увидел, рванул с места как на стометровку, домчался до щели, спрыгнул. Огляделся, увидел, кто его окружает, вытянулся:

— Здравия желаю! Рядовой Щербаков…

— Отставить, рядовой, — приказал ему Максим. — Не до чинов. Винтовка пристреляна?

— Что? — захлопал белёсыми ресницами красноармеец.

— Винтовка, я спрашиваю, пристреляна?

— Э… да… нормально, вроде, стреляет.

— Бронебойные есть?

— Что?

О, Господи, подумал Максим.

Командиры, в том числе и комдив, с интересом слушали этот диалог.

— Бронебойные патроны есть, спрашиваю? Что сейчас в магазине?

— Э… пусто. Не заряжал

— Рядовой Щербаков! — рявкнул Максим. — Слушай приказ! Зарядить винтовку бронебойными патронами! Выполнять!

— Есть зарядить бронебойными!

Следует отдать должное, Щербаков выполнил приказ быстро и чётко.

— Разрешите воспользоваться винтовкой рядового Щербакова, товарищ комдив? — спросил Максим.

— Разрешаю, лейтенант, — комдив понял, что задумал Максим. — Рядовой Щербаков, передайтеоружие лейтенанту!

— Слушаюсь!

Максим принял винтовку, передал свой автомат Щербакову, выскочил из щели и припал на колено.

Он хорошо помнил характеристики винтовки Мосина, а вот слабые места Ю-88 не очень.

— КИР! — позвал.

— Здесь!

— Куда лучше всего бить Ю-88 из трёхлинейки бронебойным патроном?

— Если коротко — двигатели и кабина. Бензобаки твоим калибром не пробить. Лучше всего — бей по экипажу. Бомбардир вообще не прикрыт ни с какой стороны, пилот только сзади бронеспинкой.

— Понял, спасибо, — Максим поймал в прицел первый «юнкерс», который уже начал сваливаться в пике. Это по пехоте можно стрелять не целясь от бедра, по самолёту так не получится. Вернее, получится, но не наверняка. Ему нужно наверняка.

— Всегда пожалуйста, — ответил КИР.

Максим вышел в сверхрежим.

— Если интересно, — продолжил КИР, — в бомбоотсеке у него изначально двадцать восемь пятидесятикилограммовых бомб и сыпать он их начнёт с семисот-шестисот метров. Угол пикирования — максимум семьдесят градусов. У этого — шестьдесят. Не забудь про упреждение.

Максим слышал, что говорит КИР, но не отвечал — весь сосредоточился на оружии в своих руках и на бомбардировщике, который с воем пикировал, казалось, прямо на него.

Пилот, решил он для себя с самого начала.

Надо попадать с первого выстрела.

Максим рассчитывал расстояние до цели и сам, но КИР его подстраховывал.

— Тысяча двести метров… тысяча… восемьсот, семьсот…

В сверхрежиме на расстоянии шестьсот пятьдесят метров Максим различил лицо пилота, полуприкрытое кислородной маской.

Прорезь на прицельной планке с мушкой посередине была наведена ниже, с учётом упреждения.

Пора!

— Тук, — стукнуло сердце в груди.

Палец выбрал ход спускового крючка. Боёк ударил в капсюль. Бронебойная пуля со стальным сердечником вылетела из ствола и со скоростью более восьмисот метров в секунду вылетела из ствола.

Он видел, как траектории пули и самолёта пересеклись в нужной точке.

Пуля пробила стекло кабины.

Максим увидел, как дёрнулась голова пилота, и в его лбу появилась аккуратная чёрная дырка.

Он передёрнул затвор, посылая в ствол второй патрон.

«Юнкерс» взвыл, выходя из пике, потом завалился на бок, сошёл с курса, завывая, промчался к земле, упал и взорвался в полукилометре от Максима. Огненный шар с чёрным дымом поднялся в месте падения.

— Ур-ра-а-а! — донёсся дружный крик из щели, где товарищи командиры и рядовой Щербаков наблюдали за происходящим.

Но дело ещё не было кончено — второй Ю-88 уже входил в пике, намереваясь отомстить за своего ведущего.

На этого Максим потратил два патрона. Первый раз взял слишком маленькое упреждение, и пуля только чиркнула по верху кабины. Однако вторая нашла цель, поразив немецкого пилота в грудь. Вероятно, на месте не убила, потому что «юнкерс» вышел из пике и даже сбросил пяток бомб, которые упали в стороне от здания штаба дивизии. После этого самолёт пошёл со снижением к земле и упал уже где-то за городом. Не так эффектно, как первый, но — упал.

Максим оглядел небо и вышел из сверхрежима.

Большестрелять было не во что. С востока появились уже родные до боли «ишачки» — три группы по восемь самолётов в каждой. Маловато, но лучше, чем ничего.

В воздухе сразу же пошла знакомая боевая кутерьма. Часть советских истребителей кинулась в драку с «мессерами», а другая, меньшая, атаковала «юнкерсы».

Вот задымил один бомбёр, следом за ним второй, третий… Остальные, сбрасывая остатки бомб, куда попало, начали разворачиваться восвояси, отстреливаясь от наседающих маленьких, юрких и злых И-16.

Тем временем «худые» в долгу не остались, Максим увидел, как сбили три «ишачка» один за другим. Сами при этом потеряли только один истребитель. В небе раскрылись купола парашютов — пилоты успели покинуть машины. Максим подумал, что фашист, пожалуй, закончил войну — приземлится на нашей территории и ему повезёт, если возьмут в плен. Но могут и пристрелить запросто — уж очень много беды принесли на советскую землю эти проклятые крылья с чёрными крестами. А вот с нашими всё будет в порядке. Получат новые машины и в следующий раз будут драться лучше.

— Лейтенант! — позвали его. — Ты что там встал, как столб! А ну быстро в укрытие, еще пристрелят ненароком!

— Не пристрелят, товарищ комдив! — крикнул в ответ Максим. — Отбой воздушной тревоги. Уходят уже.

Так и было, — «юнкерсы», набирая высоту, уходили домой. «Мессеры» их прикрывали. Наши ещё пытались атаковать, но было видно, что прежнего пыла и куража уже нет. Да и боезапас у многих наверняка подошёл к концу. К тому же основная задача выполнена — авианалёт отбит. Пусть поздновато и с потерями, но отбит. Вон, даже штаб дивизии отстояли. А, нет, это не мы, это какой-то псих ненормальный с винтовкой Мосина. Три выстрела — два «юнкерса». Ай да Максим, ай да Коля Свят он же Святой, ай да сукин сын! Это что же получается, прикидывал Максим, теперь на моём счету тринадцать самолётов? В смысле, на счету Николая Свята. Получается, так. Два было лично у Коли. Потом я сбил девять — это уже одиннадцать. И теперь ещё два. Одиннадцать плюс два всегда было тринадцать. Хорошее число, чёрт возьми.

— КИР, — позвал он мысленно.

— Слушаю.

— Что-то я забыл, за сколько сбитых давали Героя Советского Союза?

— До сорок третьего года за десять. После — за пятнадцать.

— То есть, получается, я уже насбивал на Героя?

— Получается так.

— Горжусь собой.

— А уж как я тобой горжусь!

— Нет, не так. Горжусь нами обоими. Мои победы — это и твои победы.

— Неожиданно, — сказал КИР. — Спасибо. Но раз такое дело, напомню, что ещё двадцать один «юнкерс» были уничтожены на аэродроме у посёлка Ромодан.

— Точно. Как-то я про них забыл…

Подошли товарищи командиры и рядовой Щербаков.

— Держи, — протянул Максим оружие его владельцу. — Спасибо. Хорошая у тебя винтовка, товарищ красноармеец.

— Поздравляю, лейтенант! — комдив Малеев с чувством пожал Максиму руку. — Стреляешь, какбог. Рассказал бы кто — не поверил. Три выстрела — два «юнкерса», как ни бывало! Просто шик-блеск, фантастика! Верти дырку для Красного Знамени лично от меня. Правда, ты не в штате дивизии, но мы этот вопрос решим.

— Благодарю, товарищ генерал-майор, — ответил Максим. — Служу Советскому Союзу. Но лучше знаете что?

— Что?

— Посодействуйте, чтобы я поскорее попал в родной двенадцатый истребительный. Надеюсь, проверку я прошёл, — он покосился на капитана госбезопасности Дондыша.

— Посодействую, — ответил Малеев. — Что не отменяет орден. И медаль «За отвагу»! — расщедрился он. — Проверку ты прошёл, в этом нет ни малейших сомнений. Слушай, а не хочешь к нам в кавалерию, лейтенант? Нам такие отважные и меткие во как нужны, — он провёл ладонью по горлу. — Коня дадим, шашку, эскадрон и звание внеочередное. А? Подумай, казак, — глаза комдива смеялись.

— Спасибо за предложение, товарищ генерал-майор, — улыбнулся в ответ Максим. — В качество ответа, с вашего позволения, процитирую один из указов Петра Первого, в котором было сказано: «Офицерам полков пехотных верхом на лошадях в расположение конных частей являться запрет кладу, ибо они своей гнусной посадкой, как собака на заборе сидя, возбуждают смех в нижних чинах кавалерии, служащий к ущербу офицерской чести».

Кавалеристы засмеялись.

Комдив Малеев сдержал слово. Несмотря на сложную обстановку, он нашёл время отдать необходимый приказ и Максиму выдали новое обмундирование, включающее нижнее бельё, гимнастёрку, синие кавалерийские шаровары, новые портянки, яловые сапоги, шинель и шапку-ушанку.

Свою старую изодранную и окровавленную гимнастёрку он просто выкинул, отпоров с неё предварительно голубые петлицы с одним алым кубарём младшего лейтенанта и пропеллером, а так же шевроны и пришив их на новую гимнастёрку.

Галифе тоже выкинул вместе с сапогами, которые были разбиты в хлам.

После чего, отфыркиваясь, помылся под колонкой холодной водой, вытерся казённым полотенцем, побрился, переоделся в новое и чистое, затянулся ремнями и почувствовал себя человеком.

Шинель и шапку-ушанку надевать не стал — было ещё не очень холодно. Натянул на голову пехотную фуражку, которую ему выдали в 42-й стрелковой дивизии, посмотрел в ростовое зеркало, уцелевшее в вестибюле штаба и остался доволен. Да, одет не по форме (петлицы лётчика, шаровары кавалериста, малиновый околыш фуражки пехотинца), но в остальном — орёл. Ничего, прибудет на место — переоденется. А добраться до места расположения, уже ставшего родным двенадцатого истребительного полка он намеревался во что бы то ни стало.

Вечером, перед строем штабных командиров и солдат, комдив Малеев торжественно вручил Максиму обещанный орден Красного Знамени и медаль «За отвагу», в очередной раз отметив беспримерную храбрость и умение стрелять младшего лейтенанта Николая Свята.

Сразу после этого, наскоро обмыв награды со знакомыми командирами-оперативниками и самим комдивом, Максим отправился в медсанбат дивизии навестить командарма Потапова и комиссара Михеева.

Через два часа, в ночь, на попутной машине ему предстояло ехать в Харьков. Почему туда? Ещё днём комдив Малеев нашёл время дозвониться до штаба Юго-Западного фронта и получить ценную информацию о том, что двенадцатый истребительный полк находится сейчас в городе Ростове-на-Дону.

— Выведен в тыл на доукомплектование и переучивание, — сообщил он, положив трубку. — На базе одиннадцатого запасного истребительного полка. На какие самолёты не знаю, врать не буду. Так что тебе туда, лейтенант. Проездные документы я тебе выдам. Эх, даже завидно. Поклонись там от нас Дону-батюшке, соскучился я по нему. Сам-то я из Большой Мартыновки, там у нас речка Сал, в Дон впадает. Родные места… — его глаза чуть затуманились от воспоминаний.

— Поклонюсь, товарищ генерал-майор, — сказал Максим. — Обязательно поклонюсь.

Медсанбат дивизии располагался в одноэтажном здании бывшей школы, в полукилометре от штаба. Повезло, недавняя бомбёжка его не затронула.

Максима поначалу пускать к раненым не хотели, но он настоял, и его провели в палату, переоборудованную из учебного класса. Судя по портретам классиков, до сих пор висящих на стенах, класс был литературы и русского языка. Даже школьная доска сохранилась, на которой мелом чьим-то аккуратным круглым почерком было выведено бессмертное четверостишие Тютчева:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

Комиссар Михеев не спал, сразу же узнал Максима, как только тот вошёл в палату:

— Сюда, Коля!

Они пожали друг другу руки, Максим присел на табуретку.

— Ну, здравствуй, — по лицу комиссара госбезопасности третьего ранга было видно, что он рад встрече. — Вижу, жив-здоров и даже с наградами. Красное Знамя и «За отвагу!». Поздравляю!

— Спасибо.

— Давай, рассказывай, — потребовал Михеев.

Максим вкратце пересказал недавние события, не забыв упомянуть капитана госбезопасности Дондыша.

— Дондыш, Дондыш… — повторил Михеев. — Нет, не помню. Ладно, как только выберусь отсюда, наведу справки. На всякий случай. Таких людей из-под контроля лучше не выпускать. Но два «юнкерса» из винтовки… — он восхищённо покачал головой. — За это не Красное Знамя, за это Героя положено давать! Выйду — разберусь, обещаю.

— Не стоит, Миша, — сказал Максим. — Не за награды воюю. Лучше скажи, что с Потаповым?

— Прооперировали, будет жить. Его в армейский госпиталь увезли, в Харьков. Врачи сказали — это чудо, что он выжил. Я не стал рассказывать, что у чуда этого есть имя, — комиссар подмигнул. — Вот что, Коля, хорошо, что ты зашёл. Разговор у меня к тебе есть. Пока предварительный, а там, если повезёт, и серьёзный.

— Слушаю тебя.

— Ты необычный человек, Коля. Таких, как ты — один на тысячу. Да что там, на десять тысяч. Поэтому у меня на тебя большие планы. Ты же фашиста хочешь и дальше бить?

— Бил, бью и собираюсь бить.

— Вот и бей. Езжай в Ростов-на-Дону, переучивайся на новый самолёт, служи, летай, сбивай гадов, но будь готов, что я тебя выдерну с лётной работы.

— Не спросив моего согласия? — прищурился Максим.

— Но ты же будешь согласен, верно? — Михеев улыбнулся, подмигнул и добавил уже совершенно серьёзно. — Родина не спрашивает согласия, Родина приказывает. Вам всё понятно, товарищ младший лейтенант?

— Так точно, товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга, — точно так же серьёзно ответил Максим. — А когда это примерно может случиться?

— Как только, так сразу, — ответил Михеев. — Не торопи события, Коля,

со временем всё узнаешь.