По прозвищу Святой. Книга вторая

Глава одиннадцатая

Однако накладки хороши против дальней и воздушной разведки. Если за тобой следят с сотни метров, то они не помогут, — свет фар всё равно виден и виден хорошо.

Тем более что от места, где устроил засаду Максим до дороги было и вовсе метров двадцать.

За то время, что немцы проползли эти четыре километра, раненых отнесли и отвели подальше, укрыв у реки; бойцы заняли свои места, получив чёткий приказ, а Максим, добавив к трофейному автомату трофейную же винтовку, успел соорудить две связки гранат (подходящая бечёвка оказалась в вещмешке запасливого Гринько) и с помощью КИРа изучил их устройство.

Вес без осколочной «рубашки» — пятьсот грамм.

В боевой части — сто сорок грамм тротила или аммонала.

Значит, четыре гранаты весят два килограмма, а взрывчатки там пятьсот шестьдесят грамм — вполне хватит, чтобы остановить танк. Даже, пожалуй, «Тигр» и «Пантеру», которых у немцев всё равно пока не имеется. Ну, а уж лёгкий Т-II и подавно.

Вот и немцы.

Мотоцикл, шедший первым, ещё сбавил скорость перед бродом.

Ну, с Богом.

Максим дважды выстрелил из «маузера», быстро передёрнув затвор.

Пах! Пах!

Ему не нужно было видеть мушку и совмещать её с прицелом, чтобы попасть.

Он и попал.

Солдат, сидевший за рулём мотоцикла, свалился в реку. Тот, что был в коляске, дёрнулся и обмяк, свесив голову набок.

Мотоцикл встал и заглох.

Третьим выстрелом Максим снял командира танка, который торчал в люке и на свою беду не успел среагировать и нырнуть в башню.

Пах!

И нет командира.

Танк сбавил ход — механик-водитель явно не понимал, что происходит, а команды дать было некому. За ним сбросили и так невеликую скорость броневик, грузовой ' опель' и оба оставшихся мотоцикла.

С двух сторон из-за кустов и деревьев по немцам ударили очереди и винтовочные выстрелы.

Полетели гранаты.

— Огонь! — крикнул Максим, повернул предохранительную чеку, поставив гранату на боевой взвод, и метнул связку под гусеницы танка.

Секунда на замах и бросок.

Две секунды на полёт.

Полсекунды, чтобы удачно приземлиться.

Взрыв!

Десятитонная бронированная машина дёрнулась и остановилась.

Гусеницы я ей точно сорвал, подумал Максим и швырнул вторую связку в «Ганомаг».

Это было избиение.

Немцы — следует отдать им должное — проявили неплохую реакцию и выучку, посыпались через борта машин, залегли и открыли ответный огонь.

Да только тех, кто смог это сделать, осталось слишком мало, — удар из засады был настолько неожиданным и удачным, что сразу же выкосил больше половины личного состава.

Два мотоцикла, замыкавшие колонну, попытались развернуться и уйти, но пулемётная очередь с одной стороны дороги и автоматные с другой быстро их остановили.

Ещё через три минуты всё было кончено.

Танк и «Ганомаг» не подавали признаков жизни. Грузовик, с изрешечёнными пулями бортами и кабиной, — тоже. Про мотоциклы и речи нет — один почти утонул в реке, второй перевернулся, а бензобак третьего взорвался, и теперь бензиновое пламя освещало неверным светом останки мотоцикла и два трупа немецких солдат неподалёку.

Внимательно и осторожно осмотрели место боя. Троих раненных, которые попытались поднять оружие, пристрелили на месте. Остальные были то ли убиты, то ли умело притворялись таковыми. Всего немцы потеряли тридцать два человека, включая троих танкистов — неполный взвод.

На переднем сиденье «Ганомага», рядом с раненым водителем в звании ефрейтора, обнаружился офицер. Тоже раненый. Молодой, белобрысый лейтенант потерявший фуражку, с окровавленной головой и алым пятном крови на левом рукаве.

Кобура на его ремне была расстёгнута, в правой руке плясал «вальтер». Широко раскрытые голубые глаза были полны страха и ненависти.

— Не подходите, — хрипло предупредил он, когда свет фонарика упал ему на лицо. — Не подходите, я буду стрелять.

— Уже испугались, — насмешливо сказал Максим. — На вас, лейтенант, сейчас направлено несколько стволов, так что лучше бросьте свою пукалку от греха.

— Буду стрелять, — упрямо повторил лейтенант и облизнул пересохшие губы. — Уберите фонарь, он меня слепит!

Максим засмеялся.

— Давайте меняться. Вы бросаете пистолет, а мы убираем фонарь.

Лейтенант подумал, положил пистолет рядом с собой, продемонстрировал пустую ладонь.

— Э, нет. Бросьте его ко мне.

Лейтенант отшвырнул пистолет дальше.

— Вот так-то лучше, — сказал Максим. — Имя? Звание и должность? Подразделение? Цель задания?

— Я ничего не скажу, — ответил лейтенант.

— Смелый, — констатировал Максим. — Прямо герой. А под пытками? Причём не вас будем пытать, а ваших людей. Некоторые из них ещё живы. Например, ваш водитель, ефрейтор.

Максим посветил на ефрейтора. Пуля пробила тому грудь, лицо было залито кровью из разбитой брови, но солдат находился в сознании — полулежал, откинувшись на борт бронетранспортёра, кривился от боли и часто моргал длинными и по-девичьи густыми ресницами.

— Пытайте, — сказал лейтенант. — Не зря фюрер говорил, что русские — это звери. Варвары.

— По-вашему, чтобы стать цивилизованным человеком, нужно убивать евреев, цыган и славян и душить в газовых камерах стариков, инвалидов, детей и женщин?

— Я вас не понимаю. В каких камерах?

— Значит по первому пункту о евреях, цыганах и славянах у вас нет возражений?

— Не ловите меня на слове!

— Больно ты мне нужен, ловить тебя на чём-то, — Максим перешёл на «ты». — Мне, в общем-то, и так понятно, откуда вы и зачем здесь появились. Но я рассчитывал оставить в живых тех, кто поделится информацией. Теперь же придётся просто всех убить.

— Не надо, господин офицер, — с трудом произнёс ефрейтор и вытер тыльной стороной ладони кровь, проступившую на губах. — Я скажу.

— Молчите, ефрейтор, — процедил лейтенант. — Имейте мужество встретить смерть, как истинный ариец!

— Вот вы, господин лейтенант, и принимайте. Как истинный ариец. А я жить хочу. Семнадцатая армия, господин офицер. Четвёртый армейский корпус, семьдесят шестая пехотная дивизия…

— Замолчи! — с неожиданной прытью немецкий лейтенант рванулся вперёд, стараясь дотянуться до пистолета.

Максим подождал, пока он дотянется, и дал короткую очередь.

Та-та-та!

Пули разнесли лейтенанту череп. Тот дёрнулся и затих.

— Продолжайте, ефрейтор.

Делая паузы, солдат рассказал то, о чём Максим уже догадывался, — их первый взвод (разведбатальон, третья рота), усиленный танком, был послан вперёд с целью обнаружения русских.

— Нам приказали тут же отступить, когда завяжется бой. Но мы не думали, что вы так близко.

— Семьдесят шестая дивизия?

— Да.

— Кто командир?

— Генерал-лейтенант Максимилиан де Ангелис.

Ишь ты, подумал Максим, тёзка.

— КИР, — мысленно позвал он. — Проверить можешь?

— Всё правильно, — ответил тот. — По моим сведениям семьдесят шестой пехотной дивизией в этот период командовал генерал-лейтенант Максимилиан де Ангелис. Австриец. Двадцать третьего ноября сорок второго года дивизия вместе с хорошо нам знакомой шестой армией попадёт в окружение под Сталинградом и будет почти полностью уничтожена.

— Туда ей и дорога. Ефрейтор, — обратился он к немцу. — Где расположен ваш полк?

— В окрестностях посёлка Ромодан. Там же и дивизия. Ещё полевой аэродром. Бомбардировщики — «юнкерсы», три километра на юг от села.

Максим припомнил карту и масштаб. Получалось около двадцати километров по прямой. Близко, надо торопиться.

— Хорошо, ефрейтор. Вы сказали правду, поэтому убивать вас я не стану.

— Я тяжело ранен, — сказал ефрейтор, закашлялся и вытер с губ кровь. — Мне нужна медицинская помощь.

— Знаю. Больше скажу. Пуля застряла в груди, в лёгком, и вам нужна срочная операция. Но это невозможно. Понимаете меня?

Ефрейтор молчал, глядя исподлобья.

— Понимаете, — констатировал Максим.

В «Ганомаг» запрыгнул Латышев.

— Ну, что тут у нас?

Максим коротко передал слова ефрейтора.

— Двадцать километров, значит, — повторил Латышев. — Близко.

— Вот и я говорю. Но успеть можно.

— Особенно, если воспользоваться техникой. Ты не поверишь, но грузовик, «опель», цел. Колесо только пробило. Ребята сейчас заменят и можно ехать.

— Отлично. Свисти, когда будем готовы. Я ещё побеседую с ефрейтором.

— Что с ним беседовать? Он уже всё сказал. Пристрелить его, и все дела.

— Я обещал жизнь тем, кто даст информацию. Он дал. Кстати, что с остальными ранеными немцами?

— Добили. Там было-то всего четверо.

— Не слышал выстрелов.

— Мы ножами, — ухмыльнулся Латышев. — Патроны ещё на них тратить. Опять же, лишний шум ни к чему.

— А наши потери?

— Один убит, трое ранены. Легко, царапины.

— Очень хорошо.

— Не то слово.

Ефрейтор, не понимая по-русски, с тревогой переводил взгляд с Максима на Латышева и обратно. Чувствовал, что разговор касается его.

— Ладно, заканчивай здесь, — Латышев развернулся и канул в ночную темноту.

— Насаживай, насаживай его! — послышался чей-то голос возле грузовика. — Ровнее держи, твою мать! Вот так. Теперь завинчивай…

Скоро поедем, подумал Максим и посмотрел на ефрейтора. Тот уже не вытирал рот, не было сил, кровь стекала на воротник мундира по подбородку и шее.

Максим подобрал «вальтер» лейтенанта, вытащил обойму. Выщелкнул патроны, оставив один. Снова вставил обойму.

— Вот что, ефрейтор… — начал.

Что-то изменилось.

Ефрейтор молчал, его глаза были по-прежнему открыты. Но это уже был взгляд неживого человека. Точнее, не взгляд. Потому что у мертвецов нет взгляда. Глаза ещё есть, а взгляда уже нет.

Для верности Максим попробовал нащупать пульс на шее. Пульса не было.

Максим, закрыл мертвецу глаза, сунул «вальтер» в карман лётного комбинезона и спрыгнул с бронетранспортёра.

Погибшего красноармейца похоронили на берегу Сулы, под ивами. Пока часть взвода собирала трофеи, другая помогала поставить на колёса грузовик, третья сапёрными лопатками быстро выкопала могилу в мягкой после дождя податливой земле.

Латышев произнёс короткую речь, в которой пообещал, что никого из отдавших жизнь за Родину советский народ не забудет, а враг обязательно будет разбит.

Дали скупой залп над могилой и пошли к «опелю».

Немцев хоронить не стали, бросили там, где они лежали. Забрали только оружие, документы, продовольствие, медикаменты и патроны. Сняли наручные часы с тех, у кого они были. Кто-то даже не побрезговал свои разбитые вдрызг прохоря [1] сменить на крепкие немецкие сапоги.

Это натолкнуло Максима на мысль.

— Егор, — обратился он к Латышеву. — Прикажи бойцам раздеть с десяток трупов. Тех, у кого обмундирование поцелее. Раздеть и разуть. Офицерский тоже, он в «Ганомаге лежит».

— Зачем?

— Форма врага — то же оружие. Если с умом использовать.

— Ага, — задумчиво произнёс лейтенант. — Лады, сделаем.

Проблема возникла с со спаренным танковым пулемётом MG-34. Никто не знал, как его снять, а бросать не хотелось.

— Да и хрен с ним, — в сердцах ругнулся Латышев, когда у очередного красноармейца ничего не вышло. — Довольно будет одного, с бронетранспортёра.

— Э, нет, — не согласился с таким решением Максим. — Дайте мне минуту.

В танке было темно, как… в танке. Но только не для Максима.

Он уселся на командирское сиденье, вдохнул запах металла, пороха, оружейного масла и чужого пота, огляделся. Вспомнилось детство, Москва, танковый музей в Кубинке, куда привёз его отец. Двенадцатилетний Максим завороженно ходил между грозными машинами прошлого, забирался внутрь тех, куда было разрешено забираться, представлял себя танкистом, ведущим бой с врагом. Думал ли он, что когда-нибудь будет сидеть внутри настоящего немецкого танка, который только что самолично подбил связкой гранат? Конечно же, не думал и не мог думать. При всей его тогдашней любви к фантастике, это было слишком фантастично. Ладно, отставить воспоминания, время не ждёт. Как же это делается…

— Что ты хочешь? — осведомился КИР, который стал себе иногда позволять вступать в разговор без приглашения. Что делать, имплант с каждым днём сживался со своим носителем всё глубже и плотнее, а искусственный разум, находящийся в нём, проявлял известную самостоятельность. Это было неизбежно, и Максим иногда задумывался над тем, что наступит время, когда они сживутся настолько, что разлука будет казаться невозможной. Если, конечно, оба останутся в живых.

— Пулемёт снять.

— Имеется «Памятка по использованию немецких боевых и вспомогательных машин». Она сорок второго года, но нам разницы нет.

— И что, в ней есть как снять с немецкого танка пулемёт?

— Представь себе.

— Давай, показывай.

— Питание у пулемёта магазинное или ленточное?

— Магазинное.

— Открой лючок маски. Там рычаг есть, справа от пулемёта, подай его вперёд до отказа.

Максим нашёл рычаг.

— Есть.

— Открой крышку кожуха. Там ещё один рычаг, подай его от себя.

— Сейчас… Есть.

— Теперь накидка. Там запирающий рычажок, на себя его. И накидку откинь.

— Наворотили рычагов, мать его… — пробормотал Максим. — То ли дело в нашем старом добром цифровом мире — пальцем в экранчик ткнул, и готово. Есть.

— Молодец. Теперь цитирую: «Отвести вправо защелку накидной вилки, находящуюся на внутренней стороне левой щеки вилки, и откинуть вилку назад». Соображаешь?

— Погоди… минуту… кажется так… Есть.

— Браво! Ты прирождённый немецкий танкист. Приподними пулемёт и вытащи его.

Конечно, не за минуту, но за три Максим справился, чем заслужил уважительные взгляды красноармейцев и отдельно Латышева.

В кузов погрузили раненых, оружие, патроны и обмундирование, залезли сами. За руль сел красноармеец, руководивший заменой колеса. Ещё месяц назад он крутил баранку бронеавтомобиля БА-6, а до войны, по его словам, шоферил в городе Куйбышев. Латышев устроился рядом с ним в кабине.

— Главное, не разгоняйтесь, — посоветовал Максим. — У нас раненые, чтобы не растрясло их.

— Я аккуратно, товарищ лейтенант, — заверил шофёр-красноармеец.

Поехали.

Уже через пять километров дорогу перегородил завал из брёвен. Машина остановилась. Шофёр выключил фары, но мотор глушить не стал.

Латышев открыл дверь, высунулся из кабины и бесшабашно крикнул:

— Эй, славяне! Расположение сорок второй далеко? Разведка вернулась.

— Товарищ лейтенант, это вы? — раздался в ответ невидимый голос.

— Я! Это ты, Сидоров?

— Я. Пароль скажите.

— Ну ты зануда, Сидоров. Вымысел.

— Фантазия. Проезжайте.

— Издеваешься?

— Нас тут всего трое, товарищ лейтенант, — обиженно сказал Сидоров. — Так что пусть ваши разведчики брёвна оттащат, тяжёлые они. А мы поможем.

Дорогу освободили за несколько минут, и ещё через минуту-другую «опель» через импровизированный КПП въехал в расположение дивизии.

Точнее, того, что от неё осталось.

Тем не менее, лагерь был устроен по всем правилам: на сухом возвышенном месте в несколько рядов серели палатки. Так же Максим заметил наспех сооружённые блиндажи и землянки, отхожие места, плац. Даже нечто вроде парка техники имелось — относительно ровная площадка, на которой в три ряда стояло два с половиной десятка «полуторок». Чуть в стороне Максим увидел четыре танка: два Т-26, один КВ-1 и одну «тридцатьчетвёрку». Здесь же стояло несколько семидесятишестимиллиметровых дивизионных пушек.

Пока разгружались, относили и отводили в медсанбат раненых, размещались, начало светать.

Латышев и Максим успели позавтракать трофейными консервами с хлебом и запить завтрак чаем, когда их нашёл ординарец комдива — пожилой солдат лет пятидесяти по имени Кузьма Степанов. Рассказывали, что комдив взял к себе Степанова ординарцемпосле того, как погиб его прежний, прикрыв комдива от осколков мины своим телом. Степанов был в группе бойцов, которая дрогнула при бомбёжке и без приказа отступила с передовых позиций. На первый раз комдив их простил и снова отправил на передовую. А Степанова взял к себе ординарцем по причине того, что был он ему ровесником, человеком семейным, многодетным и обстоятельным.

— А ещё раз побежишь — сам пристрелю, — якобы сказал он Степанову.

С тех пор Степанов честно служил своему начальнику и командиру и стал воистину незаменимым [2].

— Товарищ комдив просит к себе, — сказал он степенно.

Комдив — высоколобый генерал-майор лет сорока с лишним, с щёточкой усов под крупным носом и волевым подбородком ждал их в своём блиндаже. От Латышева Максим уже знал, что зовут комдива Илья Васильевич Васильев, а от КИРа — его судьбу.

Но сейчас, в середине сентября сорок первого года, генерал-майор был жив и ждал от разведки нужных, как воздух, сведений.

И эти сведения ему были предоставлены.

После того, как Латышев кратко и ёмко доложил о результатах разведрейда, пришла очередь Максима.

— Разрешите сказать, товарищ генерал-майор?

— Говорите, лейтенант.

— Мне кажется, нужно идти на прорыв сейчас, пока ещё не поздно. Бить в стык между частями Гудериана и Клейста. Они пока не замкнули клещи, но очень скоро это сделают.

— Надо же, — насмешливо произнёс генерал-майор. — Всего младший лейтенант, к тому же лётчик, а уже военачальник. Стратег! Полководец! Александр, мать его, Македонский. Откуда у тебя такие сведения, лейтенант?

[1] Сапоги (жарг.)

[2] Оммаж «Солдатами не рождаются» Константина Симонова. Степанов частично списан с ординарца Серпилина Птицына.