По прозвищу Святой. Книга вторая

Глава десятая

День угасал. Солнце завалилось за деревья, и его лучи с трудом пробивались сквозь них. Тени удлинились. Задул холодный северо-западный ветер, нагоняя облака и донося до людей отдалённый звук канонады. Где-то шёл бой.

— Твои бойцы как, в темноте видеть умеют? — спросил у Латышева Максим.

— С чего бы? — удивился тот. — Мы же не совы, обычные люди.

— Вы — разведчики. Разве вас не учили?

— Я обычное пехотное училище закончил, — пожал плечами Левашов. — Ванька-взводный. В разведку уже на войне попал.

— Ясно. Тогда я, с твоего позволения, небольшую лекцию людям прочту, пока совсем не стемнело. Тебе тоже послушать будет невредно.

Собрали бойцов вместе.

— Товарищи красноармейцы, — негромко, но так, чтобы было слышно всем, начал Максим. — Нам предстоит ночной марш-бросок. Цель — выйти в расположение дивизии. В каком направлении двигаться, мы знаем. С нами двое тяжелораненых, понесём их на носилках, будем меняться. Почему ночью? Потому что ночью немцы спят, они любят порядок. А нам, русским, по хрену — что ночь, что день, лишь бы жить не лень.

Бойцы засмеялись, оценив поговорку, которую Максим только что на ходу придумал.

— Вот и будем жить, — продолжил Максим. — Однако ночь обещает быть тёмной. Поэтому несколько советов, чтобы лучше видеть в темноте. Первое — хорошо поесть и выспаться, это мы выполнили, спасибо немцам.

Бойцы опять засмеялись.

— Второе. Перед выходом всем пять минут глубоко подышать. Вот так, — он показал. — Живот-грудь — вдох, грудь-живот — выдох. Это необходимо, чтобы насытить кровь и весь организм кислородом. Наши глаза будут лучше видеть, а уши слышать. Третье — умыться холодной водой, ручей знаете где. Наконец, четвёртое. В темноте прямо перед собой не таращиться, смотреть краем глаза, боковым зрением, как бы невзначай. Тогда разглядишь всё, что надо. Не так как днём, но разглядишь. Никаких фонариков, костров, факелов, спичек, зажигалок. Хотите курить — курите сейчас. Когда стемнеет, курить не дам — никотин на ночное зрение плохо влияет, а глаза к темноте должны привыкнуть. Всё ясно?

Раздались голоса:

— Так точно.

— Ясно, товарищ младший лейтенант.

— Разрешите вопрос? — поднял руку сержант Найдёнов.

— Разрешаю.

— Зачем холодной водой умываться? Про боковое зрение я с детства знаю, а вот про воду не слыхал раньше.

— Если коротко — для бодрости, чтобы спать не хотелось. Ещё вопросы?

Больше вопросов не было.

Ближе к ночи пошёл дождь. Мелкий, холодный, затяжной. Небо заволокло сплошной облачной пеленой, и стало темно — хоть глаз выколи. В лесу ночью всегда темно, но, когда не видно звёзд и луны — особенно.

Костров не разжигали. Только ушли с поляны, расположившись под деревьями, чья осенняя дырявая листва давала хоть какую-то защиту. Ждали команды.

Связанные немцы сидели под охраной маленького солдата по фамилии Прокопчик и терпеливо ждали своей судьбы. За пять минут до выхода к ним подошёл Максим.

— Жить хотите? — спросил.

— Да, герр офицер, — Вилли сделал попытку подняться. — Очень хотим.

— Сиди, — Максим вытащил нож.

Немцы вздрогнули, побледнели.

Максим перерезал пленным верёвки на руках и ногах:

— Теперь раздевайтесь. До трусов. И разувайтесь тоже.

Оба солдата торопливо разделись и теперь стояли перед Максимом, обхватив себя руками.

Да, ребятки, подумал Максим, сентябрь это вам не август. Дождик уже холодный. Ничего, насмерть не замёрзнете, до зимы ещё далеко.

— Рядовой Прокопчик, — приказал он. — Заберите их одежду и сапоги.

— Куда забрать, товарищ лейтенант?

— На голову себе! Что за вопросы, боец? Пусть красноармейцы по вещмешкам рассуют. Главное, здесь не оставлять. Выполняйте.

— Есть! — маленький Прокопчик взял одежду и сапоги (Максим с удовлетворением заметил, что глаза солдата уже адаптировались к темноте) и ушёл.

— Теперь вы, — снова перешёл на немецкий Максим. — Будете сидеть здесь до утра. Утром, какрассветёт, можете попробовать выйти к своим. Без одежды и сапог это затруднительно, понимаю, но кому сейчас легко? Да, чтоб не было так грустно сидеть всю ночь раздетыми под холодным дождём, разрешаю разжечь костёр. Но не сразу, а когда мы уйдём. Вот, держите, — он вложил в руку Вилли коробок спичек.

— Благодарим, герр офицер, — Вилли натурально поклонился Максиму. — Не забудем вашу доброту.

— Надеюсь, что не забудете. И вот ещё что… — он помедлил. — Запомните сами и передайте другим, если смелости хватит. Германия проиграет эту войну. Москву вам не взять, а мы возьмём Берлин второго мая сорок пятого года, после чего Германия подпишет полную и безоговорочную капитуляцию. Гитлер, Гиммлер, Геббельс и Геринг покончат жизнь самоубийством. Других повесят. Вспомните мои слова, если доживёте. А если не доживёте, тоже вспомните. Перед смертью.

Он развернулся и ушёл.

Через три минуты, ровно в двадцать два часа тридцать минут, проверив, чтобы ничего при движении не звякало и не гремело, красноармейцы покинули поляну и гуськом двинулись на запад. Впереди, выбирая тропинки, шёл Максим. В темноте он видел лучше всех.

Подробных карт, соответствующих этому времени и местности, в необъятной памяти КИРа практически не было, это Максим давно понял. Те, что имелись, относились к концу двадцать первого века и мало были полезны, за сто пятьдесят лет очень и очень многое изменилось. Города, городки и сёла разрослись, появилось множество новых дорог — в основном автомобильных, но и железных тоже. Но главное — сильно изменился ландшафт.

Нет, холмы, возвышенности, низменности, долины и реки остались на месте, хотя последние довольно сильно обмелели. Леса, вот что стало в конце двадцать первого века совершенно другим. Здесь они были обширные, густые, дремучие, тянулись на десятки километров. В них обильно водилось зверьё и птицы, а про грибы-ягоды и говорить нечего — иди и собирай.

Не то было во времена Максима. Леса на территории бывшей Украины, которая вернулась домой и теперь уже навечно стала Россией, изрядно поредели. Там где когда-то шумел вековой лес, остался в лучшем случае лесок, на месте леска ютилась роща, а на месте густых рощ раскинулись поля. Кое-где леса, конечно, восстанавливали, сажали новые, но это были уже совсем другие леса.

Поэтому лётную карту, лежащую в планшете, Максим давно «сфотографировал» и запомнил до мельчайших деталей так, что теперь не нужно было всякий раз её разворачивать, чтобы сориентироваться.

А направление движения и скорость он чувствовал лучше любого компаса и спидометра.

Об этом и не только у них с Латышевым зашёл разговор незадолго до выхода.

— Странный ты всё-таки парень, Коля, — сказал лейтенант, закуривая немецкую сигарету.

— Ты бы не курил пока, — промолвил Максим. — Я же говорил. Никотин плохо влияет на ночное зрение.

— Вот я и говорю — странный. Откуда, к примеру, тебе это известно?

— Читал. Я вообще люблю читать. Все мои знания, которые не входят напрямую в лётную подготовку, — оттуда, из книг.

— Хорошо, допустим. А немецкий? Ты же шпрехаешь, что твой немец, я слышал.

— У нас в трудовой коммуне имени Феликса Эдмундовича Дзержинского был хороший учитель немецкого, — сымпровизировал Максим. — Шенгальц Игорь Оттович, из поволжских немцев. А языки я всегда любил учить. Вообще учиться люблю. Есть во мне такая фигня. Я не понял, Егор, что за наезд?

— Наезд? Какой ещё наезд?

— Это я так претензии называю. Наезд. Образное выражение.

— Понятно. Какой же это наезд? Так, интересуюсь. Просто таких, как ты, я никогда не встречал.

— Таких — это каких?

— Да вот таких… Всё ты знаешь, все умеешь, всё помнишь. Немецкий знаешь. В темноте видишь почти как днём. Лечить руками умеешь. Стреляешь как снайпер. В разведке любому сто очков дашь.

— Откуда ты знаешь, как я стреляю?

— Троих немецких разведчиков ты убил? Ты. К тому же я вижу, как ты с оружием обращаешься. Словно родился с ним.

— Лётчиков тоже учат стрелять, Егор. А хватаю я всё на лету, как ты уже понял. Талант у меня. Таким родился. Ну и жизнь многому научила. Я же беспризорничал, пока в коммуну не попал.

— Встречал я бывших беспризорников, — покачал головой Егор. — Они, спору нет, ребята хваткие, но с тобой не сравнить.

— Ещё раз спрошу. К чему все эти вопросы? Если подозреваешь, что я вражеский агент, то зря. На хера немецкому агенту кучка уставших красноармейцев во главе с таким же лейтенантом?

— Например, чтобы с их помощью попасть в дивизию, втереться в доверие к командованию, а потом подвести всех под монастырь. Что в данном случае означает завести к немцам, — сказал Латышев. — Как тебе версия?

— Никуда не годится, — отмёл Максим. — Зачем такие сложности? Попасть в расположение дивизии гораздо проще одному, чем тащить с собой вас всех. Ещё и двоих тяжелораненых в придачу. И потом. Ты же сам и твои люди видели воздушный бой, как меня сбили, и я выпрыгнул с парашютом. Видели или нет?

— Видели. Только откуда мне известно, что это именно ты спрыгнул с парашютом?

— Ага, — насмешливо продолжил Максим. — Это был переодетый в нашу лётную форму и с нашими документами пилот «мессера». Который на самом деле не пилот, а немецкий шпион, хорошо подготовленный агент абвера. Тонкий расчет. И своих разведчиков уже на земле он, то есть я, специально положил. Пожертвовал ими для большей достоверности. Так что ли, Егорушка?

Лейтенант молчал, насупившись. Он уже понимал, что наговорил кучу глупостей, но не знал как выйти из разговора, сохранив лицо.

— Короче, не выйдет из тебя контрразведчика, товарищ лейтенант. Хороший фронтовой разведчик, может быть, и получится, а вот для контрразведки подготовки у тебя маловато. И подготовки, и умения быстро думать и анализировать. Извини уж за прямоту. Свой я, Егор, свой. Красный командир, летчик, комсомолец Николай Свят. Святой, какпрозвали меня в нашем партизанском отряде.

— Почему Святой? — Латышев явно обрадовался смене темы. — Из-за фамилии?

— Да это всё евреи, которых я спас от расстрела. Они прозвали. А остальные подхватили. Эх, как они там без меня, живы, нет… Должны быть живы.

— Привык к ним?

— Привык. Всего месяц вместе воевали, а привык. Как родные стали. К тому же… — Максим чуть было не сказал про Людмилу, но передумал.

— Что?

— Ничего. Не имеет значения. Кончай курить, Егор, серьёзно говорю. Скоро выходим.

— Раскомандовался… — пробурчал Латышев, но сигарету затушил.

К железной дороге, ведущей из Лохвиц на юг к Кременчугу вышли через час. Здесь было на удивление тихо — ни тебе немецких патрулей, ни десанта. Только где-то далеко на северо-западе взлетали сигнальные ракеты, слышались редкие пулемётные очереди и винтовочные выстрелы.

Километра четыре, прикинул Максим, учтя время года и дождь, который к этому времени поутих, но всё равно продолжал моросить. К тому же нам туда не надо. Нам на юго-запад, направление примерно на Лубны. Где-то там, за речкой Сула, должна располагаться сорок вторая стрелковая дивизия. Точнее, её остатки. Вряд ли без данных разведки они куда-то сунулись. Ждут.

— Чего сидим, мокнем? — осведомился шёпотом Латышев, присаживаясь на корточки рядом с Максимом, который в той же позе замер у железнодорожных путей, всматриваясь и вслушиваясь в дождливую темноту.

— Да вот, думаю, — ответил тот тоже шёпотом. — Взрывчатка есть у нас?

— Тротиловые шашки стандартные двухсотграммовые.

— Шнуры, взрыватели?

— Есть. Брали на всякий случай у сапёров.

— Молодцы. Вот он, этот случай.

— Думаешь, надо «железку» взорвать? — догадался Латышев.

— Ага. Я же партизан или где? — Максим подмигнул Латышеву. — Это теперь не наша дорога, по ней немцы будут свои резервы подтягивать и перебрасывать. Давай сделаем им немножко больно, как говорят в Одессе.

— Хм, — хмыкнул лейтенант. — А что, давай.

Подорвать дорогу вызвались сержант Найдёнов и маленький солдат Прокопчик. По их словам, дело с толовыми шашками они имели.

— Смотрите, — на всякий случай показал Максим. — По две рядом с каждой стороны. Здесь и здесь. Подкопались под рельс, заложили шашку, вставили запал со шнуром, подожгли, отошли.

— Да знаем мы, товарищ лейтенант, — сказал Найдёнов. — Не маленькие.

— Поджигать знаете как?

— Обижаете. Спичку прижать к шнуру, и потом уже по ней коробкой чиркать. От дождя своим телом укрыть.

— Правильно. Длина шнура — сантиметров двадцать. Значит, у вас примерно двадцать секунд, чтобы отойти на безопасное расстояние. Всё ясно?

— Так точно, — ответил сержант. — Да не беспокойтесь вы, товарищ лейтенант, всё будет тип-топ.

Они взорвали рельсы, и ушли через поле на юго-восток.

Миновали один перелесок, второй. Звуки стрельбы на северо-западе стихли, сигнальные ракеты тоже перестали взлетать в небо. Теперь только огни далёких пожаров — это горели деревни — чуть разгоняли ночную мглу и вселяли в солдатские сердца ненависть, столь необходимую для борьбы с сильным и беспощадным врагом.

Через час дождь окончательно угомонился, на небе, в разрывах облаков, замерцали звёзды.

Вскоре Максим уловил запах речной воды, и впереди тёмными пятнами выступили приречные ивы и другие деревья.

Это была Сула. Оказалась она не намного шире хорошо знакомой Максиму речки Жерев. Но к Жереву с левого берега подступал лес, а здесь этого не было, хотя деревьями и кустами берега поросли густо.

Сначала шли по левому берегу, вниз по течению, почти точно на юг. Затем наткнулись грунтовую дорогу, которая переходила в брод и выныривала на правом берегу. Одновременно с этим Максим услышал звук моторов. Пока далеко, но шум приближался. С юго-востока.

— Стоим, — негромко сказал Максим и остановился.

— Что? — спросил Латышев.

— Слышишь?

Лейтенант прислушался. Он чуть наклонился вперёд, перенёс тяжесть тела на одну ногу, приоткрыл рот, и Максим подумал, что чему-то командир разведвзвода за время войны научился, — в таком положении действительно было лучше слышно.

— Вроде, шум моторов, — неуверенно сказал Латышев. — Далеко. Или мне кажется?

— Не кажется, — сказал Максим. — Один танковый, один грузовика, один бронетранспортёра и два мотоциклетных. Нет, три. Немцы. Примерно в четырёх километрах от нас. К нам едут, сюда.

— Ну и слух у тебя, — пробормотал Латышев.

— Достигается упражнениями. Как-нибудь научу, если захочешь. Но это потом. Что делать будем?

— Думаешь, разведка боем?

— Думаю, да. Немцы знают, что где-то там, за Сулой, остатки двадцать первой армии и твоей дивизии в частности. Но им нужно знать точно. Вот и послали усиленный взвод. Может быть, два. Задача: переправиться на другой берег, обнаружить наши передовые части и отступить с боем. А завтра уже двинуть сюда силы посерьёзнее.

— Хреново, если так.

— Да оно по любому хреново. Но это война, тут по-другому редко бывает. Противотанковые гранаты есть?

— Какие ещё противотанковые? Слышал я, что их начали выпускать, но до нас не дошли. Обычные РГД-33. Наступательно-оборонительные.

Максим вспомнил картину Александра Дейнеки «Оборона Севастополя». Советский моряк на переднем плане двумя руками замахнулся связкой гранат. В следующее мгновение он швырнёт их в наступающих немцев. Сколько там у него было этих РГД-33? Кажется, четыре. Точно — четыре. Причём связаны так, что рукоятки трёх торчат вверх, одной — вниз, а все четыре боевые части — вместе. Дейнека знал, что писал. Именно так в начале войны танки и били — связками гранат. И не только танки, и не только в начале войны…

— Сойдёт. Предлагаю устроить засаду. Раненых отвести подальше, ниже по течению. Остальным залечь по обеим сторонам, за кустами и деревьями, сразу у брода. Как подойдут… Первым они наверняка пустят танк. Потом двинутся остальные. Танк я беру на себя. Ваша задача — гранатами, пулемётным, автоматным и винтовочным огнём уничтожить остальных. Всех, чтобы никто не ушёл. Если что-то из техники уцелеет — хорошо, может пригодиться. Нет, значит, нет. Сигнал к атаке — три зелёных свистка.

— Смешно, — сказал Латышев.

— Извини. Как танк подорву, так сразу и начинайте бить. Он встанет, брод остальным перегородит. Поэтому сначала бейте того, кто сзади будет — грузовик или бронетранспортёр, не важно. Устроим им огненный мешок. Нас меньше, но внезапность и ночь на нашей стороне. Если первым пойдёт мотоцикл, значит, сначала я убью мотоциклиста.

— А если грузовик или бронетраспортёр?

— То же самое. В любом случае, первого останавливаю я, остальных валите вы. Патронов не жалейте, заберём трофеи.

— Принято, — кивнул Латышев. — Тебе бы, Коля, не в небе летать, а на земле немца бить. Ты же прирождённый разведчик и тактик.

— Так я и бил. В партизанах. И, даст бог, побью ещё.

Максим оказался прав. Первым по грунтовой дороге медленно ехал мотоцикл с коляской, в котором сидели двоенемцев. За ним полз танк. По силуэту Максим определил лёгкий танк Т-II с двадцатимиллиметровой автоматической пушкой.

КИР подтвердил его догадку.

— Экипаж — три человека, — добавил. — Максимальная скорость по шоссе — сорок километров в час. Но это по шоссе. Сейчас ползёт едва на десяти.

За танком шёл бронетранспортёр «Ганомаг», набитый солдатами, затем крытый грузовик Opel Blitz, и замыкали колонну два мотоцикла с колясками — по два солдата в каждом. Свет фар на всех машинах притенялся светомаскировочными накладками.