По прозвищу Святой. Книга вторая

Глава пятнадцатая

Приказ Ставки оставить Киев поступил поздним вечером семнадцатого сентября. В тот же день, но чуть раньше, штаб фронта отдал приказ, определяющий порядок выхода из окружения. Согласно этому приказу, пятая армия должна прорываться на Лохвицы.

Выходящая из Киева тридцать седьмая армия — вслед за пятой.

Двадцать шестая армия — на Лубны.

Двадцать первая армия, куда входила и сорок вторая стрелковая дивизия в составе шестьдесят седьмого стрелкового корпуса, — на Ромны.

Обо всём этом Максим знал из информации, которую ему предоставил КИР.

Уже в который раз он благодарил мысленно судьбу и Бога за то, что с ним был КИР. Корабельный Искусственный Разум обладал воистину неисчерпаемой памятью, которая хранила великое множество самых разнообразных сведений.

Казалось бы, не относящихся напрямую к тем задачам, которые КИР был призван решать.

Зачем?

Максим интересовался этим вопросом, ещё когда готовился к полёту. Ответ был очевиден. Работа любого ИИ основывается на той информации, к которой у него имеется доступ. На Земле конца двадцать первого века с её развитой Сетью проблем с доступом к любым массивам информации фактически не было.

Совсем другое дело в глубоком космосе. Тот же радиосигнал идёт с Земли до орбиты Юпитера от тридцати пяти до пятидесяти двух минут. После прыжка на двадцать астрономических единиц, что составляет без малого три миллиарда километров, это время увеличивается ещё почти на три часа.

Плюс масса других сложностей, которые делают обмен информацией между кораблём, находящимся на задворках Солнечной, и Землёй крайне затруднительным.

А если корабль за пределами Солнечной?

Где-нибудь у Проксимы Центавра изучает первую в истории иную звёздную систему, до которой человечество сумело, наконец, добраться.

Связи с Землёй вообще нет.

Вот и остаётся надеяться только на себя, имея дело с той информацией, которая закачана в память КИРа — Корабельного Искусственного Разума.

— Но отдать приказ, как ты понимаешь, проще всего, — продолжал ставить Максима в известность касаемо оперативной обстановки КИР. — А вот выполнить… Части той же двадцать первой и пятой армии перемешались, управление ими фактически потеряно, так что кровавый бардак обеспечен. Сегодня у нас пятнадцатое сентября? Пятнадцатое, можешь не подтверждать. Всё, немцы уже перерезали последнюю дорогу, и теперь всё решает скорость и удача. Кто промедлит, считай, погиб.

Да, всё это Максим знал. Но пойти с этим к комдиву не мог. Попробовал один раз, хватит.

Впрочем, семнадцатого сентября, сразу после получения приказа на прорыв, дивизия оставила место расположения и двинулась на восток.

Как понял Максим из общения с комдивом Васильевым, перед дивизией штабом двадцать первой армии была поставлена задача отвлечь на себя немецкие силы, чтобы штаб мог пробиться к своим севернее Лохвиц, соединившись с другими своими частями, а так же частями пятой армии.

— Так что прав ты оказался, лейтенант, — сказал Максиму генерал-майор Васильев. — Пойдём на Гадач.

Это был долгий, трудный и почти безнадёжный поход.

Дивизия, обескровленная непрерывными августовскими и сентябрьскими боями, продолжала терять людей и технику, но рвалась всё дальше на восток.

Немного выручало то обстоятельство, что у немцев не хватало сил и полного знания оперативной обстановки, чтобы своевременно реагировать на все удары разрозненных советских частей изнутри «котла».

Ну и, конечно, немаловажную роль в том, что дивизии, не смотря на потери, всё-таки удалось вырваться из окружения, сыграла разведрота старшего лейтенанта Егора Латышева и диверсионно-разведывательный взвод младшего лейтенанта Николая Свята в её составе.

Правда, сам Николай Свят, он же Максим Седых, этого не знал… Но обо всём по порядку.

Дожди зарядили в двадцатых числах сентября.

Это были уже настоящие осенние злые дожди. Частые, холодные, идущие часами. Размокла земля, превратившись в липкую чавкающую грязь под ногами. Дороги стали непроходимы для техники. Впрочем, её уже в дивизии почти не осталось. Один танк — та самая «тридцатьчетвёрка», в экипаж которой ушёл прибившийся к разведроте Латышева танкист-заряжающий. Одна «полуторка». Одна «эмка» комдива. И один полноприводной Opel Blitz. Тот самый, трофейный, захваченный во время ночной засады. Вот и вся техника. Правда, были ещё лошади и подводы.

Почти все эти средства передвижения, за исключением «эмки» и танка, были заняты перевозкой раненых.

Раненых было много. Врачи, медсёстры, санитары медсанбата падали с ног, пытаясь оказать необходимую помощь всем, кто в ней нуждался, но их не хватало.

Из двадцати трёх врачей, положенных по штату, к началу прорыва из окружения в медсанбате осталось восемь. Из пятидесяти одной медсестры — пятнадцать. Из пятнадцати санитаров — пять. Из шести фельдшеров — двое. Остальные были убиты или ранены.

К тому же остро не хватало лекарств и перевязочных материалов. Все обезболивающие препараты давно закончились, эфир и хлороформ тоже, и хирурги оперировали «по живому» — палка в зубы — вот и весь наркоз. Терпи, солдат, как терпели все русские герои давно прошедших войн.

Спирт? Он ещё оставался, но был на вес золота, использовался в качестве обеззараживающего средства, и врачи не могли себе позволить его пить. Тем более давать раненым.

Просто так смотреть всё на это Максим не мог. С разрешения начальника медслужбы дивизии он старался присутствовать на самых трудных операциях, успокаивал боль.

Некоторых даже удавалось усыпить, погрузив в аналог эфирного наркоза.

Когда это случилось первый раз, хирурги были потрясены. Потрясены и обнадёжены. Они видели, как перед операцией (предстояло ампутировать бойцу ногу выше колена) младший лейтенант, про которого все знали, что он разведчик, хотя на самом деле лётчик, обхватил голову раненого, закрыл глаза, что-то пошептал, после чего боец расслабился и уснул глубоким сном.

— Режьте, — сказал младший лейтенант. — Он проснётся через час, не раньше.

На всё это действо у младшего лейтенанта ушло около десяти минут.

Ампутация прошла успешно.

Потом ещё одна. И ещё.

— Как вы это делаете? — спрашивали Максима врачи. — Это какой-то особый вид гипноза?

— Нет, — отвечал Максим. — Я не гипнотизёр. Я вообще не врач, у меня нет медицинского образования. Это что-то вроде энергетической подпитки биополя человека и воздействия на него.

— Какого ещё биопля? — хмурились врачи.

— Каждое живое существо, каждый орган и даже каждая живая клетка обладает так называемым биополем, — объяснял Максим. — Оно невидимо человеческому глазу, но на самом деле существует. Если уметь правильно на него воздействовать, управлять им, то можно, например, снимать боль. Или подстегнуть регенерацию тканей. Или погрузить человека в наркоз.

Врачи недоумённо переглядывались. Возникало подозрение, что у товарища младшего лейтенанта не всё в порядке с головой. Шарлатанство какое-то. А допускать шарлатана к раненым… Но ведь результат! Он действительно помогает раненым, это факт, они наблюдали это собственными глазами.

Спас положение один из хирургов, который до войны работал некоторое время во Всесоюзном институте экспериментальной медицины.

— Вспомнил, — сказал он. — Гурвич, да? Вы знакомы с работами Александра Гавриловича Гурвича? [1] Он как раз разрабатывает теорию биополя.

— Прошу прощения, коллега, — вмешался другой врач. — Но по моему глубочайшему убеждению, ваш Гурвич тот же шарлатан. Его теория не подтверждена экспериментально. Надеюсь мне не нужно убеждать вас в том, что без экспериментального доказательства любые гипотезы так и остаются гипотезами? Это в лучшем случае. В худшем — это просто домыслы. Эдак и до мракобесия недалеко. До утверждения, что какие-нибудь деревенские колдуны и шаманы действительно обладают способностями воздействия на это самое энергетическое поле или ещё на что-то там невидимое человеческому глазу! — он фыркнул. — Тогда, спрашивается, зачем нужны мы, настоящие врачи? Нет, я решительно против!

— Спокойно, товарищ военврач, — улыбнулся Максим. — Не горячитесь. Никто не собирается оспаривать необходимость и важность современной медицины. Никаких колдунов и шаманов. Просто некоторые необычные человеческие способности, которые имеются не у всех и широко не известны. Не удивляемся же мы, в самом деле, способности некоторых людей видеть в темноте.

— Ноктолопия, — кивнул противник мракобесия. — Редко, но бывает.

— А абсолютная память? — осведомился Максим.

— Что вы называете абсолютной памятью?

— Ну, скажем, способность за одну секунду запомнить страницу текста любой сложности. За две секунды — две страницы. И так далее.

— Бросьте, — махнул рукой врач-скептик. — Так не бывает.

— Почему? Потому что вы этого никогда не видели? Но я могу вам продемонстрировать. Есть под рукой какая-нибудь книга?

— Любая?

— Любая.

Врачи поднялся, вышел из операционной палатки и скоро вернулся с книгой в руках.

Максим повернулся спиной и сказал:

— Я не вижу, какая у вас книга. Вы сейчас откроете её на любой странице, дадите мне и отсчитаете две секунды. После чего заберёте книгу и будете сравнивать.

Врачи и присутствующие медсёстры с большим интересом следили за происходящим.

— Готово, — в руки Максима легла книга.

Секунда на левую страницу. Вторая секунда — на правую.

— Держите, — он протянул книгу врачу. — Я буду зачитывать наизусть, а вы сравнивайте.

Он прикрыл глаза и начал: «Седые дрозды сидели в поломанных клетках, одурев от кухонного чада. Синий жар дымился из-за дощатой перегородки, заклеенной розовыми обоями. Хозяин столовой Тигран, похожий на седого ежа, сердито нашвыривал на тарелки жирный гуляш. Квас в бутылках из-под кислоты пенился от солнца. Ртуть в термометрах вытягивалась готовыми разорваться столбиками и закрывала пятидесятое деление. Было девять часов утра…» [2]

Максим прочитал наизусть обе страницы, не ошибившись ни в одной запятой.

— Невероятно, — пробормотал врач-скептик. — Если бы я не видел своими глазами… Вы читали раньше «Кара-Бугаз»?

— Нет, — честно ответил Максим. — Но дело не в том, читал или не читал. Я же говорю — любая книга. Здесь нет ничего странного, товарищ военврач. У меня от природы абсолютная зрительная память. Я как бы делаю внутреннюю фотографию, а потом по ней читаю. Вдобавок к этому ещё несколько не совсем обычных способностей. В частности, умение воздействовать на биополе человека. Гурвич прав, биополе существует. Что до экспериментальных доказательств, то вы только что сами его наблюдали.

— Это что же, вы любого человека таким образом можете усыпить? — с интересом спросил врач, вспомнивший о работах Гурвича.

— Нет, — покачал головой Максим. — Кого-то получается, кого-то нет. Я не слишком умелый шарлатан, — он подмигнул врачу-скептику. Тот было насупился, но затем рассмеялся и сказал:

— Да какая разница, в конце концов? Признаю, что был неправ. Если можете помочь, помогайте, пожалуйста. Молиться на вас будем. Хоть бога и нет.

И Максим помогал.

Слухи о младшем лейтенанте по фамилии Свят, который умеет снимать боль, а иногда даже усыплять перед операцией и заживлять раны, мгновенно облетела раненых.

— Знаете, как они вас зовут? — спросил Максима начальник медслужбы дивизии военврач первого ранга Кравченко Константин Павлович. — Святой. Только и разговоров, когда Святой придёт, кому поможет, кому уже помог, а кого и вовсе от смерти спас.

— Делаю, что могу, Константин Павлович, — сказал Максим. Он чувствовал, что очень устал и даже его, казалось бы, безграничные силы, на исходе. Об этом же ему говорил и КИР, заметивший его состояние:

— Предупреждаю, дело может кончиться плохо. Загонишь себя. Насмерть не на смерть, но поправить здоровье потом будет очень трудно. Если вообще возможно. Я уже не раз тебя предупреждал. Побереги себя.

— Кто сейчас бережёт свое здоровье? — возражал Максим. — Война идёт. Великая Отечественная. Они, мои предки, значит, не берегут ни здоровье, ни саму жизнь, а я буду беречь? Кто я буду после этого?

— Дурацкий вопрос, уж извини, — отвечал КИР. — Если ты надорвёшься, то потом не сможешь помочь никому. А если надорвёшься до смерти… Слушай, я даже говорить об этом не хочу, мы это уже обсуждали. Не будь эгоистом, мы с тобой связаны неразрывно, я же тоже сдохну, если ты погибнешь! Подумай хотя бы обо мне, если о себе думать не хочешь…

Так они и разговаривали, повторяя уже сказанное по кругу. Максим понимал, что КИР прав, но сделать с собой ничего не мог. Он отдавал окружающим его людям всего себя, и мог поступать только так и никак иначе. Ничего, говорил он себе и КИРу. Вот вырвемся к своим, тогда и отдохнём, восстановим силы. А пока так.

Однако с ранеными нужно было что-то делать.

Как воздух нужны были лекарства, морфий, желательно эфир или хророформ, перевязочные материалы и много чего ещё.

Но где их взять?

Как раз об этом Максим и поговорил. Сначала с Латышевым, потом с начмедом, а затем с комдивом.

Все трое соглашались, что план Максима невероятно дерзкий, но в случае успеха может спасти множество жизней.

— Мы здесь, — показывал Максим на карте. — Вот здесь, севернее, примерно в двенадцати километрах, село Петровка-Роменская. Железная дорога. Немцы уже там. Село — районный центр Харьковской области. Значит, там должны быть какая-никакая больница. И эта больница уже превращена немцами в госпиталь. Наверняка, они всегда так делают. Мы ночью, вот по этой дороге, въезжаем на «опеле» в село. Переодетыми в немецкую форму, разумеется. Окружаем больницу и за десять минут выносим оттуда всё, что есть. Лекарства, морфий, бинты — всё. Раненых не трогаем, мы не звери.

— Хотя стоило бы, — пробормотал Латышев. — Они наших не жалеют.

— Если мы расстреляем раненых, то сразу станет ясно, кто мы такие, — сказал Максим. — А так есть шанс, что прокатим за своих. Хотя бы какое-то время. Пока разберутся, что к чему, мы уже будем далеко. Нет, раненых нельзя трогать.

— Уговорил, — сказал Латышев. — Только, думается мне, твоих диверсантов будет для этого дела маловато. Добавлю тебе ещё отделение своих. Нормально?

— Согласен.

Максим оказался прав во всём. В Петровке-Роменской действительно была больница, и в ней действительно размещался госпиталь. Из охраны — пост на въезде в село, на котором Максим уже привычно представился лейтенантом Манфредом Канном из семьдесят шестой пехотной дивизии.

— Семьдесят шестая, вроде бы, южнее? — наморщил лоб немецкий унтер.

— Всё правильно, — сказал Максим. — Есть сведения, что разрозненные части русских сделают попытку прорваться в этом районе буквально завтра. А у нас что-то со связью — вот, пришлось самому ехать в ночь. Куришь? — неожиданно спросил он.

— Курю, господин лейтенант.

— Кури, — Максим угостил унтера сигаретой, тот поблагодарил. — Кто в селе стоит?

— Только госпиталь и отделение охраны.

И всё? — удивился Максим. — Чёрт возьми, я был уверен, что здесь, минимум, рота. А если завтра русские появятся, что вы будете делать с одним несчастным отделением?

— Не могу знать, господин лейтенант, — отрапортовал унтер. — Две роты первого батальона за железной дорогой, в селе… как его… язык сломаешь с этими проклятыми русскими названиями…

— Сергеевка? — подсказал Максим, хорошо помнивший карту.

— Да, Сергеевка! — обрадовался унтер. Это было последнее, чему он обрадовался в этой жизни. Максим выстрелил ему в лоб из «вальтера» с глушителем (дивизионные умельцы-ремонтники накануне соорудили приемлемый глушитель по его чертежам) и убил наповал.

Потом выскочил из машины и застрелил второго постового, который только-только успел снять с плеча винтовку.

Оттащили убитых в кювет, перерезали телефонный провод, забрали оружие, боеприпасы и въехали в село.

Фактор внезапности и немецкая форма в очередной раз сыграли на их стороне, — отделение охраны при госпитале удалось ликвидировать практически бесшумно, после чего советские разведчики с Максимом во главе вошли в госпиталь.

[1] Русский и советский биолог, эмбриолог, открывший сверхслабые излучения живых систем (митогенетическое излучение) и создавший концепцию морфогенетического поля. Работал в ВИЭМ и даже был его директором. Лауреат Сталинской премии (1941 год).

[2] «Кара-Бугаз», Константин Паустовский.